Одо шевелится, выводя Питера из завороженного состояния. Питер тоже встряхивается. Как долго просидели они на полу вот так? Трудно сказать: ведь часов-то на нем нет.

– Пойдем-ка сходим к сеньору Алвару.

Они отправляются в кафе. Питеру хочется не только кофе, но и договориться о регулярных доставках провизии. Они усаживаются на террасе. Появляется сеньор Алвару, и Питер заказывает пару кофе. Когда приносят заказ, он поднимается навстречу сеньору Алвару и говорит:

– Posso… falar… com você um momento?

Конечно, вы можете поговорить со мной минуту, показывает хозяин кафе кивком головы. К удивлению Питера, сеньор Алвару пододвигает стул и присаживается к столику. Питер тоже садится. Они так и сидят втроем. Достань Одо колоду карт, можно было бы подумать, что они играют в покер.

Хотя Питер говорит сбивчиво, понять его немудрено. Он уславливается с сеньором Алвару о еженедельных доставках апельсинов, орехов, винограда и особенно фиников с бананами. Хозяин кафе растолковывает ему, что в свое время он сможет также спокойно получать у его односельчан яблоки, груши, вишню, ягоды и каштаны, равно как разные овощи. Яйца и курятину, если это годится в пищу его macaco, имеются в наличии круглый год, не говоря уже о местной колбасе. В продовольственной лавчонке всегда бывают консервы и солено-сушеная треска, а также хлеб, рис, картошка и сыр – то и другое местное либо завезенное из южных областей, не считая всяких там молочных продуктов.

– Vamos ver o que ele gosta[92], – предлагает сеньор Алвару.

Он встает, уходит и вскоре возвращается из кафе с тарелкой. На тарелке лежит кусок сливочного сыра, обмазанный медом. Он ставит ее перед обезьяной. Она причмокивает, резко выбрасывает вперед волосатую руку – сыра как не бывало.

Потом сеньор Алвару приносит здоровенный ломоть ржаного хлеба, предварительно сдобрив его тунцом в масле из банки.

Бутерброд постигает та же участь. В мгновение ока. Под громкие причмокивания.

В довершение сеньор Алвару дает обезьяне на пробу клубничный йогурт. Поглощение оного занимает чуть больше времени по причине студенистой консистенции лакомства и преграды в форме пластиковой емкости. Впрочем, через мгновение-другое и она опоражнивается полностью и вылизывается дочиста с неизменными причмокиваниями.

– O seu macaco não vai morrer de fome, – умозаключает сеньор Алвару.

Питер справляется в словаре. Нет, конечно, его обезьяна не умрет с голоду.

Да, прожорливая – но совсем не жадная. Уж он-то знает. Что сталось с дивным букетиком цветов, который дона Амелия столь любезно оставила у него на столе? Прежде чем отправить букет себе в рот, Одо вытащил из него белую кувшинку и протянул ему.

Они возвращаются домой, но денек выдался уж больно хороший – как тут не прогуляться? Питер собирает рюкзак, и они отправляются на прогулку – в этот раз в сторону плоскогорья. Добравшись туда, они сворачивают с дороги в чистое поле. И оказываются среди неоглядных просторов, в определенном смысле таких же диких, как джунгли Амазонки. Однако почва здесь скудная, истощенная, а воздух сухой. Жизнь пробивается из-под земли словно с оглядкой. Впадины, слишком мелкие и не могущие вместить леса, заполнены густой шипастой растительностью: утесником, вереском и прочими кустарниками – так что человеку и обезьяне приходится плыть по лабиринту проходов, пронзающих эту зеленую гущу… зато, выбравшись на открытое пространство – в степь среди собственно Высоких Гор Португалии, – они попадают в море золотистого разнотравья, простирающегося на многие мили вокруг; ступать по этому морю уже легче.

Здешняя земля выглядит куда более однообразно, чем небо. Здешняя земля переживает воздействие климата непосредственно, ибо смена погоды – это все, что она видит.

