Она замирает.

— Наследством?

— Само собой. Неужели ты думала, что отец ничего тебе не оставил? Через три года у тебя будет больше денег, чем у многих толстосумов внизу.

— Майкрофт Холмс, ты отвратителен. Продолжай.

— Моё мнение что-нибудь значит? — полушутя спрашиваю я, и она, улыбнувшись уголками губ, стирает выступившие слёзы. Со смешком проводит под глазами.

Ливень кончился и меж поредевших туч проглядывает скромное солнце. Так патетично. Как жалко.

— Конечно значит. Извини мне эту истерику, — вздыхает она и продолжает внезапно бодро: — Итак, откуда ты знаешь про деньги? — Ветер, раскачав ветку, окатил остатками дождевой воды. Перемена в её настроении столь разительна, что я не могу не вздрогнуть.

— Наш адвокат, я слышал, как они говорили с отцом. — Она кивает. — Деньги в трастовом фонде, доступ к которому откроется в день твоего совершеннолетия. До тех пор попечителем является твоя мать. В завещании не сказано ни про какие отчисления вплоть до восемнадцати лет.

Большой палец в задумчивости очерчивает нижнюю губу. Она молчит и смотрит вниз: тем неожиданнее взгляд исподлобья — злой, обиженный. Я бы сказал, что в её голове уже созрел план.

— Зачем он это сделал?

— Он знал, что вы не очень-то ладите. Может, решил, что так вы найдёте общий язык. Ты найдёшь. И знаешь, он был прав. Выбор за тобой.

— Он просто напросто привязал меня к ней. Не надо, Майк, я всё прекрасно понимаю. И что теперь, я должна ходить на цыпочках, делать всё, что она говорит, как она говорит?

— Было бы неплохо.

Она сжимает губы, размышляя, но со стороны её расфокусированный взгляд напоминает взгляд в воду перед прыжком.

— Либо это, либо на ближайшие три года я остаюсь ни с чем. Ладно. Ладно. Не то чтобы у меня был выбор. — Она беззаботно пожимает плечами, и неожиданно я понимаю, что запомню этот момент. — И какой мой первый шаг?

— Умойся и спускайся вниз. — Мне не по себе. Словно этим сговором мы переступаем черту. Глупость; отгоняю эту мысль. — И да. Надень что-нибудь подобающее, — говорю я, задержав взгляд на задравшейся юбке. — Что-то… хм… короче не это.

Уже у двери оборачиваюсь.

— Стейси.

— Что? — грустно отзывается она.

— Просто выйди и сделай всё, как надо.

***

Выйдя в зал, я жалею, что нельзя разогнать этот муравейник, не привлекая внимания. Вызвать полицию было бы глупостью. Конечно, можно сорвать пожарную сигнализацию, но неизвестно, что будет, если начнётся давка. Их нет за столиком, и я безуспешно выискиваю Грега, но замечаю кого угодно, только не ребят. Стейси жмётся рядом, как будто я живой щит, и в этом есть что-то смешное. В том, что Кэндис вдруг стала террористкой. Вина за это целиком на Стейси, и она прекрасно понимает причины, происходящее, последствия, — пусть и косит под дуру. Я могу уйти, оставив её расхлёбывать, но, в конце концов, для этого и нужны друзья.

Надо сказать, в выборе друзей она преуспела.

Группа даёт вступление: ударные пронзают воздух и отзываются где-то внутри; мы, зажатые со всех сторон, вертимся вокруг, выискивая головы друзей, но даже с моим ростом видно примерно нихрена. Весь свет направлен на сцену, экран за ней показывает укутанный дымом зал; один единственный прожектор, свисая с потолка, скользит по танцполу, выхватывая из темноты даже не лица — вскинутые вверх руки. Я поднимаю голову, пытаясь рассмотреть второй этаж: полоска света скользит по перилам, и я вижу Фрэнсиса — точнее очертание, которое не может не быть им.

— Идём к выходу, я отвезу тебя, — кричу я.

— Я вижу их! — Она тянет за руку, к самой сцене; неожиданный всплеск аплодисментов сбивает с толку; со всех сторон давят, так что мы двигаемся скорее по инерции, и всё это поток реки, где сотни рыб лупят хвостами по воде. На сцене появляется Джим, с гитарой наперевес, динамики разносят его голос, что-то вроде «Привет, хеййй!». Стейси чуть впереди, тянет меня за локоть, но ей протиснуться куда легче. Её когти всё ещё впиваются в мою кожу, но я запинаюсь, и она оказывается отрезана широкой спиной какого-то парня. И в этот момент я замечаю Кэндис: её ярко-красные волосы не спутать ни с чем; первая моя реакция — неправильная, я тяну Стейс обратно и рука соскальзывает. Дерьмо.

