Я даже пробую представить всё, что он описал. Получаюсь, как ни странно, я.

— Ну у тебя и запросы.

— Если даже ты удивляешься, то что говорить обо мне? Представь: живешь двадцать лет и тут здрасте-приехали. Твой типаж — Майкрофт Холмс.

========== The Messenger ==========

ГРЕГ

Чёрт побери мою привычку после пьянки подскакивать ни свет ни заря. Чёрт побери грёбаное солнце. Чёрт побери грёбаный кондиционер, из-за которого так холодно, что сна не осталось ни в одном глазу. И как, чёрт возьми, я умудрился заснуть нормально, а проснуться — поперёк него? Чёрт, чёрт!.. Если начну ёрзать — он проснётся, а мне так-то не улыбается искушать судьбу прямо с утра. Шесть часов, то есть мы поспали… два часа или около того. Блеск. Кто-то целый день будет залипать на ходу. Я.

Попробую уснуть. Я… я замёрз.

— Или встань, или угомонись, — слышу его злое бурчание. Мешать ему спать — всегда плохая идея, если не подгадаешь момент. Это точно не тот момент, зато самый момент, чтобы оказаться скинутым на пол — судя по его тону. Интересно, на полу теплее? Там, по крайней мере, не дует…

— Грег. Ты меня придавил. Мне трудно дышать.

Я мог бы пошутить, что у него от меня дух захватывает… В прямом смысле. Ему эта шутка вряд ли придется по вкусу. Да что уж там, пора признать, что перерос полусредний вес, а ещё начать отгораживаться от него подушками. Иначе однажды по утру у меня вместо живого бойфренда будет мёртвый, задушенный, придавленный…

О, отлично! Вдобавок заехал ему локтем по носу. Да я герой. Фу, как грубо. Ну ладно, не герой, но необязательно поминать всех моих родственников до седьмого колена.

— Я замёрз! Потому что чтобы дотянуться до пульта, надо тебя разбудить! А ты от этого бесишься! А еще ты холодный как ёбаная Фудзияма! Я не специально! Мне холодно!

А вчера ночью было клёво! И два часа назад было клёво! А сейчас мы начинаем утро со взаимных обвинений! Ещё чуть-чуть, и я всерьез рассмотрю возможность обидеться. Могу я нахрен или нет?

Он нашаривает одеяло и натягивает мне на голову, видимо, с расчетом, что я заткнусь, или задохнусь, или всё вместе. Я его достал. Для надёжности перехватывает меня рукой, и следующий час мне предстоит изображать гусеницу в коконе. Давай, Грег, у тебя получится. Нет, не пытайся с ним разговаривать, что ты…

— Ты не мог бы залезть ко мне под одеяло? Мне неудобно. Клянусь, больше не издам ни звука.

Он обреченно стонет, и вот уже его холодные лапы у меня на спине, а в следующий момент мы целуемся. И у меня мгновенный стояк. Да я герооой. От него несет алкоголем, на вкус — тоже. Волосы колются и пахнут теплом, сигаретами и шампунем, травяным, запах резкий, как и он сам. У меня вот-вот снесёт крышу, а так как это чувство мне более чем знакомо, я научился определять близость момента икс, после которого воля отдает концы. В этом всём легко потеряться, я мог бы сделать вид, что сопротивляюсь. Нет, не мог.

Он сосет меня, а я все ещё сонный. Терять волю, оказывается, чертовски утомительно. Его рот — мировое зло, он может говорить отвратительные вещи, а в следующий миг — проделывать вот такие штуки, от которых воздух стынет на сжатых зубах. Даже жаль, что одно неотделимо от другого.

Я ничего не контролирую. Не держу его так, чтобы задавать темп, — его это бесит. Кажется, он лучше меня знает, что мне нужно, и мы оба делаем вид, что не догадываемся об этом. Он хочет, чтобы я кричал, потому что я сам этого хочу. И я кричу. Руки-ноги, кажется, мне не принадлежат. Особенно ноги, с ними вечно что-то не так. И пульса слишком много, медленного и глухого, как эхо стучащего сердца. Я чувствую свой пульс на заднице. Я плыву. Он хмурится — между бровей глубокая складка, но покрасневшие губы спокойны. Вот уже и складки нет — то, что он высматривал в моем лице, ему понравилось.

— Что такого в моем лице?

Он убирает мне чёлку с мокрого лба, у него мягкие руки, но они не всегда такие. Эти различия я замечаю, подписываю и раскладываю по алфавиту. То, что происходит сейчас, я тоже запомню, как пример того, каким разным он может быть.

