Моё сердце пытается меня убить, остальные части тела пытаются собираться на учебу, и я зачем-то сую в сумку будильник и журнал. Боже, Боже…

Мои уши как два локатора, но я не слышу ответа Майкрофта. Может быть, он вообще молчит. Я сам никогда не использовал этот трюк в разговорах с матерью. Происходящее похоже на ночной кошмар, и я зажмуриваюсь.

— А вы, значит… — не дождавшись ответа, она предпринимает новую попытку.

— Майкрофт.

— Жюстин. И где же мой сын, я так надеялась застать его здесь. Мы, видишь ли, редко видимся в последнее время. — О, этот тон.

Этим тоном она говорит с безмозглыми ординаторами, когда те косячат на операциях, доводя их до слёз. Я почти готов броситься на спасение Майкрофта.

— Он спит.

— С вами.

— Очевидно со мной, раз вы здесь, мадам.

— Как раз об этом я и хотела поговорить. Я всё думаю, что же я упустила, воспитывая его…

Выпроводи её, выпроводи её, выгони!.. Господи, Майрофт, почему ты вечно такой спокойный нихрена не к месту?!..

— Ничего, мадам, вы прекрасно его воспитали.

— Да уж, кому судить, если не тебе.

Презрение, с которым она бросает эту фразу, сочится под дверь. Я сижу на кровати, сжимаю сумку и думаю о том, что, возможно, заслужил всё это. И что она всегда надеялась, что её сын вырастет кем-то другим. Не мной. Она тем временем продолжает:

— Я представляла тебя другим. Думала, ты один из его бестолковых дружков, тех, кто занимаются непонятно чем. А чем, кстати, ты занимаешься? Вижу, ты прекрасно устроен. Что ж, и то верно, в наше время главное — правильно распорядиться родительскими капиталами, — слышу её смешок, хотя не припомню, чтобы она вообще когда-нибудь смеялась.

«Непонятно чем» — про себя отвечаю я. Он бы оценил юмор. Чёрт, как она может быть такой бестактной?

Отхожу к окну, поэтому не слышу, что они говорят. Смотрю вниз, на каменную кладку. Я, конечно, не собираюсь лезть в окно, было бы слишком просто — поднять створку и продолжить притворяться. Что меня здесь не было, что ей показалось, что это всё — глупая родительская подозрительность, что она двинулась. Но Майкрофт отрезал мне этот путь. Что ж, спасибо. Это действительно бодрит.

Я был таким смелым, трахаясь с ним, что даже забыл муки совести, если они вообще были. В любом случае, их было недостаточно. Слишком мало. Я почти не думал о том, что скажет моя мать, если узнает, и особо не заботился тем, чтобы это не произошло. Не переживал, что скажут друзья, — у меня появились новые. В общем и целом, я вел себя как мудак, и результат закономерен. Сейчас она расскажет всё Майкрофту. Сейчас она всё расскажет. Сейчас она устроит скандал, а потом хлопнет дверью, проорав, что я ей не сын. И Майкрофт выпнет меня вслед за ней.

Теперь, старина Грег, ты должен страдать, как страдают все гомики от Австралии до Аляски. Или быть, наконец, мужиком, не оставляя бедного Майкрофта отдуваться за себя.

Подхватив сумку, я иду к двери и нажимаю на ручку. Мать замолкает на полуслове, ну и лицо у неё. Похоже, ей неловко, а такое нечасто увидишь. Да и я впервые собираюсь отстаивать себя.

— В чём дело? — спрашиваю я. — Что ты здесь делаешь?

Никогда не говорю с ней в таком тоне. У неё всегда было слишком много власти в нашей семье, надо мной, я всегда это понимал. Это какие-то пережитки детства, от которых я забыл избавиться.

— Пришла познакомиться с твоим… другом. Было интересно, где ты пропадаешь. У меня к нему разговор, — чтоб мне провалиться, если это не издёвка.

— Он мне не «друг», как ты выражаешься, и тебе не надо было приходить сюда. Ты сказала, что не будешь к нам лезть.

— Я имею право знать, с кем встречается мой сын.

— Узнала. Теперь уходи.

Майкрофт вскидывает бровь, видимо, наши с матерью экивоки не ускользнули от его внимания, но как могло быть иначе.

Она выглядит удивлённой и злой. Я жду что-нибудь вроде «дома поговорим» — ей бы не хотелось терять лицо при Майкрофте. Я жду, что она выложит всё как на духу. На его месте я бы чувствовал себя лишним. В голову приходит мысль попросить его оставить нас наедине или вообще сбежать. Боже, в какой я жопе.

