Блондинка надувает губки; лицо видится смутно знакомым. Кажется, её родственник — строительный магнат. Она о чем-то спрашивает у подружки; должно быть, кончились наличные. Та кивает, и девушка снова поднимает цену:

— Шесть сотен! — Её стеклянные глаза смотрят на потенциальную добычу чуть ли не с благоговением.

Не удивлюсь, если через пару секунд забьется в экстазе.

— Ух ты, шестьсот фунтов за Фрэнсиса. Похоже, ты здорово их раззадорил. — Хищный взгляд Кэндис скользит по рельефному животу и упирается в ширинку. Фрэнсис протягивает руку, и бармен подает початую бутылку водки.

Он снимает «гейзер», делает глоток, и, закрыв глаза, выливает на голову добрую половину.

— Семьсот! — орет Алекс.

Я смотрю, как ровные струйки стекают по груди, обрамляют мышцы, собираются в районе пупка.

— Восемьсот, — говорю я.

Whereʼs the real life, in your illusion…

Кажется, всё внимание собравшихся у бара сосредоточилось в одной точке.

У меня на лбу.

Я смотрю на Фрэнсиса. Он смешался. Бедра по инерции покачиваются в такт музыке.

Нужно время, чтобы до него дошло. Опускает глаза, уголки губ вздрагивают. Я забыл, как читать его эмоции. Удивление? Недоверие? Радость? Кажется, всё вместе.

Кэндис взмахивает рукой, подбадривая толпу.

— Что, никто не даст больше? — разносится карамельный голос.

Поворачиваю голову и натыкаюсь на неверящий взгляд Олли. За все это время он даже не сдвинулся с места.

Блондинка, заметив улыбку Фрэнсиса, хмурится, но не спешит перебивать цену.

Зато это делает кто-то другой.

— Девятьсот, — надменно ухмыляется Дейвис. Для него это дело чести.

Девятьсот фунтов — неплохие деньги для среднего класса и гроши для тех, чьи роскошные машины припаркованы у входа.

— Тысяча, — просто отвечаю я.

Сейчас все смотрят только на нас двоих. Музыка затихает, а теперь перестает звучать вовсе.

— Тысяча фунтов, и он едет домой с Майком… Хью? Твой ответ? — сладко интересуется Кэндис.

Ах, вот оно что.

Рядом с Дейвисом из ниоткуда возникает Стейси. Хватает его за руку, что-то шепчет, и тот захлопывает открывшийся было рот.

Смотрю на Фрэнсиса — его ликование почти очевидно.

— Тысяча фунтов, продано! Поздравляем победителя!

Я достаю бумажник и отсчитываю купюры. Затем добавляю пару завалявшихся монет и, не смотря на Фрэнсиса, бросаю деньги на стойку.

А после встаю, разворачиваюсь на каблуках и иду к выходу, по пути прихватывая остолбеневшего Олли.

Меня не заботит воцарившаяся в зале тишина. В конце концов, я всегда был склонен к театральным эффектам. Только раньше это касалось в основном моих появлений.

Обалдевший Олли еле перебирает ногами.

Нас встречает жаркая июльская ночь.

========== Drive You Home ==========

Он молчит. Это необычно. Кажется, с таким Олли я еще не знаком.

Мы стоим в нескольких шагах от входа, будто в ступоре, не зная, что делать дальше. На улице душно, а меня едва не знобит. Мой друг превратился в изваяние. Он ждет того, что я скажу. Как будто мне есть что сказать.

«Нужно что-то придумать», — думаю я. Неверная постановка задачи. «Тебе нужно что-то придумать», — повторяет внутренний голос. Стараюсь не зацикливаться на том, что голос в моей голове принадлежит Стейси. Нужно сосредоточиться на чем-нибудь отвлекающем. Лицо любовника кажется отличным ориентиром.

Не вижу скрытых под солнечными очками глаз, но уверен, что смотрят они осуждающе.

С ужасом представляю, как он произносит: «Я думал, ты можешь все, Майкрофт. Не знал, что ты струсишь перед маленьким мальчиком. Ты трус, Майкрофт. Ты должен нести ответственность за свои поступки».

Именно так он поступает в моем воображении.

Там он говорит: «Ты поступил, как последняя сволочь. Ты должен был думать обо мне. Я не знал всего этого, когда выбрал тебя».

