А почему ты так нервничаешь? До белых сжавших руль пальцев; представляешь, как придушишь её, вытащишь за волосы на улицу и швырнёшь в витрину Версаче — нет, Живанши, глазом на шпильку от Лубутена, — и дашь по газам, наслаждаясь визгом машины, и ласкающий слух Spandau Ballet, так кстати марширующих по радио, поднимет настроение до луны.
Саёнара, Тейлор, когда б я её ни видел, самым большим моим желанием было и будет бросить тебя в Таиланде или Пномпене на радость местным нищим с кариозными улыбками и стеблями бамбука в зубах. Вернуть тебя туда, откуда ты приехала так некстати, чтобы нервировать меня своей глупостью, прилипчивостью, своим убогим обожанием, сверкающим в голубых глазах анимэшными бликами. Я думаю, может, ты совсем одичала, Маугли, и мой долг как экспата вернуть тебя в лоно природы, надавить на тебя, раздавить тебя реальным миром, реальным диким миром, в котором нет места ни тебе, ни твоей застарелой, как пот рикши, симпатии, о которой, ты думаешь, не догадываюсь я, но догадываются на деле все. Где-то в джунглях Малайзии, меж небоскрёбов и трущоб Гонконга тебе бы нашлось место, но здесь совсем не тропическая влажность забирается в кишки, заставляя гнить изнутри — беги!
Qu ba! Из этого шалаша собственных ожиданий с плесенью из обид — убегай поскорее, дикарка, пока я чищу ружьё. Беги, стряхивая с волос рис из надежд, что мне есть до тебя дело взамен того, как груба и невыносима ты бывала когда-то — наступай на него и пусть он жжёт твои пятки. Оставь своё сердце в Токио в любовном отеле, никогда не давай то, что никто не захочет взять, и, ради Бога, заткнись.
Люблю ли я Грега?
Саёнара, тебя мне никогда не любить.
Она так и сидит, подавшись вперед с глупейшим выражением лица, только поднимает оленьи глаза на мой локоть и выше.
Я молчу, глядя впереди себя, и даю газ, потому что нас уже успели обсигналить. Висит неловкая тишина. Грег выключает радио, не смотря на меня, но должен же он понимать, что я прав? Может, он и считает, что я перегнул палку вместо того, чтобы просто ответить на вопрос, но не подает вида.
— Тейлор. Майкрофт прав. Людям нельзя задавать такие вопросы, даже если ты уверена, что знаешь ответ. Это трудно понять…
— Это не нужно понимать. Это нужно запомнить, — обрываю я.
— Ну спасибо за лекцию, сенсей, — огрызается Грег, хотя и беззлобно.
Но по Тейлор не видно, поняла ли она хоть что-то из того, что я говорил.
Ненавижу её за то, что ей вздумалось захотеть.
***
А вот и мы. Славно здесь собрались.
Хлопают дверцы; во внезапных сумерках звуки оглушительны и ранят слух. Я иду мимо припаркованных прямо на газоне авто вслед за ними, и то, как мы втроём делаем вид, что пришли по отдельности, неловко и обычно одновременно. Какой-то гадёныш врубает ближний, слепя фарами; надеюсь, средний палец он разглядел, как и всего меня. На лице оседают брызги юлящих в траве спринклеров, стоит остановиться в попытке разглядеть обидчика.
Грег нетерпелив. Воздух парка совсем расслабляет. В траве резвится болонка, скачет, лая на проходящих мимо.
— Где же твоя хозяйка? — спрашивает он, опустившись на колено, чтобы потрепать её за ухом. — Отправилась пудрить нос и совсем про тебя забыла, да?
— Грег, ради Бога, она же грязная, — раздражаюсь я. — Бросай и пошли внутрь. Я сдохну, если сейчас же не выпью.
— Можешь и меня бросить, если боишься испачкаться, мистер чистюля. Ну-ка, малышка, укуси этого чёрствого дядю.
— Ты знаешь, что ты задница?
Когда он поднимается на ноги, я обнимаю его за шею и целую, поскорее уводя ко входу в павильон, откуда глухие раскаты басов звучат призывно и своевременно. Лето. Ночь. До смерти моё время.
— Очень великодушно, — комментирует Грег, а какой-то наглец свистит нам вслед.
***
Танцовщицы, вдетые в цветные обручи, как в кольца Сатурна, выглядят так, словно собрались улететь в космос прямо со сцены, и мне хочется отправиться вместе с ними. Они танцуют в последний раз в жизни в неоновых лучах зашедшего солнца, под звездами софитов, в свечении люминесцентных ламп — прожигаемые взглядами; ласкаемые взглядами по касательной, глядящие призывно, глядящие в никуда.
