— Значит, я никуда не пойду, только и всего.

— Нет, вообще-то иди, — подумав, продолжает он. — С ревностью я как-нибудь справлюсь. — Он улыбается, прищурившись.

— Как по учебнику, правда? — смеюсь я. Мы друг друга поняли. — Грег, Грег, Грег. Ты неповторим.

— Спокойно, не роняй тарелки, — прыскает он, когда я тянусь через стол. — Я должен насторожиться, что ты так рвёшься с ним встретиться?

— Не рвусь, я бы и правда не пошёл, просто не вижу смысла в контроле. То есть не думаю, что нам с тобой он на пользу. — Он кивает. — Чем займёшься после учёбы?

— Стейси позвала в паб, будут повторять финал Кубка.

— У неё аллергия на креветки, о которой она каждый раз забывает. Кто ещё там будет? — чувствуя, что он не договаривает, спрашиваю я.

— Боб и ещё один чувак из Академии. Гэри, ты его не знаешь.

— Но уже ненавижу.

— Так забей на работу и подваливай к нам — предлагает он.

— Нет. Я бы с радостью, но не могу. До шести я выпал из жизни.

Дослушав с очень серьёзным видом, Грег улыбается:

— Как по учебнику, правда?

***

Мальчик-швейцар метнулся, чтобы открыть дверь. Обед, ресторан полон обитателей Сити: загорелые, но кислые лица, кричаще дорогие часы — ну конечно отражающие индивидуальность; жующие рты, танцующие в руках вилки и полное ощущение, что каждый из них готов удавиться на идеально повязанных галстуках. Или, может, это мне с тоски хочется размять руки, а тут как на радость столько раздражителей сразу. Сомневаюсь, что им не нравится их жизнь — по крайней мере до тех пор, пока какой-нибудь топ-менеджер не кинет эстафетную палочку, объявляя сезон депрессий.

А пока в моде Бриони и (прости, Господи) винтажные Ролекс, и всё чинно-мирно.

Вижу Фрэнсиса, цокаю: кожа да кости. Сидит, закинув ногу на ногу, по привычке дёргая блестящим носком ботинка. Нервный. Волосы растрёпаны — никакого геля, — весь из себя насмешливое пренебрежение. Пока иду до столика, всё удивляюсь своей атипичной реакции: я был чертовски зол, я должен быть чертовски зол, а он — единственный, кто заслуживает моей злости всегда и априори. Но мне так… плевать.

Я устал, вот что. Бороться с ним — всё равно что раз за разом бросаться на амбразуру или воевать с ветряными мельницами. Сколько можно. Да и Дон Кихот — скорее его амплуа.

— Ты опоздал, — говорит он, подняв глаза. Рука замирает, перестав выстукивать по столу; взгляд скользит сверху вниз, фиксируя каждое изменение. Закончив анализ, он остаётся недоволен. Я должен порадоваться, но внезапный ком в горле заставляет сомневаться. Я переоценил свои силы, думая, что справлюсь с его присутствием: время подточило память, и я забыл, за что любил его. Теперь вижу, спасибо.

— Само собой. — Кое-что остаётся неизменным. Повесив пиджак на спинку, опускаюсь на стул, осматриваясь, — лишь бы не смотреть на него. Официантка тут как тут: суёт раскрытое меню, можно подумать, узнай я дебильное название для картошки с курицей, она покажется гастрономическим шедевром, а не результатом встречи сковороды и масла.

Захлопываю книгу.

— Что желаете?

— Мясо, — одновременно говорим мы. Усмехаюсь. — Два рибая, пожалуйста. Медиум… реа.

Его близость заставляет хотеть крови.

— Что на гарнир? Картофель или ризотто? — спрашивает девушка, бросив взгляд на Фрэнсиса. Он разводит руками.

— Картофель, — отвечаю я.

— Я заказал водку, — говорит он, когда девушка удаляется. Палец скользит по запотевшему графинчику, чертит полоску. — Кажется, не лучшая идея. Ты за рулём.

— А ты?

— Нет, здесь недалеко, — грустно говорит он. О, ради Бога, как будто понизив голос до щемяще печального, он избежит выволочки, которую я ему устрою. Они все такие. Это игра — разжалоби Майкрофта. Попади в его зону комфорта. Нащупай грань, потяни струну и наслаждайся звуком. Блевать я хотел от такой музыки. Водка. Я бы выпил. Он. Я могу с этим справиться.

Я могу справиться с ним, всегда мог, с чем угодно. Этот мир существует для того, чтобы прогнуться под меня.

