Он не выдерживает:

— Сколько лет прошло? И что я делал, потратил их, пытаясь заслужить её расположение! Ну я же люблю её — думал я! Я же должен уважать её — думал я! А сейчас я даже не знаю, кого люблю. Я сложил два и два, понимаешь, — он поворачивает голову, — я в ужасе. Каким недоумком можно стать из-за одной девки и одного друга, которого не хотел слушать.

— Я так понял, я чего-то не знаю, — пропустив его пассаж, помогаю я.

Он кивает.

— Я был у Кэндис. Не хотел, но обещал ей, что буду помогать. Стейси после всего была такой сукой — запихнула её в лечебницу. Три часа на машине, никакой связи с миром. Это даже не рехаб, это тюрьма, что-то вроде психушки. Каменная коробка, заполненная зомби, серые стены и больничная вонь. Я чуть не зарыдал, когда её увидел, не знаю, что они им колют, что они спят с открытыми глазами, представляешь? Схватила меня за руку и всё повторяет: «не говори им, не говори им». Я только когда вышел понял, что она о родителях. А я всё равно их не знаю. Я нихрена не знаю. Вернулся, сказал, что хочу забрать её, — они мне в лицо какие-то бумажки тычут, доверенности, подписи… — Он закрывает рот ладонью, успокаиваясь. — Но не это главное. Главное то, о чем мы говорили. Она тогда сказала, что Стейси что-то сделала. Я вроде не придал значения, но знаешь, как бывает, — в голову запало.

— Она рассказала про картины.

Он хмурится.

— Да и хер с ними с этими сраными рисунками! Она сказала, что это Стейси подсадила её на наркоту. Долбанная сука.

— Кто? — удивляюсь я. Смысл сказанного маячит на задворках сознания, попытки поймать его терпят крах. А когда это всё же удается, я смеюсь. Долго, громко, искренне-неискренне. Фух, ну и дела. Это ж надо было так налакаться.

— А мне было не до смеха.

— Насколько я помню, именно Кэндис пичкала её дрянью, а никак не наоборот. Она же ходячий справочник фармацевта. Картины, конечно, хорошие — зачем-то замечаю я, — и девочку жалко, — но ты же видел, что она поехавшая. В каком-то смысле Стейси оказала ей услугу.

— Я тоже решил, что она врёт. Но она была не в том состоянии, чтобы придумывать.

— Ну-ну, Джим, тебе ли не знать, что под ломкой чего не придумаешь, чтобы добраться до чёрного. Ты её билет на волю. Скормила тебе пару историй, и ты уже строишь план её побега.

Он пытается возражать, но я не даю:

— Это же ложь и страх заодно, совсем как мы с тобой. Ну вот, допустим, в инквизицию любимой забавой католиков, кроме воскресных фаер-шоу, Джим, было написание доносов. Так же развлекались тоталитарные режимы, это если инквизиция выветрилась из твоей памяти, хотя я, например, с тех пор, как сожгли Яна Гуса, ни о чем другом и думать не могу. — Зеваю. — Факты, Джим, факты. Информация, пропущенная через твою голову. Что, как и зачем. Если верить каждой встречной наркоманке — не долго с ума сойти.

— Ты говоришь всё это, потому что должен её защищать.

Нахрена я говорю всё это?

— Тут я нейтрален, как швейцарский сыр, и тебе советую того же. Девочки разбираются — не лезь в это. И уж тем более не ставь на Кэндис, эта дохлячка всё равно проиграет. Да и тебе с этого никакой выгоды, один вред. Нашей наркоманке светит счастливое исцеление, а тут ты со своими порывами; сорвешь ей рехаб, а себе — свадьбу. Хочешь воспитывать Стейси — я только за, но это тут вообще ни при чем.

Но за информацию спасибо. Чёрт, теперь и не спросишь о главном: что за негативы лежали в запечатанном конверте, что я нашел у неё в спальне. И кто такой А., подписанный маркером сверху. Он успокоился, слава Богу. Сидит переваривает мои слова. А что такого? Что такого-то? Эти девчачьи разборки коснутся Джима только в одном случае — если малышки решат поубивать друг друга.

— Ты реагируешь, позволяя вертеть собой. Они так и будут тянуть тебя, как одеяло. У нас есть более насущные заботы, Джим. Взгляни на ситуацию в плоскости, думай о своей выгоде. Стейси смазливая, знатная и может поддержать любую иллюзию. Большего от неё не требуется. А то, что ты её любишь, — приятный бонус, не больше.

