— Шутишь?.. Не пойму, кто из вас двоих объебался. Нет, серьёзно, он так сказал?
— Не удивляйся, на самом деле это лежит на поверхности. Он делает вид, что плевал на ваше мнение, тогда как на самом деле только оно и важно. Всё ради него, он как ребёнок, которому недодали любви. Просто… ребёнок.
— Если честно, одно время я думала, что он исправляется. Ты со своим нимбом и аурой безупречности здорово оттенял его грешки. Я думала, может, ты и правда изменил его, знаешь, как бывает.
— Я был идиотом, вообразив, что это возможно. С аурой чего? — смеюсь я. Хочется сказать, что это не аура, а радиация.
— Вы с Джеймсом как два святоши, — подтрунивает Тейлор. Её голос — сплошная насмешка, а в уголках губ по умолчанию спрятана ухмылка.
— Ну спасибо… То я говнюк, то святоша — ты уж реши.
— Сам решай, кто ты. Оки-доки, ковбой, вот мы и приехали. Тормозни возле Вейтроз.
У неё спокойное, даже растерянное лицо и скупая мимика, за исключением разве что губ. Она оборачивается, улыбаясь криво и застенчиво, и тощие локти торчат углами, когда она смотрит в зеркало, поправляя волосы.
Как сломанная кукла.
***
Катим тележки, прогуливаясь вдоль ровных рядов, пока Тейлор со знанием дела наполняет их всякой ерундой.
— Пикули. А это что за фигня? — придирчиво рассматриваю банку с треугольным горохом.
— Каперсы.
— И их делают в Англии? Их вообще кто-то ест?
— По-моему, они переклеили этикетку. Стейси ест. Или наоборот не ест. Я-то точно их не ем.
— И… зачем мы их берём?
Она смотрит, ухмыляясь.
— Чтоб пылились до лучших времён.
— А, это когда открываешь шкаф, думая, что там точно что-то завалялось, а там нихрена нет. Ну, теперь там будут каперсы, — немного издевательски произношу я, и она морщит нос в подобии улыбки.
— Тут вообще есть что-нибудь диетическое? Кроме каперсов, — спрашивает, наклоняясь и придирчиво оглядывая полку с хлопьями. Рядом, дёргая мать за юбку, орёт ребёнок. Эти пестрящие коробки специально расставляют в поле зрения детей, и эффект налицо. — Если малой не заткнется, я куплю эти хлопья и запихаю их в него по одной, — нараспев произносит она.
Малой, услышав, затыкается, как будто поймал муху.
— Окей. Так-то лучше.
— Попробуй эти. Но на вкус полная хрень. Кстати, ты так и не рассказала, почему вернулась из Гонконга.
— Если честно, я думала, что застряла там навсегда. Там полно работы — не Бог весть какой, — но ты не сидишь месяцами, ожидая, пока агентство соизволит предложить тебе кастинг, на котором какой-нибудь задрипанный модельеришка будет выбирать тебя, как селёдку в магазине. — Она выглядит так, словно напилась яблочного уксуса с соседней полки.
— Но ты вернулась не потому что соскучилась.
— Я рада, что вернулась, если ты об этом.
— Ты ведь жила там с кем-то. Я забыл…
— Патрик. Козлина, каких поискать. Не смотри так. Пока я была влюблена, всё было круто, и даже потом…
Она задумывается, отвлекаясь, и всё напускное и милое спадает, проявляя грубые, даже мужские черты лица; стискивает челюсти и нижняя чуть выдаётся вперёд. Мне хочется разобрать её по винтикам. Наконец очнувшись, Тейлор выдавливает улыбку и продолжает:
— Он начал играть, проигрывал свои деньги, потом перешёл на мои. Я — в корзину летит пачка спагетти, — думала, это временно. Пока в один прекрасный день не обнаружила, что нечем заплатить за квартиру. — Она ёжится: не хочет вспоминать. Конечно не хочет.
— Он бил тебя?
— Да, но… Не знаю… Это было не самым ужасным. Я думала, понимаешь, что это пройдёт! — тараторит она. — Терпела, идиотка.
— Ради всего святого, Тейлор, почему ты не уехала сразу?
— Сначала потому что надеялась. Потом хотела поднакопить денег, но не успевала заработать, как он тут же проигрывал, или платил старые долги. Цельное или обезжиренное?
— Давай оба. И что? У тебя куча друзей, семья, неужели никто не помог, — притворно удивляюсь я.
