Выслушав мои излияния, Джим чешет нос и смыкает мои пальцы вокруг стакана.

— Расскажу тебе историю про нашего общего друга. Этот парень, назовем его Х — смеётся он, — как-то завалился ко мне домой, мы были с жёсткого похмелья после вчерашней пьянки. Крутился, как юла, а у меня жутко болела башка, и когда мне это надоело, я спросил, какого хрена стряслось, что его так прёт, на что Х сказал, что проснулся в чужой постели и…

«Представляешь, просыпаюсь от того, что надо мной кто-то стоит. Открываю глаза — мрак, и посреди темноты бледная фигура. Я сначала перепугался, думаю, что за глюк, да ещё такой реальный. И злой, как чёрт. Я ему — привет, он от неожиданности аж отшатнулся. Ну, я к тому времени продрал глаза и понял, что никакой это не глюк. Пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь об этом парне — но нихрена, начинаю соображать, как побыстрее убраться, и знаешь чё? Мой глюк пожал плечами и ушел. А я лежу, слушаю, как он там чем-то гремит. Так он, вместо того, чтобы выгнать, завтрак мне принёс, прикинь?» — смешно передавая манеру Олли, пересказывает Джеймс и подмигивает.

— А можешь представить мой шок, — спокойно говорю я, — когда я просыпаюсь, а рядом — тело. Чьё-то очень маленькое тело. Знаешь, для человека, чей сексуальный ценз начинается с шести футов, проснуться и обнаружить в своей постели три четверти человека — то ещё потрясение. Сперва даже решил, что это ребенок. Чуть не чокнулся с перепугу. В башке — вакуум, помню всё до абсента, а после — нихера… Я себе до этого момента вроде как верил, а тут как представил, что мог выкинуть, меня чуть не вывернуло. И стыдно так, что я даже в его документы лезть постеснялся. И темно, правда, нихрена не видно, а тут он просыпается — два огромных глаза. Ну, думаю, ладно, не просто же так он здесь оказался…

Я не успеваю договорить, а Джим уже ржёт, упав на локти.

— А потом ты подумал, что после этого обязан на нём жениться.

— … к тому же у меня были такие тёмно-синие простыни, и он здорово на них смотрелся… Жениться! Да за кого ты меня принимаешь?

Джим, подкошенный волной гогота, снова падает на руки.

— Знаешь, он ведь не сказал твоего имени, а я сразу подумал на тебя. Очень в твоем духе, — смеётся он, а я пытаюсь открутить ему ухо. — Ладно, ладно, просто я вообще не помнил, чтобы ты был на той вечеринке.

— Да, а я отлично помню, что ты потом ещё раз нас познакомил.

Теперь смеёмся мы оба.

— Над чем ржёте, — спрашивает подошедший Борис. Я в очередной раз вспоминаю, что терпеть его не могу, но надо отдать ему должное — собутыльник из него превосходный, проверено не раз. И вечеринка, на мой скромный вкус, отличная. Они с Джимом заводят разговор на русском, по звукам больше похожий на общение перфоратора и отбойного молотка, а так как знание этой тарабарщины не входит в список моих талантов, я отваливаю и быстро нахожу себе занятие по душе.

На крыше жуткая толкучка, даже удивительно, как здание выдерживает вес сотни тел. Очень пьяных, с остервенением долбящих ногами в гудрон, поднимающих пыль под хриплую проповедь Дэйва Гаана, ведущего эфир из четырех колонок по периметру крыши. Второе пришествие, — соблазнительно утверждает он, — состоится прямо сейчас. Охотно верю — может, потому, что прямо сейчас оглядываюсь в поисках своего персонального Иисуса.

— Фрэнсиса не видела? — но Рыжая Кэт мотает головой, недовольная, что я прервал её эксцентричный танец. Похоже, девка вообще не здесь. Потом она всё же открывает глаза и подает признаки узнавания.

— Вроде не было! Чё хмурый? Ускориться хош? — спрашивает она, и вынув руку из кармана, разжимает ладонь. Я смотрю на розовые таблетки со странным чувством: часть меня хочет их взять, другая — ударить по руке. Воздух отвратительно душный. Кэт несколько раз моргает, не прекращая дёргаться под музыку. Сжимаю её пальцы в кулак.

— Оставь себе.