Смотрящие вглубь себя в поисках зацепки, чтобы не видеть тебя, чтобы ни за что не запомнить тебя.
Не взять тебя с собой.
Иллюзия — бесконечна.
Грег в белом жилете существует отдельно от темноты, как на засвеченном рентгеновском снимке; у мальчика из обслуги на шею намотан питон, вашу мать, питон, — и натёртый до зеркала поднос на миг отражает лицо Грега, когда он делает заказ. Себя я вижу тоже. Блеснув странным взглядом, официант поправляет питона белой перчаткой и уходит. Потом оборачивается снова, и я отвожу взгляд, стараясь тут же его забыть.
О, Боже! Тейлор залезла на колонку вместо танцовщицы, а ведь мы ещё даже не начинали. Как она умудряется творить херню на трезвую голову?
Грег целует меня, обняв за шею. Не то чтобы я был против, но и не в восторге от того, что он делает это у всех на виду в собственническом настроении. Он движется в ритм музыке, качая бедрами под «I love to hate you» Erasure, хотя я не танцую; и подаётся вперед, стоит моим пальцам сомкнуться на его заднице.
— Прекрати заигрывать с официантом, — цедит мне в ухо, а слышно даже сквозь музыку: не просьба — настоятельная рекомендация.
Потом его руки соскальзывают, и сам он, сделав ручкой, исчезает среди знакомых и уже я ощущаю укол если не ревности, то чувствительный пинок по самолюбию. За секунду я могу накрутить себя от «не отходи от меня» до «с самого начала стоило запереть его дома», и уже сам издеваюсь над собой. Придурок.
Серьёзно, едва ли на свете живёт другой такой кусок дерьма. Я люблю музыку и люблю любовь, что ещё мне следует знать? Мальчик принесёт выпить, и я уже расслабился, готовясь преобразиться на глазах.
Грег улыбается, перехватив мой взгляд из-за чьей-то спины, и я, качаясь под музыку, жестом зову его обратно, а сам осматриваюсь, выглядывая над головами официанта с питоном, готовясь распихивать локтями всех, кто посмеет встать на пути между мной и водкой. «ПОЧЕМУ. ТЫ. ТАКОЙ. СЕРЬЁЗНЫЙ?» — голос Стейси раздаётся позади как раз вовремя, в самый раз. Но какие люди…
Это Фрэнсис оборачивается, убирает волосы с глаз; для меня он — часть декорации, и, как от настырного лазера, грозящего сжечь сетчатку, я ухожу в тень. Стейси говорит «привет», пихая мне в рот бокал с Космо — стекло стучит по зубам, водка жжёт язык.
— Мы с Лиззи вас заждались! Вон наш столик! — кричит она. На экранах патлатый E-type, в ушах его забитый басами голос. Она — как Барбарелла в красной обёртке, я кручу её за обсыпанные фольгой плечи, смотрю на обсыпанную фольгой спину и лоснящееся лицо, возвращающееся ко мне с новым выражением.
— Круто выглядишь!
— Подожди-ка, — отпрянув, грубо говорит подруга, и я оборачиваюсь ей вслед, чтобы понять, куда её понесло. Быстро, до меня доходит.
Фрэнсис, как последнее пристанище наивности, отвлекается от приятелей и встречает её, открыв тылы.
— Ой, нет, — это подошедший Грег, раскрыв глаза, по привычке берёт на себя смелость озвучить очевидные вещи.
Всё происходит так, что мы не слышим их ссоры, а застаем тот момент, когда — один. два. три. — четыре шага пятидюймовых каблуков оканчиваются беззвучной пощёчиной.
— Нет, стой!
Фрэнсис, схватившись за щеку, замахивается, но я успеваю влететь между ними, отхватив удар, от которого мой нос никогда не будет прежним.
Слишком быстро даже для меня. Я бью его, не целясь в мигающем свете и не защищаясь, и не успокаиваюсь даже от вида крови, только когда Грег возникает между нами и отталкивает меня, я только тогда, и то смутно, понимаю, что происходит — и хватаюсь за голову.
Он протягивает Фрэнсису руку, но тот так и остаётся на полу, под взглядами расступившихся вокруг него, тяжело дыша окровавленным ртом и смотря на меня во все глаза.
Меня заполняет это лёгкое чувство, словно всё и всех видишь впервые. Где-то на задворках сознания понимаю, что у меня шок, и пытаюсь заставить себя отвернуться; но просто не знаю, как пошевелиться, только чувствую, как подмышками стекает пот, холод которого прошибает меня насквозь.