— Наше первое большое выступление прошло на этой сцене… — говорит Джим. Он что-то объявляет — кажется, их первую песню, — и танцпол накрывает хрипящий бас динамиков.

Мне удаётся пробраться дальше, к Стейс и ребятам, я надеюсь, что Кэндис её не заметила, и почти не надеюсь, что это так. Я не слышу нихрена из того, что говорит Джереми; мои глаза ищут Кэндис, но на прежнем месте её нет. Луч прожектора высвечивает пространство над головой и следует дальше. Теперь я вижу. Она движется к нам.

— Стейси! — Она оборачивается и, кажется, тоже замечает Кэндис. — Выходим! — беру её за плечи, пытаясь увести, но она подаётся вперёд; застекляневший взгляд мечется, пытаясь высмотреть красные пряди.

— Нет, я не оставлю Джима, — кричит она, развернувшись.

Тейлор бьёт меня по плечу: «Что случилось?», — но мне не до этого.

— Она его не тронет!

— Нет! Убери его со сцены!

— Как?!

— Чёрт, должно быть что-то!

Двухсекундный взгляд в пространство — с досадой; ища, способ. Песня закончилась. Она поджимает губы, что-то решив, но аплодисменты расходятся волной; свист и крики — я не слышу, что говорит Стейси. Всё стихает, и внезапная тишина бьёт по ушам, как будто кто-то выдернул пробку. Стейс подаётся назад: её ладонь скользит по рукаву, и я, сам того не понимая, разжимаю руки. Она оттесняет Джереми и ныряет в сторону. Раздаются первые аккорды клавишных, и голос Джима, ударяясь о микрофон, звучит чужим:

— Эту песню я посвящаю своей девушке. Она сейчас здесь. Стейси… — Он смотрит на нас.

Луч прожектора делает круг и высвечивает наши головы; словно отсекает нас от остальных; через мгновение вокруг — пустое пространство. Экран позади сцены гаснет и загорается снова, транслируя наши лица как в каком-то ебанутом артхаусе. Воздуха слишком много, и нет никакой защиты. Джим лопочет сентиментальную чепуху, на радость сотням задранным бошкам.

Она бросает последний неуверенный взгляд на сцену.

«Я люблю тебя», — говорит Джим.

И все, все в зале видят, как она целует Тейлор.

***

Джим меняется в лице.

— Кто-нибудь, пристрелите уже эту суку! — орёт кто-то, и оборвавшуюся мелодию сменяют ропот и свист. Джим в ярости сжимает гриф гитары; мне кажется, он рванёт к ней, но вместо этого он выдавливает извинения и уходит со сцены. Стейси смотрит в толпу, затем вверх, на раздавшийся голос. Стоит, застыв, пока со всех сторон снова не начинают напирать. Она пошатывается, и я, перехватив рукой, веду её к выходу. Словно прокажённую. Все расступаются.

У дверей толкучка из желающих выйти на воздух, и в этой заминке нас нагоняет Тейлор; со сбившимся дыханием, она орёт, чтобы нас пропустили. Нас буквально выплёвывает в прохладу улицы.

Под крышей клуба огромная неоновая вывеска. Мигая, она окрашивает пространство в голубой. Зелёный. Красный. Меня не покидает ощущение сюра. Я веду Стейси к стоянке, но в какой-то момент она останавливается. Отдышаться. Тейлор врезается мне в плечо и бьёт ладонью, спрашивая, что это было.

— Что, твою ебаную мать, это было?

Она в ярости смотрит на Стейси.

— Пошли, нам надо идти, — говорю я, пытаясь сдвинуть её с места, но она останавливает рукой. Джим.

— Джим, я всё объясню, только…

— Уж постарайся, на этот раз уж постарайся объяснить, — выплёвывает он… и замирает, подняв глаза.

За спиной Стейси, будто из ниоткуда, вырастает Кэндис.

***

Безумные глаза и вскинутый револьвер. Всё это напоминает дерьмовую голливудскую трагедию, где растрёпанная джазовая певичка решает пристрелить кобеля-любовника. Её лицо — бледная маска с тёмными кругами под глазами. Прядь волос прилипла к щеке. Её трясёт; ненормальные глаза шныряют из стороны в сторону. Она переводит ствол на каждого из нас.