А потом небо грохочет, разряжая первые мелкие капли дождя. Обхватил себя. Плечи в крапинку, щёлкаю пальцами, вырывая его из оцепенения.

— Пойдём давай, выпьем.

Это печальная стори.

***

Надо же, он и правда в меня влюблён, — думаю я, хотя на самом деле уверен, что это чушь. Люди хотят странных вещей, всегда хотят странных вещей, но я вещь не странная, а всего лишь прихоть скучающих воображений. Чего же он ждет? И кто я, по-твоему? Кем кажусь? Здесь вопросы, но глаза под пушистыми ресницами смотрят, не отрываясь. Не понимаю, что он пытается высмотреть, или это попытка гипноза — не спрашивать же у него.

«Ты втюрился в меня по уши или просто мечтаешь, чтобы я тебя оттрахал?» — Боже, ну и бред.

— Так ты втюрился в меня по уши или просто мечтаешь, чтобы я тебя оттрахал?

Это смущение.

Он отворачивается, прикусив щеку, вроде как улыбаясь. Нарочито сахарный голосок певички тонет в басах и эффектах. «Слова ничего не значат, ты всё же будешь моим», — воодушевлённо напевает она, и мелодию подкидывает на динамиках, рвущихся в такт её бухающему сердцу.

— Мой ответ предполагает оба варианта? — деловито интересуется Алекс. Забавно, он и есть тот самый змей-искуситель, которому я должен поддаться? То роковое совпадение, после которого, объясняясь, говорят: «прости, я был в жопу пьян?» И это я такой невпечатлительный, или он недостаточно старается?

Это нонсенс.

— Тебе нечем заняться.

— И опять мы включаем дурака. Сейчас ты скажешь: «Оглянись, вокруг столько желающих, зачем тебе я».

— Да, ты прав. Это я и собрался.

Его ладонь пытается прожечь мое колено, водка пытается прожечь пищевод — мысли тают в горячей голове, как клубничное мороженое, стекая на язык сладкими, сладкими речами. С горькими, горькими уговорами бокал стынет в зубах; я прав, если не прав? Здесь я или не я? Я не обижен на Грега — нет, на самом деле пиздецки обижен, и не только на него, а на весь мир вообще, а в особенности на себя, потому что не считаю это поводом к тому, чтобы позволить ладони Алекса двинуться дальше. Надеюсь, он сам это понимает.

— Хочу, чтобы ты понял, что это плохая идея, — томно говорю я, — я себе не хозяин.

— Мыслями ты не с ним…

— Нет?

— Я — лучше. Можешь убедиться, — склонив голову, мурлычет он, пока я, обескураженный брошенным вызовом, заново изобретаю теорию относительности.

Это трюк.

— Сними майку.

— Я… — Он смотрит вопросительно.

— Майка. Сними её. Если ты лучше, я должен взглянуть.

Он — смотрит долгим взглядом и тянется к краям майки, по всему надеясь, что я шучу. Я — ставлю эксперимент.

И вот Казанова сидит передо мной полуголый, часто дышит и смотрит в упор. Кукольные ресницы. Стоящие неподалеку девушки оглядываются, забывая свою болтовню на дне бокалов. Ну у них и лица. Одна даже рот забыла закрыть — так и застыла.

У него узкие плечи, оранжевая от бронзанта кожа и перекачанный торс. Плоская грудь без волос, родимое пятно на боку и полоска ниже пупка начисто сбрита, намекая.

У Грега смешной пупок, все волосы на месте и никаких родимых пятен. На его животе удобно спать, а ещё он бронзовый от загара — начало лета выдалось на удивление солнечным. И я — не променял бы его ни на кого на свете.

Это правда.

— Рассмотрел? — пытаясь скрыть неловкость, иронизирует Алекс. Всё же он не такой оголтелый, каким хочет казаться, — иначе я бы не просил снять футболку, тем самым пытаясь сбить его уверенность.

— Тебе понравилось трахаться с Фрэнсисом?

Он хмурится, меняясь в лице.

— Ничего особенного.

— Он только с виду такой горячий, верно? Не отсосал у тебя и был сверху. Ты, наверное, был разочарован.

— Надеялся на большее. Хотел знать, что в нём такого. Это такой способ поиздеваться надо мной? Мстишь мне за Фрэнсиса? Брось, мне даже не пришлось его уговаривать. Не знаю, чего ты так взъелся, можно подумать, не знал, что он из себя представляет. Хотя, — он подаётся вперед и понижает голос, — злым ты нравишься мне даже больше. Вернёмся к тому, с чего начали? Забудь о Фрэнсисе.

