— И ты решил, что этим кем-то должен быть ты?

Он пожимает плечами.

— Почему нет?

— Ты зовёшь её ненормальной, даже не представляя, насколько ты прав. Поздравляю.

Вилка в его руке застывает на пол пути ко рту. Он возвращает её на тарелку.

— Что ты имеешь в виду?

— Она узнает, что ты замешан — думаю, она уже знает. Вы никогда не ладили, но пока ты её не трогал, ей было всё равно. Ты, конечно, думал, что связался с избалованной лондонской соской или, может, ты думал, что вы, как в былые времена, поскалитесь друг на друга и разойдётесь по домам. Я не знаю о чём, чёрт возьми, ты думал! А теперь не важно. Ешь свой стейк.

— Майк! Посмотри на меня… Что не так?

— Что? Что ты хочешь услышать? До того, как ты выкинул этот фортель, моё мнение тебя не интересовало. Думаешь, она тебя извинит? Испытай удачу, Френс.

— Это смешно. Да что она может сделать?

— Она? Всё. Всё, что взбредёт в голову. Ты совсем её не знаешь, но не волнуйся: не ты один.

Он прищуривается, угадывая, всерьёз я или решил посмеяться. Но такие штуки всегда ему удавались: я никогда не притворялся.

Тут не угадаешь: скажешь правду, чтобы он испугался — а он захочет проверить. Не скажешь — тем более проверит.

Поджимает губы.

— Ты ей не позволишь, — то ли утверждение, то ли вопрос.

— Вот как? Я думал, это больше не моя забота, — холодно говорю я.

— Майк.

Наконец-то. Сейчас, вот сейчас — и чем он недоволен? — я такой, каким он хотел меня видеть. Не любящим, не нежным, не заботливым. Не сидящим на камне в доках, готовым откинуться и упасть в воду. Он хотел меня холодным, крепким и обжигающим кишки. С мерзким послевкусием и ударяющим в голову туманом. Твоё здоровье, Френс.

— Что я могу сделать? Думаешь, я скажу «нет», и она забудет? У вас двоих есть кое-что общее — хорошая память и плохие тормоза. Моё «нет» тут бессильно.

— Не делай вид, что я никто.

— Ты всё, Фрэнсис, но ты значишь слишком много, чтобы придавать этому значение. Допустим, я поговорю с ней. А ради чего? Чтобы ты опять ничего не понял? Тебе бесполезно объяснять, я просил тебя миллион раз, но ты всегда делал по-своему. Влипал в очередную глупость, а я нёсся тебя спасать. Ну так вот: ты наконец влип. Может, ты должен ответить, хотя бы раз в жизни. Стейси хоть и думает спинным мозгом, но всю жизнь только и делает, что плетёт интриги. Ты умён, Френс, но уж на этом поле она тебя обскочит. Если даже я обскакал.

— Ты меня не простил, — констатирует он.

— Нет. Наверное, нет. Я говорю тебе сейчас: я тебя прощаю, я бы очень хотел, чтобы так и было, но это сильнее меня. До этого, понимаешь ли, нужно дорасти.

— Так ты злишься из-за Стейси… Кстати, у меня для тебя кое-что есть.

— В жопу Стейси, причём тут она. Я злюсь из-за тебя, ты в очередной раз влип, не подумав. А ещё ты впутал в это Грега — вот за это я готов свернуть тебе шею. — Его манера разговора передаётся мне. Издержки профессии, думаю я, и, судя по всему, скилл «вривриври» шёл приятным воздушно-капельным бонусом.

— Любишь его?

— Да.

— А меня?

— Ты опять сравниваешь.

— Нельзя любить двоих.

— Ты только и делал, что убеждал в обратном. Дай мне с этим разобраться. Мне нужно как-то жить, раз ты оказался непригоден. Ты как прокисшее молоко, наверное, ты слишком испорчен, — cлова, как мяч, чеканят о стену, и я отбиваю свою же подачу. Такова прелесть общения с Фрэнсисом: его здесь вообще нет.

— Ты говорил иначе.

— Я ошибался. Ты особенный, но со знаком минус. Я понял это, потом.

— Зато ты всегда был самым чистым. Таким, что я даже не могу к тебе притронуться.

Моя рука скользит по скатерти, от бокала к его ладони. Пальцы сжимают до белого. Ему, наверное, больно. Должно быть больно. Пусть видит, что я учусь. Ему грустно. Самое время для водки.

— Я всё ещё люблю тебя.

Но я не чувствую ни радости, ни удовлетворения, ни сладости этих слов. Такой привычный ответ вспыхнул в голове и потух на языке, как горелый сахар. Невыносимо горький и будет преследовать ещё долго. «И я люблю тебя». «И я всё ещё». «И я».

