— Я сказал Фрэнсис. Чёрт, прекрати.

Я вскипаю. Он бросает взгляд и тут же отворачивается, закусив губу. «Я знаю, что сморозил полную хуйню. Можешь начинать орать».

— Ладно тебе, он… Господи, можно я просто заткнусь?

— Позволь узнать, с каких пор ты доверяешь жизнь первому встречному? Хотя глупый вопрос. О чём я.

— Да, я не такой гений, как ты, — бросает он. — Спасибо, что напомнил. Это он продал ей пистолет. Да, я поверил ему, потому что он пёкся о твоей заднице, когда заменил патроны.

— Очень великодушно. То есть то, что он продал ей оружие, тебя не смущает?

— Ты предпочитаешь пулю в лоб?

— Ясно. Общение со Стейси пошло на пользу твоим моральным принципам. Ты хоть понимаешь, что несёшь?

— Слушай. Я сам знаю, кому верить, а кому — нет. И я действовал по ситуации.

— Вот как? Всего-то и стоило — похлопать глазами, и ты даже не подумал, что он подстроил это для тебя, психолог ты хренов! Господи, Грег, я тебе поражаюсь. Нельзя быть таким беспечным! — говорю я, проклиная всё на свете, и отворачиваюсь к окну. В голове не укладывается, как можно быть таким? Да просто таким! — Господи, я его убью…

— Я знал, что делаю. Майкрофт, мне не пять лет! Меня этому учат — учат, как не схлопотать пулю! И как отличать мудаков с нездоровым чувством юмора от серийных, блять его, убийц!

— Ты понимаешь, что не в этом дело? А в том, что у тебя совершенно нет тормозов и ты не помнишь об элементарной осторожности!

— Жаль, что тебя не было рядом, чтобы напомнить, — с издёвкой говорит он. — Только ты забываешь, что твоя задница влипает в неприятности не реже моей. Так что давай без нотаций в духе «Ты ещё маленький и не понимаешь, что жизнь полна опасностей». А то ты себе противоречишь.

— Я не говорю, что нужно бояться каждого шороха, но Фрэнсис? Да он спит и видит, как свернуть тебе шею!

— И таких козлов будет ещё много. Так что смирись, раз уж идея пойти в полицию принадлежала тебе. Что будет, когда мне выдадут значок? Сделаешь так, чтобы я всю жизнь искал пропавших хомячков?

— Я не считаю ту идею плохой. Просто… — усмехаюсь, — тогда я не собирался тебя трахать.

Он вскидывает брови.

— Правда? Уверен? Что-то я сомневаюсь. Ох, что-то я сомневаюсь…

— Правда, — говорю я, удивляясь, куда подевались злость и напряжение.

— Ну, тогда у тебя проблемы. Либо мне стать паинькой, чтобы ты мог меня трахать…

— Либо что? — хмурюсь я.

— Либо я трахну тебя. У меня-то проблем нет, — смеётся он.

Это что — вопрос?

— Не самая плохая идея, — говорю я и еле сдерживаюсь, чтобы не заржать с его обалдевшей реакции:

— Боже, Майкрофт, ты не можешь быть таким идеальным!

***

— Приехали. Выметайся из машины, — строго-престрого говорит он.

— Играем в плохого полицейского? — поддразниваю я. — Сэр, я ничего не сделал, перед законом я чист. И никуда не пойду.

— Ну нет! Ты должен спросить моё удостоверение!

— Зачем мне твоё удостоверение, я же вижу, у тебя есть пушка.

Он перехватывает мой взгляд и опускает глаза.

— Аргумент.

— Пушка — аргумент, — киваю я.

— Так. Выходи.

Он смеётся и, дотянувшись, бросает револьвер в бардачок (так уж сложилось, что там ему самое место). Протягивает руку, чтобы отстегнуть мой ремень. Внезапный поцелуй, на который я отвечаю со всей горячностью, оказывается обманным финтом: он дёргает за ручку и я едва не вываливаюсь из машины. Душная ночь стирает память о прохладе салона — прошлый день остался лишь числом на показаниях счетчика.

…

— Что ты за животное, — ворчу, копошась в замке.

— Большое и беспокойное. Шевелись, иначе я озверею прежде, чем дотащу тебя до норы.

«Что-то будет», — он не даёт додумать: набрасывается, едва палец соскальзывает с щитка сигнализации. Стягивает ворот так, что край врезается в горло, и вдавливает в стену. Что за дикое животное я подобрал и что-то определённо будет; ещё не поздно укусить его в плечо, прямо через футболку, сжать загривок и повалить на пол. И оседлать «любимого коня», — хотя нет, я бы предпочёл видеть его лицо, конь всё-таки любимый. Оказывается, можно тереться о его член, не разрывать поцелуя, и при этом думать свои циничные мысли.