Еще один верит, что я сверну его в жгут.

Это миф.

Он буквально налегает на меня, и я не нахожу ничего лучше, чем потянуться к пряжке его ремня. Кожей чувствую смятение — он дергается, выбирая между собственной эрекцией и навязанными приличиями — что крепче. Здесь полно народа, и мне правда интересно проверить, как далеко Алекс готов зайти.

— Пойдем отсюда, — шепчет он, но шепот перекрывает музыку. Мои губы скользят по его щеке; я знаю, как изобразить страсть и за какие нити тянуть.

— Забудь обо всех, — убеждаю я, пока моя ладонь проскальзывает в его трусы.

Он пытается поймать губы, но вместо этого ловит сбитое дыхание, когда я касаюсь члена. Не знаю, что происходит вокруг, но что-то явно происходит, потому что он совершенно явно сидит на мне у всех на виду. Я не закончил. В том, что когда-то его касался Фрэнсис, столько жгучей иронии, поджигающей его кожу изнутри под моими пальцами. Тогда прикосновения значили даже меньше, чем сейчас. Теперь он отравлен дважды. Подобранный и снова выброшенный щенок. Когда он распахнёт глаза, все закончится. Мои мысли не успевают за рукой; кто-то крутит их, как лёд в бокале, и сжимает чуть сильнее — я слышу мгновение до и хруст. Что-то, что должно меня ограничивать, наконец срабатывает; что-то снаружи меняется: незаметно, словно от дуновения, всё уже не так — я этого не вижу, но чувствую. Я расслабляю руку, и он кончает, и я поворачиваю голову, и я вижу Фрэнсиса. И Ал видит — вскакивает с меня, как ошпаренный, а колени всё ещё горячие от его веса. Музыка никуда не делась, но тишина верещит в ушах. Моя голова, кажется, на шарнирах; мои движения прежде не были такими изящными; да я король этой вечеринки. Чем вытереть руку?

Фрэнсису перепало чуть-чуть моего внимания, те, кто успел заметить, как я надрачивал Алексу, пялятся на нас, но не ждёт же он, что Моё Королевское Величество как-то прокомментирует своё восшествие на трон. Вместо этого я просачиваюсь к выходу, ещё бы найти Джеймса, а вон он — весёлый, и пьяный. Он очень симпатичный сейчас, в таком настроении; когда мы познакомились, Мэнсфилд был таким большую часть времени, и трезвый тоже. Мне он сразу понравился.

— Ладно… Эмм, ребята, кажется, мы уходим. Надо будет повторить, — встав из-за столика, прощается он и поворачивает голову. По его смазанной физиономии, но больше по прорезавшему воздух крику, я понимаю, что там, там там там, где я совсем недавно был, происходит заварушка. Джим, хмуро-серьёзный, толкает меня к выходу; сейчас он примется нудить, а я прошу его снова стать тем весёлым Джейми, с гитарой и горящими глазами.

По-моему, я достал сам себя.

Это вин.

***

Джим — справа, с ним — бутылка вина, в которой на просвет не хватает половины. Задумчиво ковыряет этикетку, не смотря на меня. Я отключился и обломал ему всё веселье.

— Чёрт, чёрт, прости. Долго я спал? — я катастрофически должен был протрезветь, ему надо бы понимать.

Он наклоняет голову — «не знаю», такой расстроенный, каким я его ещё не видел.

— Ничего себе. Ты чего это? — испуганно возмущаюсь я, глядя на его бесцветное лицо.

— Да так, задумался. Алкоголь загрузил.

— А…

Наклоняюсь к лобовому, осматриваясь. Всё те же цветные вспышки и гул басов. На крыше, похоже, самое веселье. Дождь кончился, а их, может, коротнёт через секунду, но всем плевать. Когда я спрашиваю, что он надумал, Джим только пожимает плечами. Но я и так вижу, что ничего хорошего.

— Мне, наверное, надо бросить её. Но я так долго… ну ты понимаешь (как всё-таки тяжело даётся слово, от которого хочется отказаться). Что я тогда буду делать? Я столько лет хотел этого, а теперь, когда я ближе всего… Не слушай меня, приятель, — он делает большой глоток и тяжело выдыхает, закрывая рот кулаком. — Завтра пожалею обо всём, что нёс.

Мне интересно, с научной точки зрения, что приводит в замешательство людей вроде него. Джеймс может быть спокойнее, хладнокровнее, упрямее меня, но разбивается о хаос; я буду бороться за то, чтоб стоять прямо, пока не сотрусь в пыль.