— Помимо меня со мной происходишь ты. Ты просто не знаешь, каким обескураживающим можешь быть для человека вроде меня. Для того, кто считает песок, чтобы контролировать море. Я привык к другому. Тебе не нужен контроль.

— Хотел бы я побыть тобой. Хотя, наверное, не смог бы.

— Лучше побудь со мной. Уж это ты можешь, — тихо говорю я.

Он поднимается на ноги и тащит меня вверх, и всё это молча, хотя меня так и тянет ляпнуть что-нибудь, что, знаю, будет совсем не к месту. «Уже вторник», — говорю я, и он оборачивается, не понимая, о чём я. Перестаёт хмуриться, вспомнив, и только улыбается, как улыбаются хорошим воспоминаниям.

— Тогда я не хочу пропустить свою очередь.

— Я же обещал, — говорю я. В следующую секунду он зажат между мной и так кстати подвернувшимся шкафом. Что-то валится с полки; запрокинув голову, он улыбается мне в губы. Наши языки встречаются, и я чувствую, как тёплые ладони скользят по спине и замирают на поясе. Удерживая. Как будто так было всегда. Как будто так и будет. Его губы под моими, и пальцы сжимают крепко, но это шутка без доли правды. Игра без оговорённых ролей.

— Господи, ты когда-нибудь найдёшь горизонтальную поверхность? — смеясь, восклицает Грег.

— Диван, пол…

Он закатывает глаза.

— Кровать! — и тянет в сторону спальни.

***

И вот мы здесь. Он ворчит, стягивая одежду, и, взглянув на меня, вскидывает брови: «Так и будешь стоять?»

— Тебе нужна помощь или что?

— Вы там все такие в этой твоей Академии? — не скрывая сарказма, интересуюсь я.

Он ухмыляется:

— Да уж не такие неженки, как вы в Security Service, — подходит ближе, и пальцы спешат разделаться с пуговицей на джинсах.

— Рад, что ты в курсе, — говорю я, не заботясь о слишком резком тоне. Он поднимает глаза и теряется, видя моё каменное лицо. Мне становится стыдно: в конце концов, кто-то должен озвучить эту очевидную вещь.

— Я…

— Давай попробуем снова, — перебиваю и целую, не давая договорить. Джинсы скользят вниз и, выпутав ноги и швырнув их прочь, я следую за ним к кровати. Он падает на одеяло, прижатый моим весом. Не успеваю опомниться, как оказываюсь под ним, но, если честно, у меня и в мыслях нет возражать. Он целует расцарапанную шею; язык очерчивает кадык и скользит вверх.

— А, мне щекотно! — Кончик языка проходится по отросшей за день щетине. — Чёрт.

— Ты не мог бы заткнуться? Блять, Майкрофт!

Я смеюсь, уворачиваясь, потому что дыхание щекочет тонкую кожу уха. Грег чертовски тяжёлый и, зная это, он переносит вес на бёдра, чтобы я не дёргался. Его стояк упирается мне в живот.

— Ты меня проткнёшь… — фырчу я.

— Господи, что ты за человек, — сокрушается он, привставая и сдавливая моё плечо ладонью. Майк, Майк, заткнись!

— Не вспоминай этого парня всуе.

— Твою мать, Холмс, ты не мог бы быть чуточку серьёзней?! — он отрывается от моей шеи и хмурит брови. — Тебе, может и льстит, что у меня стоит, как у школьника…

— Ты и есть школьник, — прыскаю я.

Вместе с этими словами моя рука проскальзывает между нами. Он втягивает воздух и, прикрыв глаза, вскидывает брови: «ладно, хрен с тобой». Палец обводит головку, задерживаясь на влажной щели. «Почему, чёрт возьми, он так серьёзен», — глядя на его сведённые брови, я едва сдерживаю смех.

Он распахивает глаза и прищуривается. Но моя рука не останавливается, так что вся эта сцена, где он не знает: то ли злиться, то ли забить, — смотрится комично. По крайней мере снизу.

— Так ты нервничаешь, — констатирует он, и я замираю. Ну вот опять: очевидные вещи. Я и правда нервничаю и чувствую, как в эту секунду улыбка сходит с моего лица. — Успокойся, ладно?

Его разочарованный взгляд сковывает стыдом, и веселье улетучивается, будто его и не было. Странное чувство: губы застыли, и сама идея улыбнуться кажется нелепой и неестественной. Он не говорит вслух, но неожиданно я понимаю, как это важно для него. Я идиот.

— Попробуем снова? — одними губами спрашивает он, и уж эту попытку я не провалю.