— Эй, — сорвавшись на вдох, хрипит он. — Ты со мной? Перестань думать. — Губы горят на шее, и от дыхания — жарко. Со вскинутой головой, прикрыв глаза, я пытаюсь не чувствовать вращение комнаты — в прямом смысле, — слишком душно.

— Не могу… Чёрт… Ты горячий как ёбаный Смауг и такой же тяжёлый…

Хохотнув, он отстраняется, а дальше — его рука на моих яйцах, такая же горячая, влажная, и это почти помогает — легче не становится, но думать сложнее. Я либо сгорю, либо расплавлюсь, либо, либо,

— О, вот чёрт, притормози… — вцепившись ему в плечи, я только и могу, что хапать воздух и шипеть сквозь стиснутые зубы. Отличная идея — стянуть с меня футболку. Плохая — стянуть мои руки тканью и зажать их над головой.

Его язык мешает возразить. Он стонет, и все мои мысли устремляются в район ширинки и снова ударяют в мозг.

— Ближе…

Он вдавливает бёдра и трахает меня через джинсы. Мы оба задыхаемся; я считаю чёрные пятна перед глазами — с каждым толчком темнеет в голове. Воздух хрипит в горле, и это несущественно; нет ничего важного — только плотный ком возбуждения, и его движения напоминают пытку, которую нельзя прекратить и страшно ускорить, рискуя умереть прямо здесь, у стены. Его сдавленные стоны врываются в сознание, не давая уйти в себя. Так жарко; очередной болезненный импульс загорается чёрной точкой, это безумие, я ненормальный. Мысли рассыпаются в обрывки: мне нужно больше, больше — такова моя природа. Плевать на всё. Руки получают свободу; я обхватываю его ногами, зная, что он удержит нас обоих, и закусываю губу, чтобы не кричать от болезненного наслаждения и острой нехватки: его, близости, его кожи, воздуха. Его стоны, его мокрая футболка, стена под спиной, мой ноющий член — я перечисляю в уме, чтобы не потерять сознание, и боюсь закрывать глаза. Пауза накатит темнотой; я уже чувствую, как голова становится лёгкой: ещё чуть-чуть, и я отключусь. Я сдавливаю его плечо, и он вжимает нас в стену: оргазм бьёт вспышкой, и я слышу, как шумит кровь в голове, как глухо стучит сердце. И чувствую, как всё обретает чёткость.

Грег опускает нас на пол. Лёгкие снова заполняются кислородом, словно с момента последнего вдоха прошла вечность. Остывший воздух ложится на горячую кожу и каждое движение отзывается дрожью. Слишком ощутимо. Слишком много всего, что обычно остаётся фоном.

Свет непогашенной лампы — оранжевый, тёплый, — доносится из гостиной как свет маяка.

Он сидит рядом, тяжело дышит; протягиваю руку и провожу пальцем над бровью, убирая капельку пота. Словно, растерев её между указательным и большим, я пойму что-то, чего не знал раньше. Он встряхнул меня, вытряхнул этот день и всю усталость, и мне давно не было так легко. Давно как никогда.

«Спасибо» застревает на языке — слишком сентиментальное, неуместное, странное.

В полумраке половина его лица — в тени, и мне непонятен его взгляд.

— Что это было? — спрашивает он. Нарушает тишину.

— Если б я знал. — Ну что мне, лечь лицом в ковёр? Не смотри так.

— Где ты витаешь? Такое ощущение, что я трахался с призраком. Если б я тебя не знал, то подумал бы, что ты обдолбан.

Я испугал его. Конечно, испугал. А как иначе, если мне самому порой страшно. Секунду назад стоишь обеими ногами на земле, а миг спустя — ступни засасывает песок. Я не знаю, куда забредут мои мысли. И даже то, что ты делаешь, — не подсказка, только сигнал. «Что-то будет». Думаешь, можно встряхнуть меня и не переворошить, не вытряхнуть что-то, что раньше покоилось тихим. Ты напугал меня, я тебя не предсказал. И себя тоже, хотя от себя я ожидаю чего угодно.

— Мы никогда не доберёмся до кровати, верно? — улыбаюсь, уводя от темы.

— Не выйдет, Майкрофт. Мне нужно знать, что за херня с тобой происходит. Помимо того, что ты — это ты.