Вот, он всё-таки разбудил моих демонов.

— Слышал, ты теперь в рекламе. Как успехи?

— Я крут.

— И что теперь продаётся?

— Как и всегда — секс, — усмехается он. — Потому я так хорош. — Он расстёгивает вторую пуговицу и отпивает из бокала с водой. Подумав, выпивает всё.

— Ты в порядке?

— А то.

— Ты знаешь, о чём я. Выглядишь болезненно.

— Врачи говорят, я в полной норме. Кроме того… Это больше не твоя забота. — Не хмурюсь, только чтобы не показать, что задет. Он, похоже, верит, что нападение — лучшая защита.

— Ты прав, не моя.

Даже не думай, что настанет момент, когда ты перестанешь быть моей заботой. Всё оставляет след, и мой — удавкой на твоей шее.

— Удивлён, что ты не орёшь. А, точно — не на людях. Забыл. Так что, Майки, исправляешься? — я отвык, от того, как он произносит моё имя. — Трахать этого мальчика тебе на пользу. Он ничего, кстати. Милый. Не то что я.

— Рад, что ты одобряешь. И ты совершенно прав, — говорю я, нацепив самую елейную из ухмылок, — он совсем не чета тебе.

— А я рад, что ты не скучаешь. Развлекайся, всё так скоротечно. Олли ты уже вышвырнул.

— Я никого не вышвыривал. Фрэнсис, сделай одолжение: перестань сравнивать.

— Буду. Ты всегда в своём репертуаре. Скажешь не так? У меня куча историй, какую выбрать? Те полчаса, что я ждал, тянулись вечность. У меня удручающе хорошая память.

Теперь я вспомнил, за что любил его. Его мысли способны убить, как ядовитые стрелы; рядом с ним не бывает не больно. Как иголка под ноготь, чтобы не потерять сознание, — его присутствие позволяет чувствовать. Быть выше или ниже нуля — но никогда ровно посередине, вот только амплитуда этого маятника слишком велика и его не остановить.

— Например, эту. Помнишь, когда мы жили вместе, я принёс котёнка. Мило, правда? Но ты был другого мнения. Взбесился и выставил его за дверь — выпнул вместе с коробкой. Просто потому, что не собирался его заводить. В этом весь ты. Никогда не утруждаешь себя, просто избавляешься от помехи, как будто её и не было.

Какого чёрта?

— А ты не думал, что я вышвырнул его потому, что ты не смог бы о нём позаботиться? Я не собирался ждать, пока ты наиграешься, и решил ускорить события. Не пытайся свалить вину на меня, Фрэнсис, я не стану отвечать за твои поступки.

— Готов поспорить, ты знаешь, как оправдать Холокост.

Слава богу, приход официантки позволяет выпутаться из этой затянувшейся метафоры.

— Можешь начинать, — взмахнув вилкой, говорит он.

Очевидно, что я пришёл сюда не ради милой беседы и не ради того, чтобы увидеть его. Я сделал то, что должен был сделать. Он — моя обязанность в этом мире.

— Ну и что вчера было? Ты окончательно тронулся рассудком или всё впереди?

— Успокойся, я не собирался никого убивать. Невинная шутка, только и всего.

— Невинная шутка? Клянусь, Френс, ещё вчера я готов был свернуть тебе шею.

— А что я должен был делать? Кэндис пришла ко мне. Я дал то, что она просила. Я мог отказать, и тогда точно не обошлось бы без крови. — Звучит логично, но я всё ещё готов вызвать санитаров. Скорее себе, чем ему, раз удовлетворён таким объяснением.

— Ты мог сказать мне. Какого чёрта из всех людей она пошла к тебе?

— Они все идут ко мне. Для них я плохой Санта. Кэндис — дура. Вообще-то она была умной, пока твоя подружка не показала, какая она тупая. Она думала, я жажду отомстить. Тебе, Стейси. Ну, — он кривит рот и пожимает плечами, — я не упустил возможность посмеяться над Стейси, а вот на твой счёт она оказалась неправа. Я бы не позволил навредить тебе.

Сомнительное утверждение. Я даже сейчас жду, что он воткнёт в меня вилку — просто не понимая, что поступает плохо. Как ребёнок. Все его грани затёрты дешёвым ластиком-мультяшкой.

— Посмеяться над Стейси! Ты идиот, — прикрыв рот кулаком, глухо говорю я.

— А что? Что такого? Кто-то должен усмирить эту ненормальную.