Он склоняется к моему уху и шепчет: — Что-то в твоем лице, как опознавательный знак. Как сигнал, чтобы я мог узнать тебя из толпы. Как будто так было задумано. Как будто ты ещё не родился, а уже должен был мне понравиться.

— Прошлые жизни? — спрашиваю я, поглаживая его за ухом, как кота.

— Если и так, то это единственное, что я запомнил.

Я на мгновение задумываюсь, прикидывая. Да я думал об этом раньше.

— А что, если в прошлой жизни мы были вместе, и я просил найти меня в этой?

— Тогда я сказал бы, что плохо справился. Искал слишком долго. — Он замолкает так, словно мысль его увлекла, а потом морщится. — Вот чёрт… Скажи, что это выдумка.

— Я не знаю…

— Теперь весь день буду об этом думать.

Я тоже. И о том, как он переворачивает меня на живот, чтобы трахнуть лениво и не торопясь. Я знаю, что медленный секс он не любит, а ещё ему, в отличие от меня, не нужно кончить, чтобы проснуться с утра. Кофе, зубная паста — да, но не секс. И у него не бывает стояка по утрам, это немного пугает — когда человек контролирует своё тело даже во сне. Почти не сомневаюсь, что он делает это для меня. Боже мой, какой романтический жест. Я сказал это вслух? Ну хватит хохотать.

Он вдавливает меня в кровать, меняя угол, показывая, что шутку оценил. И правда, нет ничего смешного в том, что он контролирует ещё и моё тело. Если б я писал книгу о сексе — Бога ради! — то эту главу назвал бы «анальным убийством». Описал бы несколько способов умерщвления с проникновением. Первый: проткнуть надоевшего бойфренда членом (см. схему). Возможно, кто-нибудь вооружится советом и создаст прецедент, а моё имя появится в конце каждого учебника по криминалистике.

— Я думаю о криминалистике, чтобы не кончить, — в отместку заявляю я.

Так-то. Я тоже кое-что могу.

— Со спины ты похож на Робби Уильямса.

— О, вот ублюдок!

На мою попытку вывернуться, он только смеётся, и мне приходится прикусить своё бешенство вместе с подушкой. Ну нет! Чёрта с два ему удалось меня задеть…

Блять, да какого хрена!

— Я тебя ненавижу.

— Нет, ты меня любишь, — отвечает он, слезая с меня.

— Эй, что за дела? Ты же не кончил? — мой возмущённый вопль не способен передать того охреневания, что я испытываю. Обиделся? Не хочет? Разлюбил? Заболел? От последнего варианта цепенею. Что блядь случилось?!

— Кто-то стучал в дверь, — говорит он.

***

Сейчас семь утра, он, должно быть, сходит с ума. Нет, сейчас семь утра и с ума схожу я, когда смотрю в кухонное окно.

— Живо! Одевайся! — рычу, влетая в спальню, и бросаюсь к шкафу. Все вещи с полки оказываются на полу, когда я дёргаю за первую попавшуюся шмотку, которая должна оказаться штанами. Он ловит их и футболку, в глазах — немой вопрос. Еще бы, обычно я прошу его раздеться.

— Там моя мать! За дверью!

«Ради бога, быстрее», — прошу я, кое-как натянув одежду, в дверь опять стучат. Майкрофт медлит и всё же не спеша надевает вещи, оказавшиеся моей серой тренировочной формой. Она и на мне-то висит, а на нём — подавно. Он всё ещё не торопится, просто стоит столбом, и за это я готов его убить. В панике, не знаю, куда себя деть.

Слава Богу, он отмирает. Проходит мимо меня и останавливается на пороге спальни, его лицо — с таким отправляются на войну… Господи.

— Можешь не выходить из комнаты, но не вздумай лезть в окно. И собери резинки.

Я судорожно бросаюсь делать, как он сказал, — то есть уничтожать следы того, что этот дом похож на траходром. Захлопываю дверь в спальню и слышу их голоса в коридоре. Я взрослый человек, я взрослый человек. Господи! Хоть бы не прибили друг друга!

Зная характер моей матери… Блять, что она вообще здесь забыла?! Внезапно меня пронзает мысль. Не пришла же она, чтобы…

— Мило. Так вот, где пропадает мой сын, — её голос за самой дверью. Обычно, когда она разговаривает со мной так, как сейчас с Майкрофтом, я понимаю, что пора уносить ноги, — притихнув, думаю я.