Всюду громоздятся впечатляющие их обоих причудливые валуны, которые они видели по пути в Тизелу. Громады эти уходят вдаль, насколько хватает глаз. В высоту каждый такой валун раза в три, а то и в пять превосходит средний рост человека. Обойти кругом одного такого великана можно за добрых сорок шагов. Некоторые из них тянутся вверх, подобно обелискам, а другие, округлые, жмутся к земле, словно оплывшие обломки загустевшей лавы. И каждый по-своему одинок: рядом никаких мелких камней, никаких лишних промежуточных формаций. Везде и всюду только неподвижные здоровенные валуны и колышущееся море низких трав. Питер задумывается: откуда взялись здесь эти валуны? Может, это застывшие выбросы древнего вулкана? Вот только разлетелись они уж больно странно: такое впечатление, что вулкан раскидывал комья лавы подобно тому, как сеятель разбрасывает семена по земле, заботясь, чтобы они ложились ровно. Впрочем, вероятнее всего, заключает Питер, эти валуны – результат ледникового выпахивания. Ледник, как видно, изрядно их покоробил, потому-то у них такая изрытая поверхность.

Ему нравится на плоскогорье. Его неоглядная ширь захватывает дух, пьянит, восторгает. «Вот бы Клара порадовалась!» – думает он. Уж они-то вдвоем, набравшись смелости, исходили бы его вдоль и поперек. Много лет назад, когда Бен был малышом, они каждое лето ходили в походы по Алгонкинскому парку[93]. Тамошний ландшафт хоть и заметно отличается от здешнего, зато впечатление от того и другого одинаковое: безбрежное море света, тишины и одиночества.

Вдруг, откуда ни возьмись, появляется отара – она боязливо надвигается, словно полчище захватчиков. Завидев Питера, и особенно Одо, овечье войско разделяется надвое и обступает их со всех сторон, впрочем, оставляя им достаточно свободного места для маневра. На несколько мгновений отара превращается в любительский оркестр, играющий на одном-единственном подвластном ему инструменте – колокольчике. А вот вперед выходит растерянный дирижер, радуясь новообретенной компании. Он тут же пускается в длинный разговор, ничуть не беспокоясь, что Питер не понимает португальский, а в спутниках у него – здоровенный шимпанзе. Отведя душу болтовней, он прощается и бежит вдогонку за отарой, которая исчезла так же внезапно, как и появилась. Кругом снова становится тихо и безлюдно.

Затем они выходят к ручью, маленькой бурливой речушке, спеленатой травами и гранитом. Ручей журчит и журчит, будто только что очнулся от сна. Как только они переходят поток и он остается позади, его больше не слышно. И вновь – тишина и безлюдье.

Одо зачарован валунами. Он с большим любопытством обнюхивает их, потом пристально оглядывает, раз за разом. Может, нос обезьяны подсказал что-то ее глазам?

Питер предпочитает продвигаться между валунами, держась посередине, – на таком расстоянии, чтобы их можно было рассмотреть получше. Другое дело Одо. Обнюхав валун, обойдя его кругом и осмотрев со всех сторон, он перебегает к другому – прямо по ходу. Следующий валун может располагаться рядом либо вдалеке, под острым или большим углом. И всякий раз обезьяна угадывает точно. Питер совсем не против такого способа прогулки по плоскогорью. Каждый валун имеет собственную изящную форму, собственное строение и собственную колонию лишайников. Он удивляется только однообразию своего воображения. Почему бы не представить себе, что они плывут по открытому морю, петляя между отмелями? Впрочем, капитан не нуждается в советах. В отличие от леса, где каждый упивается собственной свободой, здесь, на плоскогорье, обезьяна требует, чтобы Питер держался рядом: Одо недовольно ворчит и фыркает, стоит тому только отойти в сторону. И Питер покорно идет рядом.

Дотошно обнюхав очередной валун, Одо решает взобраться на него. И проделывает это без малейших усилий. Питер озадачен.

– Эй, почему именно этот? Что в нем такого особенного? – выкрикивает он.

С виду этот валун ничем не отличается от любого другого, а если и отличается, то совсем незаметно, как брат-близнец – от своих собратьев. Одо смотрит на него сверху и тихо окликает. Питер решает взобраться на валун: попытка не пытка. Но ему недостает сноровки, да и обезьяньей силы тоже. И хотя с земли высота кажется небольшой, как только Питер взбирается на несколько футов, его одолевает страх: вдруг он сорвется? Но он не срывается. Многочисленные выбоины и трещины на поверхности валуна служат ему подмогой. Когда он оказывается на расстоянии вытянутой руки от Одо, обезьяна подхватывает его за плечи и подтягивает вверх.