— А я всё так же не верю ни одному твоему слову.

— А он не врёт тебе?

— Вы все врёте, больше или меньше. Но он меня любит. Мне не приходится сомневаться в этом. Я учусь жить в неведении. Стараюсь.

— Ты идиот, Майк.

— Ты пришёл, чтобы меня расстроить? Ты знаешь меня лучше всех, даже лучше Стейси. Это нечестно.

«Выбери соперника по силам», — думаю я. — «Лежачего не бьют, а ещё женщин, детей и меня».

— Ты поговоришь с ней?

— Да. Если ты не сглупишь и отстанешь от неё.

— Я никогда не мог понять, за что она меня не любит. За что они все меня ненавидят.

— Они? Ты сам сделал всё, чтобы они отвернулись. Ты как ёбаное бельмо на глазу. Сопротивляешься, отказываешься быть с ними, быть богатым, успешным — всем тем, что ты есть. Ты мог бы молчать, а вместо этого показываешь им факи и не скрываешь пренебрежения. Но по сути ты остаёшься таким же. Им плевать на твои заскоки, ты что-то вроде местного чудака. У чувака куча денег, а он вертит носом — они только крутят у виска. Знаешь, как говорят, в семье не без урода.

— Не у меня — у моих родителей.

— Да-да: ты всего добиваешься сам. Но деньгам всё равно.

— Но не мне.

— Ну тогда не жалуйся. Ты даже не можешь решить, чего хочешь. Не хочешь быть с ними — не будь. Проблема в том, что ты сам знаешь, что твоё место здесь. Но вместо того чтобы расслабиться и получать удовольствие, борешься непонятно с чем. Дело-то в тебе, а не в нас. Мы в порядке: всё так же развлекаемся по понедельникам и никогда не забываем, кто мы. Не вижу, с чем тут бороться. Ну добивайся сам, только других не трогай — в твой карман они не лезут. И кстати, ты задолжал мне ещё одно объяснение. Зачем ты прошёл под моим именем?

Он хмурится, вперив взгляд в бокал.

— Мне же надо было попасть на вечеринку. — «Ну как ты не понимаешь!» Он так забавно обижается, что желание отчитать пропадает и я улыбаюсь.

— А список?

— Брось, Майки, давно пора оживить эту тусовку. Того и гляди обрастёте мхом. — Он отворачивается и показывает язык.

Официантка убирает со стола. Мы молчим, и в эту паузу былое веселье сходит на нет. Закончив, она спрашивает о десерте.

— Я бы заказал всё меню, лишь бы остаться здесь, но… — тянет Фрэнсис. — Принесите два американо и самый острый нож с кухни. И счёт. И побыстрее, а то ползаете как улитки.

На его лице — вся решимость мира. Жутковато.

Когда приносят заказ, наш «десерт», Фрэнсис поднимается со стула. Высокий, сутулый, возвышается надо мной и столом, как поломанная балка. Нож в его левой руке — матовый, похож на резиновый муляж из боевиков, — такой только погнётся. Бесполезный, им не порежешь.

Он угадывает мою мысль, говорит я «снова ему не верю».

А потом, когда лезвие входит в шею, как вилка в пудинг, я даже удивляюсь. Надо же, не соврал. И кровь брызжет на скатерть, кропит белый фарфор. Чашка спокойна. Люди визжат.

Я давно мёртв.

Девушка смотрит, выпучив глаза — ждёт, что он рассмеётся. А не дождавшись, исчезает со скоростью света.

— Вот корова, — бормочет Фрэнсис.

Кофе приносит парень. К сожалению, без ножа, но с извиняющейся улыбкой. «Простите. Извините. Сами понимаете, правила: никаких убийств в зале. Я бы и сам не прочь».

Фрэнсис крутит ложку, прокатывает между пальцами, оценивая. Наверное, хочет вычерпать мой мозг. Представил. Что за картина.

— Так зачем ты заказал водку? — с этим вопросом кофе кажется ещё горче.

— Подумал, что захочу выпить, — с улыбкой отвечает он. — Но я рад, что мы в кои-то веки можем просто поговорить. Не пытаясь прикончить друг друга, — продолжает он, и я молчу о воображаемой инсталляции с ножом.

— Кэндис сказала… В общем, Стейси что-то сделала. Что?

— Откуда мне знать? — насмешливо удивляется он. — Ты просил не трогать её. Я ничего не скажу.

— Брось, Френс. Слухи и сплетни стекаются к тебе, как электроны по проводам. И я всё равно узнаю.