Он делает перестановку в кухне. Отодвигает в гостиной стол, освобождая побольше места для игр, а после проделывает то же самое с кроватью в спальне. Одо наблюдает за ним, не издавая все это время ни звука. Питер немного нервничает. Он никак не привыкнет к пристальному взгляду обезьяны. Этот взгляд блуждает вокруг, точно луч прожектора маяка, и слепит его, пока он бултыхается в воде. Взгляд Одо – это граница, дальше которой он ничего не различает. Интересно, о чем думает обезьяна, какими понятиями рассуждает? Возможно, у Одо есть к нему такие же вопросы, как и у него к Одо. Возможно, шимпанзе угадывает в нем точно такую же границу. Впрочем, вряд ли. Скорее всего, для Одо он – диковинное существо, чудо природы, ряженая обезьяна, которая, словно завороженная, вертится вокруг него – всамделишной обезьяны.

Ну вот. Теперь все на своих местах. Он осматривается. И опять чувствует, что подходит к концу некоего предложения. Он нервничает. Выглядывает в окно. Вечереет – погода, по всему видно, портится. Неважно.

– Пойдем-ка прогуляемся, – предлагает он Одо.

Питер прихватывает рюкзак, и они выходят из дома. Ему не хочется привлекать к себе дотошное внимание селян – они сворачивают к большой дороге и бредут в направлении плоскогорья, пока не выходят на тропинку, которая, если повернуть обратно, ведет в лес. Одо передвигается на четвереньках, хоть и медленно, но легко, голова его свисает так низко, что если смотреть сзади, то кажется, будто ее нет вовсе. Когда они ступают в лес, он приходит в сильнейшее возбуждение при виде величественных дубов и каштанов, липовых куп, вязов и тополей, сосен, сплошных кустарниковых чащей и зарослей папоротника.

Питер движется ровным шагом, зачастую обгоняя Одо, пока тот мешкает. Потом шимпанзе нагоняет его и тут же вырывается вперед. И Питер всякий раз замечает, как Одо прикасается к нему, проносясь мимо: он толкает его бедром – не сильно и не грубо, а как бы для проверки. Хорошо, хорошо, ты здесь. Потом он снова отстает – и Питер в очередной раз оказывается впереди. Иными словами, Питер прогуливается по лесу, а Одо мечется взад-вперед.

Одо кормится. Боб, из Института по изучению приматов, предупреждал его об этом: при всяком удобном случае обезьяна непременно будет совершать набеги на кладовую природы в поисках ростков, цветов, диких плодов, насекомых – словом, всего, что съедобно.

Начинается дождь. Питер находит раскидистую сосну и прячется под ней. Убежище ненадежное, но это неважно: он прихватил с собой дождевик. Он набрасывает его и усаживается на подстилку из хвои, прислонившись спиной к стволу. Он ждет Одо. Увидев, как тот бежит по тропинке, он окликает его. Одо останавливается и глядит на него. Обезьяна никогда прежде не видела дождевика и не понимает, куда подевалось тело Питера.

– Ко мне, ко мне! – подзывает он.

Одо садится на корточки рядом. Хотя дождь обезьяне нипочем, Питер достает из рюкзака еще один дождевик. Перед этим он снимает свой. Одо скалится. Ах вот, значит, где ты прячешься! Он мигом подсаживается ближе. Питер нахлобучивает дождевик обезьяне на голову. Теперь они оба, как бы бесплотные, сидят и смотрят друг на дружку. Над ними громоздится конусообразное дерево, похожее на гигантское типи[90], сложенное из плохо подогнанных друг к другу веток, между которыми зияют огромные зазоры. Довольно сильно пахнет сосной. Они сидят, глядя на дождь и на сопровождающие его многочисленные последствия: как на концах сосновых иголок медленно набухают, а потом, словно в задумчивости, падают водяные капли; как образуются лужи, растекаясь переплетающимися ручьями; как приглушаются все звуки, кроме хлюпанья дождя; как мир кругом, насыщаясь влагой, окрашивается в тусклый зелено-коричневый цвет. Они с удивлением замечают, как мимо пробегает одинокий кабан. И слышат преимущественно живое дыхание лесной тишины.

Домой возвращаются, когда темнеет. Питер находит спички и зажигает свечу. А перед тем, как улечься спать, растапливает дровяную печку. Доводит огонь до медленного горения.