***

— Чёрт… — шепчет он, подстраиваясь под ритм сжатой в кулак ладони. — Блять.

Я отнимаю руку и обняв его ногами, запечатываю губы поцелуем. Он целует так жадно; «отчаянно» — думаю я, запуская пальцы во влажные волосы. Его левая рука упирается мне в грудь: он отстраняется, и толкает меня на спину. Шикает; ладонь удерживает, как пресс, и попытка потянуться к нему терпит крах.

— Что, непривычно?

— Да, но… — выдыхаю я, даже не представляя, что собираюсь сказать.

Он улыбается и скользит вверх, сдавливая мой член, и я не могу не застонать, потому что возбуждён до предела. Чертов мучитель. Наши члены трутся друг о друга, и он обхватывает их ладонью. «Твою мать», — думаю я, когда рука начинает темп, а он закусывает губу, не отрывая взгляда, — твою, твою, твою мать…» Грег ухмыляется, словно читает мои мысли, но судя по тому, как рвано поднимается его грудь, его собственные далеки от адекватных. В этот момент я понимаю, что он, должно быть, чувствует, как стучит моё сердце.

Это знание ударяет молнией.

— Поцелуй меня… —

Он убирает руку и сгребает мои плечи. Я сжимаю его бёдра, притягивая ближе, и целую так, как не целовал никогда и никого. Сгорая от желания и необъяснимого щемящего чувства: здесь, прямо сейчас, происходит что-то важное, возможно, самая важная вещь в моей жизни, — и есть время, куча времени, и нет ничего, кроме нас.

Он останавливается, вбирая сначала верхнюю, а потом нижнюю губу, проводя языком по тонкой коже. И всё летит к чертям: этой паузы ни ему, ни мне не выдержать.

Как бы я хотел остаться здесь навсегда. Пытаться вложить в поцелуй всю любовь, всё желание, всего себя и не думать о том, что будет после. Задыхаться, скользить пальцами по коже, пытаясь найти хоть какую-то опору, пока волна не разбила нас в щепки. Чувствовать так много, а хотеть ещё больше; кусать его губы, засасывать кожу на шее, оставлять отметины, сжимая плечи до белых пальцев… Он ненормальный. Даже безумнее чем я. Ему плевать, что не хватает воздуха, он не умеет останавливаться.

Я снова опрокинут на спину под грузом его тела. Возбуждение растворяет мысли, подчиняет тело, и пальцы едва слушаются, когда ладони лихорадочно шарят по его телу, Господи, как я его хочу. Наши члены слегка касаются, пока мы трахаем друг друга языками; я глажу его тяжёлую мошонку, чтобы услышать, как он стонет, но он перехватывает мою руку. Губы скользят по щеке и замирают; лёгкие и загнанное сердце пытаются оправиться от шока.

— Боже… невероятно… я… не соображаю

— В джинсах.

Он шарит рукой и, нащупав джинсы, вытряхивает содержимое карманов. В жизни не видел, чтобы презерватив надевали так быстро. Я сгибаю колени, и теперь он по-настоящему озадачен.

— Эм… Чёрт, Майкрофт, кажется, мне нужна помощь зала.

Я нахожу его руку. Солёные на вкус — указательный, средний и безымянный.

***

Чувствую, как головка натягивает сфинктер и приказываю себе замереть. Не дёргаться, потому что один Бог знает, как я нетерпелив. Слышу его короткий вздох: вряд ли это то, чего он ожидал.

Он держит меня за бёдра; с силой сжимает пальцы и проталкивается внутрь. Я царапаю простынь, цепляясь за неё, как за отвесную стену; лёгкие выталкивают воздух вперемешку с остатками благоразумия.

Грег замирает; судорожно дышит. Моё сознание, моё тело умоляют, чтобы он продолжал, потому что если умолять начнёт рот, случатся по-настоящему плохие вещи.

Так и слышу его вопящий разум: «Блять, как я вообще на это согласился?!» Но вместо это он спрашивает:

— Тебе больно?

— Да ты издеваешься? — голос срывается на фальцет. Самое время спросить, когда я лежу, насаженный на его член, не зная, куда деться от ёбаного возбуждения!

— Ладно, понял, — толкнувшись, говорит он, — пообещай, что не возненавидишь меня.

Я запрокидываю голову, и только мои свинцовые яйца знают, как я зол.

— МАТЬ. ТВОЮ. ЗАТКНИСЬ. И. ТРАХНИ. МЕНЯ! — ору я, надеясь как следует пожалеть о своих словах.