Отдышавшись, Тулип смеётся.
— О, — замечаю я, — это совсем не глупо, а очень даже умно со стороны нашего голландского друга. — Я подхожу к Джиму и стучу в запрятанный у него под воротом микрофончик. — 999, как слышно, приём? Оставайтесь на месте до команды.
Итак: первое — нас давно раскрыли, второе — теперь об этом узнают в МИ5, третье — мы с Джимом без пяти минут отработанный материал.
— А этот кто такой? — спрашивает он, кивая дулом на механика. — Ты кто?
Парень, всё так же с поднятыми ладонями, испуганно сигналит глазами куда-то выше моего плеча. Я связываю им руки пластиковыми стяжками.
— Камеры, — указываю Джиму, — разберись. И что же, Тулип, моя слава далеко пошла? — спрашиваю между тем, потому что мне и правда интересно, и чтобы скоротать время, пока Джим обшарит второй этаж. — Хотя не отвечай, не трать силы, — добавляю я, видя, что он из бледного начинает синеть, а сам всё жду, что Джим крикнет сверху, мол, здесь обоссавшийся от страха охранник с телефоном у уха, но ничего такого не происходит: просто свет в дальних секторах склада гаснет, и он возвращается, держа в руке по-видимому вырванный вместе с кишками жёсткий диск.
— Не знал, на какую кнопку нажать, — весело объясняет он и переходит на серьезный тон: — Камера делает тебя толще.
— Начнём сначала, пожалуй. Кто такой? — подойдя к чумазому, говорю я. — Что делаешь здесь?
— Саймон, Саймон Дадли. Я водитель фургона, — отвечает он и добавляет уже тише: — И ваш информатор.
Такого я не ожидал.
Информаторов мы никогда не видим и не знаем по именам, они появляются случайно и так же случайно исчезают, и я никогда не сталкивался с ними лицом к лицу. И мы для них такие же случайные уши. Чёрт возьми, разве может такой тщедушный малый работать под прикрытием? Он же трясется весь.
— Что он говорит, — спрашивает Джим, облизывая губы, — он информатор? — Я как будто должен подтвердить, но откуда мне знать.
— Не трясись так.
— Окей, окей, ребята, — успокаивающе говорит парень, умудряясь растопырить ладони даже в наручниках, — вы только в меня не палите…
Резкий чахоточный смех обрывает его на полуслове, и мы трое смотрим на Тулипа, почти согнутого пополам, зашедшегося в кашле. Я понимаю, что ногой тот не обошелся: из угла рта сочится кровь.
— Он говорит, он ваш информатор, — его снова скручивает кашель. — Умно придумано, тварь. Тебе ведь интересно, откуда я тебя знаю, Холмс. Да потому что это я ваш информатор, тупицы.
— Что за дерьмо он несёт? Слушайте, доставьте меня на место, там разберутся, а лучше отпустите, пока есть шанс не провалить операцию.
— Заткнись, гнида, заткнись сейчас же, — рычит голландец.
Он сплевывает кровь и смотрит исподлобья, выжидательно и жадно.
— Ну что встал? Пристрели его и помоги мне. Что? Вы же не верите ему всерьёз… Действуй по инструкции, у вас ведь должна быть инструкция на этот счет, я не знаю, там, секретный вопрос…
Секретный вопрос, мне становится смешно и водителю, и даже Джим, до этого недоумевая переводивший взгляд с одного на другого, заулыбался.
Инструкции действительно есть, и первая из них в том, что информатор ни при каких обстоятельствах не может раскрывать имена оперативников, даже если по какой-то причине их личности стали ему известны. Вторая гласит, что он не может назвать свое настоящее, не в рамках задания, имя. Ну и третья в том, что не существует никакой постоянной связи — ни вопросов, ни паролей, кроме строго контролируемых МИ5 опосредованных каналов передачи.
Я протягиваю руку, помогая механику подняться.
— Целы?
— Да, спасибо. — Стерев пот со лба, улыбается он. — Ну вы, ребята, даёте шмалить из пушек.
— Извините.
— Я не знал, что это подстава. Что будете делать с этим?
— Заберем с собой, что же ещё, — отвечает Джим.
Голландец трепыхается, пытаясь развязать сцепленные пластиковым браслетом руки и сильнее сжать рану, как будто это возможно. Джим смотрит удивлённо, как будто совсем про него забыл.
