Отца всё ещё нет. Наконец, видимо отчаявшись вытянуть из меня хоть что-то сверх меры, мама заговорщически подмигивает и оставляет нас одних.

Только я, Шерлок и пустые тарелки. Я решаю, что добродушного расположения на сегодня достаточно. Он смотрит надменно, будто не было этого семейного обеда, будто не мы только что мирно беседовали, уминая утиное рагу. Начинается игра.

— Что на этот раз, брат мой? — учтиво интересуюсь я. Мне почти больно видеть синяк на его красивом лице.

Он разваливается на стуле; раскачивается, положив локоть на спинку и другой рукой опираясь о стол.

— Сказал одному идиоту, что он идиот. И, заметь, никакой дедукции.

— Делаешь успехи? Больше похоже на деградацию. Судя по твоему довольному виду, ты ему навалял. Печально знать, что мой брат скатывается до столь примитивных вещей.

И это говорю я. Надо же.

— Еще одна стадия взросления, — нехотя признает он, оставляя в покое стул.

— Поздновато начинать махать кулаками, не находишь?

— Мне нужно отрабатывать удары. — Он трогает ссадину, морщится и ухмыляется собственному ответу.

Я бы с радостью отработал удары на нём самом. К сожалению, это не самый действенный способ воспитания.

— Тебе нужно перестать расстраивать мать, — хмурюсь я, придавая лицу любимое каменное выражение. Меня лучше не злить. Он знает, что я не шучу, когда так серьезен. — Если хочешь заниматься ерундой, занимайся, но не разочаровывай родителей. Я не мешаю тебе, но моё терпение не безгранично. Надеюсь, ты и сам это понимаешь.

Улыбка сползает с его лица. Он смотрит, прищурив глаза, думая о чем-то своем.

— Ты слишком буквально понимаешь фразу о том, что шрамы украшают мужчин. Твои выходки ненормальны, их никогда не примут до конца, но хотя бы уважай данную тебе свободу. Родители сделали многое, чтобы ты мог заниматься тем, что нравится. Чтобы ты стал тем, кто ты есть. И перестань сверлить взглядом. Ты ничего не изменишь.

Он морщится.

— Не изменю чего?

— Я был и останусь твоим старшим братом, — отвечаю я.

Эта мысль банальна. Она кружит в воздухе и вместе с моими словами приземляется на скатерть, колени, плечи. Маленький, глупый Шерлок. Ты навсегда останешься вторым. Я всегда буду твоим примером. Ты будешь бежать, стараясь нагнать мою фигуру, но никогда не сможешь поспеть. Будешь делать наперекор, не зная, насколько предсказуем и нелеп в своем бунте. Опустишь руки и только тогда сможешь понять. Всегда, всегда, всегда. Навсегда мой младший брат.

— Я всё жду, когда ты перестанешь меня третировать. Когда перестанешь сюда приезжать.

Как и пять, семь, десять лет назад, он высокомерно вздергивает подбородок, скрещивая руки на груди. Мы — это наши привычки. Он обижен.

— Не стоит обижаться на мои слова. Я тоже жду, пока ты поймешь хоть что-нибудь. Ты читаешь этикетки на бутылках, но не знаешь ничего об их содержимом. Необязательно любить вино, достаточно знать его вкус. Подумай над этим, прежде чем влипать в очередную историю.

Он молчит, но я вижу, что мои слова в который раз не достигают цели. Не ожидал ничего другого.

— Когда-нибудь, надеюсь, я передам тебя в надежные руки, и ты скинешь кандалы братской любви. Помоги себе сам. Найди того, кого станешь слушать.

Конечно, я вру. Его проблемы навсегда останутся моими. Я буду заботиться о нем до конца. Неустанно.

Долгое время мы молчим, думая друг о друге. Он бесится, злится, но старается не показывать этого мне. Я — не бешусь, не злюсь, мне вообще все равно. Я наслаждаюсь воцарившимся в столовой молчанием.

В конце концов Шерлока прорывает. Он, конечно, может молчать по нескольку дней, но вряд ли делает это намеренно. Молчать рядом с таким превосходным раздражителем не в силах даже он.

— Она забрала все мои сигареты. Разве что скрипку не обыскала, — усмехается он, — и как я не догадался устроить в ней тайник? Всё плохо, всё-всё-всё.

Напряжение спадает.

— Майкрофт. Майййкрофт, — он начинает ныть. Меня это бесит, странно, что он до сих пор этого не понял.