— Оказалось, никому не нужны мои проблемы. Семья… Если ты имеешь в виду мою мачеху, то ей насрать, она ясно дала это понять, когда я уезжала, а мой подкаблучник папаша делает всё, лишь бы ей угодить. Это уже когда Патрик попытался подсадить меня на наркоту, что-то щёлкнуло в голове, жаль что не щёлкнуло раньше. Я позвонила Стейси, она выслала денег, чтобы я оплатила неустойку и связалась с одним чуваком из Парижа — тот подыскал мне новое агентство. Так я и свалила. Сейчас дела идут даже лучше, чем в Азии. Только не говори, что ты не знал.
— Я не знал.
— Я не хотела обращаться к ней.
— Вот как? Почему же? — немного зло спрашиваю я. Неужели в милашке-Тейлор проснулась совесть?
— Она не любит меня. — Вот так новость. Этот мир не перестаёт удивлять. — Никогда не любила. Не знаю, почему она помогла тогда и помогала раньше… Не потому что мы друзья, и не потому что ей меня жалко. Когда она смотрит на меня… Ладно, проехали, — махнув рукой, осекается она.
— Что? Скажи.
— Она смотрит так, будто меня не существует. Как будто я вещь. — Она закусывает губу, раздумывая, стоит ли говорить, и, качнув головой, отворачивается к полкам. — Это ерунда, я несу бред. Не обращай внимания.
Удивительно даже не то, что Тейлор способна к подобного рода наблюдениям, а то, что из всего возможного она заметила это. Двое смотрят и видят каждый своё; но если двое видят одно — значит, это бросается в глаза.
Этот стакан почти пуст или едва наполнен, но из него не напиться.
Мы стоим в секции напитков. Забираю многострадальный пакет сока — она крутит его минут пять, — и кладу в тележку.
— Может, это не такой уж и бред. Может, она ждёт, пока ты сделаешь шаг навстречу. Кто знает, может, всё с самого начала было не так. Ты повзрослела, дай ей это заметить.
— Скажи, ты можешь решить любую проблему? — расцветая улыбкой, спрашивает она.
— Любую, кроме своих собственных — смеюсь я.
Бутылка Грей Гус в её маленьких руках кажется огромной. Она рассматривает этикетку, затевая разговор о здоровом образе жизни, который мы, смеясь, тут же посылаем в жопу.
Внезапный хлопок оглушает, заставляя подпрыгнуть.
Тот самый малой, что тёрся у полок с хлопьями, завывает, ухватившись за мамины ноги. Мать лупает глазами, перед которыми, наверное, пронеслась вся жизнь. Раскуроченный стенд опрокинут на пол, в брызгах вина и крошеве стёкол.
Тёмно-красное озеро расползается по серым плитам, прочерчивая стыки, как шахматную доску, распадаясь на подтёки.
Тейлор смотрит на меня, и испуганный взгляд скользит вниз.
Багровый ручей, не спеша, достигает моих туфель.
***
Пробка застаёт меня на мосту. День подходит к концу: солнце давно на убыль, светит как-то лениво из-за собравшихся туч. Ровная вереница машин тянется… даже думать не хочу, куда. Домой попаду нескоро: обещал в шесть, но в лучшем случае в восемь. Как настоящая офисная крыса, надо же; пересесть на пежо для полного сходства — и не отличить. Рядом на сидении телефон: воткнут между полными продуктов пакетами. Я бы позвонил, но, если честно, я так заебался, к тому же, чувствуя бурлящую внутри злобу, не хочу сорвать её на Греге. Я голоден, устал и раздражён ожиданием, потому что колонна даже не думает двигаться. Это взрывная смесь: если я лопну, мост подкосится на обе опоры и слетит нахуй, отправив всех к праотцам.
Если там впереди авария, надеюсь, её виновнику оторвало ноги.
Невероятно странное чувство: мы зависли здесь, в воздухе над рекой, и стоит лишь выжать газ и самую малость крутануть руль… и всё. Гуднайт, Вена. Ты уже не успеешь домой: ни в восемь, ни в десять.
Высовываюсь в окно, чтобы оценить размеры пробки. Мать моя… Ладно, хорошо, хуже этот день уже не будет. Внезапно, словно по приказу, небо разражается грохотом. Секунда тишины — и шипение, и стук по капоту, и стекающие за шиворот капли. Да чтоб тебя!
Солнце еле-еле, но светит, спрятавшись в складках грязно-синего неба. Маятник дворников вводит в транс, промокший насквозь рукав — отрезвляет. Я застрял между: между небом и землёй, между Сити и Саутворком, между солнечным днём и мокрым вечером. Между работой и домом, между Грегом и… между прошлым, которого не было и будущим, которому не быть.