— Ты бы что сделал на моем месте?

— Ничего бы не сделал и никогда не мог. Это со мной все делают, что хотят. Ты должен думать о себе.

— Что-то я расклеился в последнее время. Пока ты спал, я этим и занимался — считал плюсы и минусы. Всё как ты заметил, но ей сложно управлять. Это жирный минус. Но я её люблю, по крайней мере пока мне с этим ничего не сделать.

— Если бы ты её не любил и если бы я не знал тебя так хорошо, разговор был бы другим. А с ней можно договориться.

— Как? Она богата, но не тщеславна, если бы. Может, не оставь ей папаша столько денег, всё было бы иначе… Амбиций у неё тоже нет. Чтобы договориться, нужно предложить то, что ей нужно, а пока дело представляется так, что это у неё есть всё, что нужно мне, а у меня нихера. Нихера, — кивает он, — у меня нет.

— Значит, выясни, что ей нужно. И если никто, кроме тебя, не сможет этого дать — ты получишь не тело рядом с собой, а союзника. И знаешь, может, она и стерва, но таких концертов не дает даже Гранд-опера. Уж поверь мне, я двадцать лет в лучшей ложе.

Выходит, браки заключаются не на небесах, а в припаркованных у тротуара Бентли.

— Есть ещё один минус.

— Да? Какой?

— Она очень, очень, очень скверно воспитана. Почему всё так, Майк? — Он утыкается в сложенные на руле руки. — Мои планы годятся до тех пор, пока она что-нибудь не выкинет. Хотя иногда я даже надеюсь, что выкинет, что следующая её выходка всё изменит. Что она уйдет от меня. Мне стало бы легче, наверное. Я только не понимаю, почему она до сих пор этого не сделала.

— Потому что ты богатый, красивый и льстишь её самолюбию, — утешаю я.

Встрепенувшись, он сначала ужасается, а потом щурится — уязвлённый, как кот, которого не погладили, а помяли.

— Ну знаешь, я ждал сочувствия или, на худой конец, жалости. Хотя что это я, от тебя странно ждать и того, и другого.

— Это единственная причина, пришедшая мне в голову, — объясняю я, едва догадываясь, что делаю что-то не то, но…

— А! Спасибо, Майк. Как тактично с твоей стороны, — грубо отрезает Джим. — Всё, что я хотел услышать, изливая душу, — что я чей-то кокер-спаниель. Не пора ли тебе домой, в самом деле? Я начинаю чуть меньше ненавидеть твоего бойфренда: отвлекаясь на него, ты, по крайней мере, не кажешься таким мудаком.

— Хочешь добавить соревновательный момент и выяснить, кто из нас больший мудак, а, мальчик-куплю-себе-невесту?

— Чёрт тебя побери, если ты не прав… — помолчав, раздраженно признаёт он.

========== How Soon Is Now ==========

Итак, за вечер я: напился, протрезвел, снова напился и снова протрезвел. И может быть, напьюсь снова. Главное — не думать о том, как хреново будет с утра, — уж это я уяснил.

— О, вот дерьмо! — обхожу свой Лэнд Ровер. Толкаю капот, и сигнализация, конечно, не срабатывает. Чёртов Лестрейд! Кто зол? Я зол? Да я его разорву к хренам собачьим!

Подбираю камень побольше и швыряю в окно. Пабам! Пабам, блядь! Только покажись мне на глаза!

Грег выходит: открывает дверь и останавливается на лестнице. Пару секунд пялится на разбитое стекло, потом на меня.

— Нахера?

— Нахера же, нахера ты угнал мою тачку. Чинить будешь за свои деньги. И её, и стекло, — говорю я, протискиваясь мимо.

Он устремляется за мной.

— Ты где был?

— Не твоё дело.

— Обязательно было так нажираться? О, что, будешь от меня бегать?!

Дверь в ванную захлопывается перед его носом.

— Мне надо отлить, — говорю я. Он открывает дверь и тут же выходит.

— Козёл.

А ещё мне надо в душ. Так что я просто скидываю вещи в корзину и становлюсь под воду, пока он выплёскивает претензии за дверью. Может, выговорится, и полегчает, но я особо не вслушиваюсь. Что нового он скажет? Я должен чувствовать вину? Правда, должен?

Открывает дверь. Тянет прохладой.

— Я думал, мы поговорим! Твой идиотский душ не может подождать?

— Нет.