В этой упоительной тишине те три глотка, что я делаю, звучат особенно драматично.

— Я рада вас видеть, — хватаясь за бокал, бормочет она.

— Отлично. Сейчас мы все примемся за еду и кто-нибудь скажет тост. <…> Майкрофт, ёбаный нахрен, скажешь ты тост или нет?

Я достиг той стадии, когда напряжение сменила апатия. Или это вино?

— За монстров, которых мы приручили, — отрешенно говорю я.

— Это что нахрен за тост?

— Отличный тост, — вмешивается Джим и нервно салютует бокалом. Помолчав, добавляет: — Я бы дорого отдал, чтобы посмотреть, как вы, ребята, ссоритесь. Должно быть, это нечто фееричное.

— «Разборки в Бронксе», знаете, та сцена где чувака отлупили антенной, — подкалывает Стейс, словно то, как она орала ещё пять минут назад, было моей галлюцинацией.

— Да? По мне так попахивает Тарантино. Мистер Белый и мистер Рыжий, — говорит Джим с явным облегчением от того, что все закончилось.

Грег усмехается, и только я сижу, похлопывая глазами. Как это вообще… что это вообще? Он сжимает мою руку: кажется, пора отмереть и взяться за палочки.

***

— Игра называется «Никто не отползет трезвым». Я предлагаю утверждение, и тот, кто не может согласиться, выпивает.

— В принципе понятно, — говорит Грег. — И как мы узнаем, если кто-то решит соврать?

Понятия не имею, кого он подразумевает под «кто-то». Стейси вскидывает брови, явно копируя меня, и делает это ироничнее, чем я когда-либо мог. Она продолжает пародировать мою мимику, пока Грег не восклицает:

— О, Боже! Понял-понял. Я всё понял, останови это.

— Кто начнет? — спрашивает Джим. Он сидит, откинувшись на стуле, дует в горлышко полупустой бутылки и смотрит так, словно давно собирался нас уничтожить и вот — с этой игрой представился случай. — Давай ты, раз уж у тебя День Рождения. Но чур без обид и запретных тем. Всё по-честному.

Справедливо — заключаем мы. Стейси начинает без прелюдий, точнее, совершает акт мести:

— Я никогда не рыдала над фильмом. Пей до дна, Мэнсфилд.

Джим прожигает её взглядом, но решает принять этот удар, как подобает мужчине. Мы смотрим, как он выпивает свою порцию, на лице Стейси — торжество.

— Что за фильм? — ухмыляется Грег.

— Вот уж хрен я скажу.

— Касабланка, — тут же отвечает Стейси, и я, как ни пытаюсь, не могу этого представить. — Сцена у самолета, рыдал как девчонка. Думал, я не вижу.

Грег ржёт, даже не стараясь смягчить удар.

— Ладно… — тянет Джим. — Ладно. Моя очередь. — Стейси пытается протестовать, но он настроен решительно. — Я никогда не врезался в столб, пытаясь припарковать тачку.

Я смеюсь с этой нелепости, хотя и не удивлен. Стейси раздувает ноздри и пьёт. К моему удивлению, пьёт и Грег.

— Не смотри так. Я был в жопу пьян, — комментирует он. — Так что там? Я… — он задумывается, видимо, пытаясь припомнить, чего он никогда не делал, —…никогда не надевал женскую одежду. Стейси, ты не считаешься.

И я пью, насмешливо пялясь на их ошалелые физиономии. Интересно, чего ожидал Грег, закидывая эту удочку, — явно не этого.

— Это… Это же был какой-то прикол? Карнавал? Хэллоуин? — умоляюще спрашивает он, но я даже не думаю пощадить его веру в своего бойфренда. Ища подтверждения, он смотрит на Стейси.

— Я здесь ни при чем, — с полным недоумением улыбается она.

— Лучший секс в моей жизни по определению не может быть приколом, — без капли смущения говорю я. — Это была женская одежда, чулки, корсет и всё подобное.

— Да он врет! — возмущается Джим. — Ну нахрен, быть такого не может!

— Может и вру, а может, просто хотел выпить, — пожимаю плечами и, не давая опомниться, продолжаю игру:

— У меня никогда не было секса с женщинами, — просто говорю я.

Все трое медлят, разочарованно выдыхают и тянутся к бокалам: кажется, до них начинает доходить, с кем они сели играть.