Там его взгляд не скрывают очки. Он разочарован. Я становлюсь маленьким, и он смотрит на меня сверху вниз. Когда он успел так вытянуться? Уголки полных губ опущены; ерошит темные волосы, они топорщатся, чернеют, завиваются на концах…

Стоп.

Стоп-стоп-стоп.

Отмотать назад.

Я смотрю на него непозволительно долго. Но он молчит. Я стал заложником его молчания. В этом столько неловкости, что хочется провалиться сквозь землю. Он обижен. Мы не договаривались о том, что я могу его разочаровывать.

Говорят, однажды волна сентиментальности задушила человека.

Я не выпускаю его руки и шарю в карманах пиджака. Достаю жвачку — не знаю, что на меня нашло. Протягиваю — он должен взять. Так и есть. Маленький розовый язычок облизывает губы.

— Прости, — честно говорю я.

— За что? — погодя отвечает он.

Большой мятный пузырь. На его языке это значит «Убеди меня».

— Я должен был подумать о тебе. — Так и есть. Я думал. Не помогло.

— Ты ничего мне не должен, — говорит он, и на мгновение мы оба удивляемся очевидности этого факта.

— Знаю, — шепчу я, поглаживая костяшки его пальцев.

Говорят, один романтик сжигал евреев. Об этом до сих пор пишут книги.

Клэнси поправляет упавшую на лоб челку.

— Такой момент. Сейчас набегут папарацци.

Пусть он шутит, но я все равно тяну его за руку:

— Пойдем.

***

— Дай мне ключи, — говорю я, когда мы сворачиваем за угол и приближаемся к тупику, где он оставил мою машину.

— Ты пьян, — возражает он, снимая очки.

Но я трезв. Я никогда еще не был так трезв.

В доказательство сжимаю его в охапку и целую, прижав к стене. Мятная жвачка со вкусом прощения. Маленький шарик перекатывается на языке, оставляя прохладные колючие дорожки. Он расслабляется, не боясь потерять опору, надеясь на меня. Влажные губы почти не отвечают; лишь нерешительно тянутся к теплу, ловят мое присутствие едва весомым касанием. Отстраняюсь, чтобы взглянуть на него такого — когда он обманчиво слаб и так искренне доверчив. В темноте, при свете тусклого фонаря, его ресницы превращаются в две подрагивающие тени.

На его языке это значит «Прощен».

Может, мне стоило сделать это раньше.

Это пресловутое чувство момента.

Не знаю, о чем думаю, когда подходим к машине. Мое сознание обволакивает преждевременный предрассветный туман. Лишь с удивлением замечаю, что духота так и не спала. Пиджак защищает от солнца, но от лондонской ночи не поможет и ледяной душ.

— Хорошая машина. Мы с ней подружились, — говорит он, пока я ковыряюсь в замке.

— Можешь брать, когда хочешь.

— Я и так беру что хочу.

— Но теперь с моего разрешения, — просто отвечаю я.

Просто впустить кого-то в свою жизнь. Бог трудился шесть дней. Не стоит преувеличивать свою значимость. Усложнять то, что примитивно, и ждать, что сконструированный мир станет твоей утопией. Идеально то, что не ломается. Не ломается то, что человек счёл слишком банальным.

Перед тем как тронуться, пристально смотрю на Олли. Он пристегивается, цокает и недовольно ерзает, пытаясь устроить ноги.

Точно так же кто-то возится у меня под ребрами. Не совсем понимаю, но связь очевидна.

«Ненавижу всё это. Суету и маленьких снующих человечков. Помнишь, как в мультике. Такие пугливые. Серьезные лица. Ты должен помнить», — говорит Стейси в моей голове.

Что-то внутри меня ждет, пока он успокоится.

Маятник-Майкрофт. Тик-так.

***

Мы заходим к нему в дом и, не сговариваясь, наперегонки мчимся на кухню. Он успевает первым: включив свет, распахивает дверцу холодильника.

Вздыхает. Захлопывает. Открывает снова. Заглядываю через плечо.

— Готов проглотить слона, — говорю, рассматривая полупустые полки. Как будто от моего желания они заполнятся хоть чем-то, отдаленно напоминающим еду.

— Ничего. Нихренашеньки, — злобно озирается Олли. — Зачем мне такой здоровый холодильник?

— Ну, ты хранишь в нем газировку, — логически заключаю я. Мой взгляд буравит ровные ряды «Фанты». — Тебе нужна ммм… как её… экономка, — бурчу, доставая бутылку воды и садясь на пол.