Небо над нами клубится синтетическими тучами, и всё вокруг наэлектризовано так, что, кажется, случайное прикосновение к одному из оголённых тел замкнёт цепь. По краям крыши обмотанное подсветкой ограждение — смазанная грань, которой недостаточно, чтобы удержать нас внутри. Ниже — пять этажей темноты, выше — давящее ночное небо, а мы зависли посередине, незаземлённые, почти без опоры под слабыми ногами. Что нам стоит упасть.

Алексис твёрдо верит, что этого не случится, — стоит, облокотившись на стальные перила, приманивая меня пальцем; ехидный оскал при близком рассмотрении оказывается натянутой улыбкой, призванной скрыть отсутствие всякой радости от моего присутствия.

— С кем пришёл? — безо всякого интереса интересуется он.

— Один. То есть с Джимом, конечно, — конечно.

— А, а где твой… бойфренд? — судя по паузе, он опустил какой-то эпитет. Возможно «очередной». — Прости, не помню имени. За ними трудно уследить.

— Лжец из тебя никудышный, — говорю я, прислоняясь к ограждению рядом.

— Конечно. Кто не знает старину Грега. Быстро же он прижился. Так что, у вас свободные отношения или ты запер его дома, а себе решил устроить мальчишник? Ну, стой, не говори. Во второе верится охотнее.

— Я тебя обидел? — немного опешив от его настроя, интересуюсь я. — Извини.

— Не делай вид, что не понимаешь. Мило, но тебе не идет.

Мне не по себе от его обвиняющего капризного тона. Как будто я и правда виноват в том, что мы до сих пор не пересеклись в одной постели. Видимо, он считает, что досталось всем, а его несправедливо обделили, — хотел бы я знать, откуда такие мысли.

— Понимаю, но не представляю, в чем моя вина. В том, что я в отношениях?

— О, Майк! Сколько тебя знаю, ты всегда в отношениях. В одних плавно перетекающих отношениях. От члена к члену. Правда, каким-то образом, умудряешься проворачивать свою серийную моногамию под знаменем святости. Я всё пытаюсь подловить тебя в перерыве, но то ли у меня отвратительная реакция, то ли к тебе нужно записываться заранее.

— Какая проникновенная история. Скажи ещё, что, когда спал с Фрэнсисом, надеялся через него добраться до меня. Прости, Алекс, но похоже мы друг друга не поймём.

— Нашел кого вспомнить. Фрэнсиса. Проще сказать, кто с ним не спал. И да, знаешь, на что-то такое я надеялся, не так буквально, хотя в итоге вы всё-таки разбежались. Правда тут же нарисовался Олли. С ним, конечно, было посложнее, чем с Фрэнсисом, слишком уж он всё романтизировал… недолго. А этот твой Грег романтический тип?

— Чего ты надеешься добиться? — я правда заинтригован и не скрываю этого, как он не скрывает бессильной злобы.

— Хоть чего-нибудь, — смотря на танцующую толпу, спокойно изрекает он.

Перегибаюсь через перила. Внизу фарами светят припаркованные такси. В Алексе примерно сто шестьдесят фунтов веса, так что мне ничего не стоит выбрать момент и отправить его в свободное падение. Как бы он летел. Красиво. Недолго.

Я оборачиваюсь. Он выдавливает улыбку в ответ на чей-то окрик и, помедлив, смотрит на меня. Что-то там в его голове, что должно работать как ограничитель, никак не хочет включаться, и мне хватает какой-то секунды, чтобы отвлечься и оказаться зажатым между ним и перилами. Выбор у меня небольшой — чтобы оттолкнуть его, нужно отнять руки, а перспектива свалиться за борт никак не привлекает. Алекс симпатичный парень, но это и правда самый ужасный поцелуй в моей жизни — за исключением первого, видимо, мне не очень нравится, когда меня принуждают. Выждав момент, когда его рука протискивается между нами, чтобы убедиться в полном отсутствии моей заинтересованности, всё же отталкиваю его. И — это очень невежливо, — вытираю рот ладонью. Господи, до чего мерзко.

Алекс скрещивает руки, изображая оскорблённую невинность. Даже я разочарован. После такого поцелуя недолго не то что натуралом стать — а вообще уйти в монастырь. Я ещё злюсь, но не на него, а на себя — да я ж неудачник. Бездарность. Посмешище всего гейского рода. Даже толком отомстить за себя не могу. После всего, что со мной сделали, я обязан сделать хоть что-то. Не о симметричном ответе речь, ну хоть один-то поцелуй с капелькой удовольствия и отсутствием угрызений совести мог бы себе позволить.