— Ну ты и ублюдок. Я никогда не спала с чернокожими. Ну и какого черта ты не пьёшь? — Стейс вскидывает брови. — Сай или Пай или как там его, тот клуб в Кенсингтоне, что, выветрилось из головы? — мстительно тянет она.

Грег смотрит на меня с неприкрытым сарказмом, словно уже ничему не удивится.

— Неа. Жаль тебя разочаровывать, но ничего не было.

— Ну, а я, пожалуй, выпью, — невзначай говорит Джим, словно надеясь, что никто не обратит внимания.

На это Стейси морщится, но не отстает от меня:

— Минет тоже считается, — настаивает она. — И ему, и тебе.

— Вы только гляньте, как она расстроена. Извини, ты ошиблась, но в твоем возрасте нормально, если память подводит, — ухмыляюсь я и касаюсь Грега под столом. — Мне нравится эта игра, вы так здорово напряглись. Твоя очередь, Джим.

— Я никогда ничего не крал, — говорит он, и он же единственный, кто не пьёт. Нервная усмешка, глядя на Стейси — да уж, многого он не знал.

Она невозмутима, я невозмутим, бокал Грега не попадает по столу. В своей жизни я украл множество вещей и не испытываю никаких проблем, признавая это.

— Я никогда не трахался с незнакомцами, — говорит Грег.

— Разве секс не заменяет знакомство? — шутит Стейси, попутно наблюдая за реакцией остальных. Заметив, что Джеймс выглядит неуверенным, она пихает его локтем. — Твои дебильные фанатки считаются за незнакомок!

— Ай! Да за кого ты меня принимаешь? Я всегда спрашиваю имя, — упрямо бурчит Джим.

— Придурок.

— Воспитанный придурок, — подняв вверх палец, весело заключает он. — Так что прости, Грег, этот вопрос мимо.

Но этот вопрос не был «мимо». Я замялся, в этой задаче определенно не хватало условий.

— Что такое? — спросил Грег с таким видом, что я покраснел. Впервые в жизни. Я. Покраснел.

Темнота ладоней, в которые я уткнулся, была очень кстати, но лицо Грега всё ещё стояло перед глазами.

— О.

«О», — вот и всё. Всё, что он может сказать.

— Интересно, где в этот момент была я, — разбавляя гнетущую тишину, чересчур весело говорит Стейс.

Медведь стыдливо молчит.

— Ладно, Майк, не убивайся так, — пытается подбодрить Джим. — Тоже мне преступление.

И я перестаю убиваться и осушаю бокал, не глядя на Грега.

— Вот вам мое утверждение: я никогда не врал никому из вас, — бросаю я и ухожу курить, удостоверившись, что все выпили до дна.

Ну и что?

Разве кто-нибудь думал, что закончит так плачевно? Мало кто, ребенком, пожал бы руку себе взрослому. Точно не я. Только не я.

Белый кролик ходит на ушах, но ничего не происходит. Конвейер не идет в обратную сторону. Мы не ошибались — мы там, куда стремились, отчаянно работая плавниками. Думали, что променяли дно на свободу, а сами гниём с головы, каждый в поисках своей консервной банки, своего аквариума, из которого одна дорога — в унитаз, или разделочного ножа, в надежде украсить ленту суши-бара.

Рыбы бьют хвостами, шевелят ртами, отражение на воде идёт рябью…

Рыбьи глаза не видят, не видят, не видят…

========== Complicated Game ==========

Она приходит за мной очень быстро, как раз к тому моменту, как я заканчиваю рыться в её вещах, возвращаю конверт на место и стряхиваю в бокал длинный столбик пепла. Оценить её реакцию сложно: она может не догадываться о том, что я делал секунду назад, и с таким же успехом не просто знать обо всём, но и специально дать мне время.

Оценить мою реакцию — легко: мне плевать.

Что она думает, чего она хочет, что она скажет. Я начинаю терять терпение, а когда это происходит, всё, что связано с другими людьми, уязвляет меня совершенно по-детски — как же так, почему я думаю о них и никто не думает обо мне — что, конечно, противоречит самой идее доброты и всепрощения (как с этим справлялся Иисус? Неужели ничего этого он не чувствовал? Не очень-то реалистично); я забываю обо всём, кроме себя, а мой эгоизм видится мне единственной достойной формой жизни. После, конечно, эта вспышка погаснет и об меня снова можно будет вытирать ноги.

Не могу я быть сколько угодно злым и сколько угодно добрым. Пожалуй, эта блядская мысль приводит в ещё большее бешенство.