Я смотрю на него ничего не выражающим взглядом. Он осекается. Раз уж мы играем, я должен исполнить роль до конца.

Он вопросительно вскидывает бровь. Смотрит, читает. Смешной Шерлок, никогда не умел предсказывать мои реакции. Я могу отдать свою пачку, а могу сдать матери все оставшиеся в доме заначки. Много чего могу.

Протягиваю ему сигарету и выхожу в сад.

Мы курим, сидя на крыльце, всматриваясь в даль, молчим, говорим друг с другом про себя.

Я спрашиваю его, зачем, но, как всякий человек, хочу знать другое — почему. Почему не жалует отца, почему доводит мать, которую любит совершенно точно, почему не сдерживается, если может. Почему он такой хлесткий, почему он такой сверх- и чересчур, почему любое качество и любая его черта проявляются на грани фола. Всё в его внешности и характере против обычного помножено в несколько раз. Скулы — слишком острые, фигура — слишком угловатая, походка — слишком уверенная, слишком рваная, слишком выверенная. Глаза — слишком яркие, взгляд — слишком острый, губы — слишком полные и словно очерчены. Если незнание, то повальное, граничащее с глупостью; осведомленность — тотальная, вплоть до мелочей. Обида — навсегда, любовь — до гроба, романтизм — близкий к бесстрашию, возведённый в степень отрицания. Краски — слишком тёмные, слишком светлые; слишком широкие мазки слишком умелой кисти. Почему он видит меня как пример, почему я не вижу полутонов, почему мы не видим и не воспринимаем друг друга? Множество почему…

Мы прикуриваем еще по одной, я смотрю, как от пламени его зажигалки тянутся две тонких оранжевых ниточки. Он спрашивает, с кем я встречаюсь, отмечает мой «удовлетворенный» (не хочу знать, как он это понял) вид, ржет, когда я называю имя, и клянется, что навсегда забудет о футболе, не говоря уже о том, чтобы смотреть матчи Арсенала. Меня веселит, мне нравится, что все как прежде, я выдерживаю его насмешки и даже подливаю масла, добавляя своему рассказу подробностей. Предыдущий день тонет в смехе; растворяется в воздухе вместе с очередным облаком дыма, оставляя после себя пятно на пальце и надоедливый въевшийся запах жжёной бумаги.

Возвращается отец, хлопает меня по плечу; мне нравится, что он рад. Кажется, нам всем не хватало друг друга. Я приехал, я был недостающим фрагментом…

Мы входим в дом, и я с удивлением понимаю, что могу задержаться на выходные.

Комментарий к Conversation

*Секретарь Шотландии — глава Министерства по делам Шотландии (Офиса Шотландии).

========== Hysteria ==========

Возвращаюсь с работы позже обычного. Уставший, голодный, злой — полный набор. Швыряю ключи в вазу — конечно, не попадаю, — и плетусь в гостиную. Клэнси на предсезонных сборах, и я в который раз оставлен пестовать свое одиночество. Какая-то часть меня рада, хотя это не совсем то, чего я хотел. Меня не отпускает беспокойство. Впредь, в своем будущем одиночестве, я предпочел бы избегать любых намеков на чувства.

Произношу эту фразу вслух. В мыслях она звучит лучше.

У любого беспокойства должен быть источник. Другое, более сильное чувство. Острое, приятное — не важно. Не такое надоедливое. Беспокойство — лишь следствие. Причина есть у всего.

Не верю я в иррациональность вещей.

Но анализировать нет никакого желания. Сегодня вечером я допускаю, что источник беспокойства покоится под ковриком у входа. Может, моя квартира и есть само беспокойство. В последнее время здесь я бываю редко.

Возможно, подсознание решает какие-то вопросы и ответ всплывет гораздо позже.

А пока я собираюсь напиться. Если верно рассчитать дозу, алкогольная волна унесет меня в царство снов. Самое то для вечера пятницы. О большем нельзя и мечтать.

Пикирую на диван, давая отдых затекшей спине.

Телефон на приставном столике мигает красным диодом автоответчика. Тянусь к кнопке, чтобы прослушать сообщения.

Мама спрашивает, хорошо ли я питаюсь…

Клэнси оставил три милых и одно гневное послание. В нём он интересуется «Какого хрена», говорит, что «придушит начальника, который заставляет ночевать на работе», и плюется в сторону моих воображаемых шлюх. Пожалуй, его негодование по-своему очаровательно, по крайней мере, от услышанного моё настроение перестает быть совсем уж паршивым.