Смотрю на него и в ужасе понимаю, что ищу помощи. Чтобы он решил всё, а я в это время буду где-нибудь подальше. В Канаде, например.

Я жалок.

— Ты опоздаешь на учебу, — напоминает Майкрофт и предлагает матери остаться на чашку кофе.

Я вылупляюсь на него, как пингвин, встретивший белого медведя.

— Нет, по-моему, ей лучше уйти, — настаиваю я, смотря на него в упор в надежде передать сигнал. Где-то пять секунд уходит на то, чтобы преодолеть барьер убедительности и заставить его сдаться.

Майкрофт снова вскидывает бровь, но ничего не говорит, только кивает моей мамочке и уходит на кухню, оставляя нас одних.

— Зачем, чёрт возьми, ты пришла? — рычу я, удостоверившись, что он не может услышать. Я никогда не говорил с ней так грубо, но сейчас мне точно плевать. Я не дам ей всё испортить, только не ей. — Я сказал, что сам со всем разберусь!

— Когда? — спрашивает она елейно, демонстративно смотря на часы. Неужели она опоздала на смену, чтобы заявиться сюда и испортить мне жизнь? Мама, мама, почему тебе вечно кажется, что ты знаешь, что мне надо, лучше меня? — То же самое ты говорил месяц назад. Я только подумала, что стоит тебя… подтолкнуть.

— Подтолкнуть? Господи, да хватит уже на меня давить, я разберусь со всем, как знаю и когда посчитаю нужным!

— Успокойся, дорогой, я не собиралась ничего говорить. Но время поджимает, надеюсь, ты понимаешь. А на случай, если нет — я теперь знаю, где искать твоего друга, только и всего. Так это он купил тебе мотоцикл? — спрашивает она, ещё раз оценивая обстановку гостиной. — А то я грешным делом решила, что ты его угнал.

— Мам!

— Очень мило с его стороны одаривать тебя родительскими деньгами, но учти, у меня нет совершенно никакого желания соскребать тебя с асфальта. Сделай одолжение, надевай шлем.

С этими словами она разворачивается и уходит, а я не могу поверить своему счастью, что всё-таки смог выпроводить её отсюда. Возвращаюсь в комнату за вещами, а в голове только одно — придется как-то объясняться с Майкрофтом.

***

Как ни стараюсь проскользнуть к выходу мимо кухни, совсем съёжиться и стать незаметным не удаётся. Майкрофт произносит моё имя — приходится выглянуть из-за угла: он усмехается.

Смотрит на шлем в моих руках — на меня:

— Надо же, понадобилось две недели и одно слово твоей матери, чтобы убедить тебя надеть этот, по твоим словам, «скафандр».

Неужели он мог всё слышать?

Надеваю шлем, демонстративно затягивая застёжку под самым горлом. Жаль не умею делать такой взгляд, чтобы ему и в голову не пришло подтрунивать надо мной.

— Останься позавтракай. — Я гадаю, заведёт ли он разговор о моей матери, но он, похоже, и не думает дать понять, что озабочен произошедшим. Я озадачен, что бы это значило. — Про вечер помнишь?

Что? Ничего не помню, но киваю с, как мне кажется, максимально невозмутимым видом, на какой я только способен.

— Ага. Я, эээ, возьму что-нибудь по дороге. Правда опаздываю.

В ответ он с явной иронией вскидывает бровь и утыкается в газету.

Ретироваться. Скорее. Бежать. Дверь за мной не хлопает, но я не оглядываюсь. Ну и ну, ну и ну, ну и ну. Майкрофт теперь как заведённый будильник, неужели он и правда

мог что-то слышать?

***

Гэри заканчивает переодеваться в форму и облокачивается спиной на шкафчик. Его долгий взгляд у меня на затылке, пока я бестолково пытаюсь впихнуть две ноги в одну штанину.

— Тяжелая ночка, да?

— Вовсе нет.

Терпеть его не могу, что за привычка вечно разнюхивать и совать свой нос, куда не просят. Что у меня, на лице написано, что поспал я два часа, а это дерьмовое утро высосало из меня всю душу?

— А выглядишь так, будто всю ночь торчал в засаде.

Он уходит, хохотнув, а я, оглянувшись — все уже переоделись, — смотрю в прикреплённое к дверце шкафчика зеркало. Под глазами синь, как у заправского алкаша, каким был мой отец, например, может, поэтому мамочка никак от меня не отцепится. И на щеке след от шлема. Ни дать ни взять возвращение Франкенштейна.