На следующее утро он просыпается рано. Ночью Одо возился на доставшемся ему в дар матраце в спальне, а потом слез с него: обезьяна предпочитает спать в привычной ей обстановке, думает Питер. Он идет проведать обезьяну и замечает ее на гардеробе в соседней комнате: Одо крепко спит в гнездышке, сложенном из полотенца и кое-какой одежды Питера, – одна рука проснута меж ног, другая подложена под голову.

Питер направляется в кухню. И ставит вскипятить большую кастрюлю воды. Накануне он обнаружил квадратный железный таз, три фута в длину и столько же в ширину, с невысокими краями и растрескавшимся дном. Вопрос личной гигиены в доме без ванны далеко не лишний. Когда вода нагревается, он бреется, потом становится в таз и обмывается. Вода расплескивается по каменному полу. К купанию в таком тазу предстоит еще малость приноровиться. Питер вытирается, одевается, приводит себя в порядок. Теперь завтракать. Нужна вода для кофе. Может, Одо придется по вкусу овсянка? Он наливает молоко в кастрюлю с овсяными хлопьями и ставит ее на конфорку.

Он поворачивается, собираясь сходить за молотым кофе, и с удивлением видит Одо у входа в кухню. Давно ли он тут сидит, примостившись на корточках, и наблюдает за ним? Обезьяна все делает бесшумно. Кости у Одо не трещат, к тому же у него нет ни когтей, ни копыт – нечем цокать. Питеру придется привыкать и к такому – вездесущему присутствию Одо в доме. Нет, он не против – просто принимает это как данность. Хотя было бы куда лучше, если бы Одо больше находился в своем обжитом уголке.

– Доброе утро! – приветствует он Одо.

Обезьяна взбирается на кухонную стойку и усаживается прямо рядом с плитой, не боясь огня. Вода для кофе ей интересна. Все внимание шимпанзе сосредоточено на кастрюле с овсянкой. Когда каша закипает, Питер убавляет огонь и помешивает ее деревянной ложкой. Рот у обезьяны напрягается. Она тянется к ложке, хватается за нее. И начинает осторожно помешивать, не расплескивая кашу и не опрокидывая кастрюлю. Ложка ходит и ходит кругами, каша кружится, перемешиваясь. Одо смотрит на Питера.

– А у тебя неплохо получается, – тихо говорит Питер и одобрительно кивает.

Овсяные хлопья крупные и плохо развариваются. Следующие четверть часа они с Одо наблюдают, как овсянка густеет, подчиняясь законам химии пищевых продуктов. Как ни странно, проходит еще шестнадцать минут. Будучи хоть и усердным, но неискушенным кашеваром, Питер делает все точь-в точь по инструкции, рассчитывая по времени. Когда он подсыпает в кастрюлю тертый грецкий орех и добавляет изюму, Одо глядит на него во все глаза – точно подмастерье, завороженный манипуляциями знахаря, превращающего обычные ингредиенты в волшебное снадобье. Одо продолжает помешивать кашу с завидным терпением. И только когда Питер выключает конфорку и накрывает кастрюлю крышкой в ожидании, пока каша остынет, обезьяна начинает проявлять нетерпение. Ведь ей неведомы законы термодинамики.

Питер накрывает на стол. Один банан – себе, восемь штук – Одо. Пара чашек кофе с молоком, по кусочку сахара в каждую. Две миски овсянки. Одна ложка – ему, собственная пятерня – Одо.

Трапеза удается на славу. Она сопровождается облизыванием губ, пальцев и благодарным причмокиванием. Одо не сводит глаз с миски Питера. Питер держит ее поближе к себе. Завтра он сыпанет в кастрюлю побольше хлопьев. Он моет миски с кастрюлей и убирает их на место.

Потом идет в спальню за часами. Еще нет и восьми. Он бросает взгляд на стол в гостиной. Не нужно читать никаких отчетов, не нужно писать никаких писем – никакой тебе бумажной волокиты. Не нужно назначать никаких встреч или спешить на уже назначенные, не нужно составлять никакого дневного распорядка. Не нужно никому звонить по телефону или ждать чьих-то телефонных звонков, да и видеться ни с кем не нужно. Нет никаких расписаний, ни программ, ни планов. Для него, завзятого трудяги, нет ничего – совсем.