— Но для начала поговорим с ним сами. Врать не хорошо, тебя не учили? — заворачивая рукава, спрашиваю я. — Уж если ты меня знаешь, до тебя непременно доходили слухи.
Краем глаза замечаю, как информатор смущённо отворачивается, словно извиняясь за то, что видит происходящее.
— Не дёргайся, — пнув бедолагу носком ботинка, Джеймс делает неуловимое движение и взмахивает рукой, раскрывая полицейскую дубинку. — Сейчас я буду тебя бить, а мой коллега станет задавать вопросы. От того, насколько ему понравятся ответы, зависит, как быстро я устану. А я такооой неутомимый, — он играет дубинкой, не удерживаясь от бахвальства.
Ох и любит он припугнуть, удивляюсь только, что на это кто-то ведется. Хотя, может, я предвзят, да маска делает свое дело.
— Стой! — Тулип тяжело дышит, еле проговаривая слова. — Стой! Я всё скажу, сейчас, не надо! Спрашивай!
— Кто у вас главный?
Тулипа этот, казалось бы, простой вопрос вводит в замешательство.
— Я… я не знаю. — Он облизывает пересохшие губы и зашуганно смотрит на Джима, очень художественно изображающего замах клюшкой. — Не знаю, правда. Я всего лишь сошка, шестёрка…
— Что скажете, может он знать? — спрашиваю я у информатора, но тот, похоже погружен в другие думы. Наверное, гадает, как с ним поступит контора.
— Что? А… Нет, нет, вряд ли. Мы… они выполняли приказы вслепую. — Он закусывает губу.
Джим прицокивает и качает головой. Но стоит ему нацелиться на сочащуюся кровью рану и замахнуться, Тулип орёт:
— Я скажу! Я вспомнил… Я не знаю, кто он… Стойте, подождите! Его никто видел, но я знаю, что он подписывается А. — его все так и зовут. С ним не общаются напрямую, говорю же! Он держит всё — наркотики, девок, нелегалов. Зря не рискует, не ему рисоваться перед вами, ангелами. Большой человек. Даже если нас всех повяжут, он выйдет сухим.
— Шишка?
— А ты сам как считаешь, почему вы, псы, всегда на шаг позади?
— А он прав. Паскудно признавать, но прав. У этого мудилы в доме всё работает, как часы.
— Не думаю, что ему известно что-то ещё, — говорит информатор, — он и вот этот, — он показывает на лежащий лицом вверх труп, — здесь старшие, но всё равно мелкая рыба. — Что будете с ним делать? — снова спрашивает он как-то неловко, но я, кажется, понимаю ход его мыслей: Тулип знает слишком много, чтобы расхаживать по земле, пусть и не на свободе.
Самого Тулипа, судя по выпученным глазам и бегающему взгляду, интересует тот же вопрос.
Нам придется здесь и сейчас хладнокровно расправиться с ним, а это немного другое, чем «шмалить из пушек». И все здесь понимают, к чему всё идет. Все — Тулип в том числе. И те, кто висят на проводе Джима, в фургоне, знают тоже.
— Вы — уходите, — я обращаюсь уже к информатору и тихо, чтобы не было слышно в микрофон Джима, добавляю: надеюсь, вы понимаете, что всё только между нами, — и я стараюсь говорить без угрозы; он кивает.
— 999, — говорит Джим, отходя в сторону, — можете заходить, у нас четыре трупа и один раненый.
Он идет к выходу, чтобы встретить их, и я за ним, но, развернувшись, тут же возвращаюсь назад, всаживая в Тулипа две пули из своего пистолета.
— Что ты?! — восклицает Джим.
— Что должен, — спокойно отвечаю я. — Беспокоюсь о нашей безопасности, конечно, если ты не хочешь вздрагивать каждый раз, подходя к дому. Мне теперь надо думать, как всё исправить.
Я не могу просто всё бросить. Так не делается. На мне ответственность, и, в конце концов, он сам как напарник от меня неотделим. И если я всплыл на поверхности, то и он тоже. Я должен думать чуть быстрее и что-то решать, мне жаль, но между чем угодно на свете и собой я выберу себя.
Он смотрит на труп.
— Стены могут слышать.
— Значит, это немые стены и, если понадобится, мертвые стены, дорогой Галл, — издевательски произношу я.
Он кривит губы, но ничего не говорит, потому что я прав.
В дверь вваливаются парни в масках, большинство из них бросаются к фургону, но самый главный подходит к нам, и я узнаю его по голосу, хоть и искажённому передатчиком, но узнаю.
