— Что-то не так, Грег, — говорю я. Видит Бог, я так не хочу услышать ответ.

Убеди, что всё в порядке. Что ничего не изменилось. Убеди меня, Грег.

— Всё нормально, просто… Я просто тревожусь. Мне всё время кажется, что что-то вот-вот пойдёт… не так. — Он смотрит на тлеющую меж пальцев сигарету, словно та даст подсказку. — Я не знаю, о чём ты думаешь, что ты делаешь и, — усмехается, — что ты делаешь со мной. Я не знаю, может, мне просто нравится думать, что… Извини, — качает головой. — Я всё порчу.

— Ты не уверен во мне или в себе?

Он не отводит взгляда, но я не в силах понять, что в нём. Неопределённость? Замешательство? Обвинение?

Медлит с ответом.

— Когда-нибудь ты поймёшь, что единственное средство от сомнений — правда. И тогда, ты прав, вспомнишь эту комнату и меня.

Лезу в карман и выуживаю связку ключей, хотя до этого их там — забавная ирония, — не было. Горячие. Звон скользящего по кафелю металла — теперь они принадлежат ему. Это свобода, о которой он так любил рассуждать. Это путь назад; не амнистия, не индульгенция, не карт-бланш — ни одно из этих умных слов. Всего лишь знание и уверение: ты можешь уйти.

Пальцы пахнут табаком и металлом, и оба запаха я ненавижу. Его виноватый взгляд не оставляет сомнений: я угадал, я прав и я понят. Он любит рассуждать о свободе, — что ж, он действительно не из тех, кто ждёт моей тирании. Кто ждёт, что моя спина упрётся в дверь, преграждая путь.

Уверенный во мне, он заговорит. Пойманный на крючок вины — расскажет правду.

Метафора моего воображения — плод мыслей, догадок и наблюдений. Он может скрывать и недоговаривать, я — могу помочь, а ещё — убедить. Симуляция невиновности. Психологическая манипуляция — приём, позволяющий направить чужие мысли в нужном тебе направлении. Занимательный факт: этому нас не учили. Не та специфика.

Так я переключаюсь.

Свет меркнет, словно солнце зашло за бог весть откуда взявшуюся тучу. Грег исчезает в тени, и внезапный всполох лампы не обнаруживает его фигуры. Цоколь щёлкает — трижды, стерильный белый режет глаза. Всё возвращается: и боль, и струи воды, и мерзкий, напрочь намокший бинт.

— Эй, ты что там, завис? — Из проёма показывается тёмная макушка. — Блядь, — а теперь и сам Грег, — какого?.. — Он наклоняется, обеспокоенно заглядывая в лицо. — Ты упал?

Мотаю головой. Он чертыхается и медленно опускается рядом. Капли вбиваются в плечи, барабанят по выпирающим ключицам. На периферии зрения — его колено. Светло-серый, промокнув, проявляется графитовым пятном. Я, как оно, впитав воду, расползаюсь по полу ванной.

— Что случилось?

Мне смешно. Будем ходить друг за другом, спрашивая, что произошло? Возможно, разгадка в том, что два идиота влюблены настолько, что ищут любой повод, лишь бы не признавать реальность происходящего. Так забавно и так не похоже на меня.

Шорох капель — альтернативная тишина. Только сейчас заметил, что не чувствую боли. Из-за него?

Проходит несколько долгих секунд, прежде чем я не отвечаю и он повторяет вопрос:

— Слушай, из меня хреновый советчик, но я вижу, что что-то не так. И не говори, что всё нормально.

— Так заметно?

— Да. — Он приобнимает за плечи. — Это из-за меня?

Я молчу, но мозг выдаёт один едкий комментарий за другим.

— Ладно, если не хочешь, не отвечай…

— Хочу, — перебиваю я, — я хочу сказать, но не знаю, что говорить. — Меня пробирает дрожь.

Это из-за тебя. Ты что-то скрываешь, и мне мерзко от мысли, что придётся копаться ещё и в этом. Что я найду?

Он дотягивается до крана и добавляет горячей воды, а затем берёт мою руку в свои. Боже, я жалок.

— Говори правду.

Встряхиваю головой, отмахиваясь от этих слов, как от назойливой мухи. Теперь, когда стало теплее, легче дышать. И, кажется, легче думать. Принятие решений — твой конёк, Майк. Давай.

— Мне кажется, ты что-то скрываешь. — Странно, но я не чувствую злости: мысли дрейфуют от «что будет с нами» до «что будет, если вода доберётся до двери», и никак не сядут на мель.

— Ты тоже.

— Тоже что? Выгляжу виноватым?

Он вздыхает. Горячие капли стекают по лицу, собираясь на подбородке. Хочется стереть их вместе с кожей.

— Забавно, — кажется, он усмехается. — Эмм… Ладно. Я правда кое-что скрываю. Нас направляют на обучение. Какая-то новая программа. Придётся уехать.

Слова падают, как капли с подбородка. Ложь. Ложь. Ложь.

Другая правда.

— Надолго?

— Не знаю. На месяц, может, — голос звучит глухо, но даже так я слышу облегчение.

— Эшфорд?

Он смеётся.

— Что? Нет, конечно нет. Обычная ерунда, Майкрофт, у них каждый год что-то новое. Не будь таким параноиком: это полицейский курс, а не школа черепашек-ниндзя. Ты уже начал меня ненавидеть?

Да уж, не сказать, чтобы я был в восторге.

— Забудь. — Моя рука скользит по его спине и замирает на бедре.

Он кладёт голову мне на плечо, а я всё думаю о том, что теперь на одну тягостную мысль больше. Не сейчас, всё не сейчас. Вода смывает накопившееся раздражение, и накатывает усталость. Я выжат как лимон, только и всего. И стабилен, да — это важно.

Он целует в шею. Пальцы захватывают галстук и тянут к себе, ближе; я не успеваю опомниться, как оказываюсь вовлечённым в поцелуй. Снова и снова встречая его губы, я чувствую, как комната уплывает: просто потому, что прикрыть веки — значит потеряться в пространстве и отдать контроль. Влажные пальцы скользят по горлу, оставляя невидимый след; я всё ещё ощущаю полосы там, где подушечки касались кожи. Он сжимает моё плечо так сильно, и я знаю, о чём он думает. Мысль о том, что ближе быть невозможно, разочаровывает, но отправляется в канализацию, как досадный, всёпортящий и мешающий факт. Это невозможно изменить, и лучше сберечь силы, чтобы отодвинуть грань как можно дальше. Я хочу его так, что звенит в ушах, но секс ни при чём. Все мои мысли за гранью сумасшествия, что совершенно нормально. Обнять, пока не захрустят кости, и не успокоиться — знать, что не успокоишься, — даже банально.

Он останавливается; тяжёлое дыхание опаляет шею, и я открываю глаза. Рука соскальзывает с плеча.

— Тебе больно? — тихо спрашивает он.

Фыркаю и чувствую его улыбку на коже. Он отстраняется.

— Это не та боль, — не говорю я. Это не он, и это не я, не я, не я. И это не конец. На его лице дорожки от сбегающих капель, и я узнаю, каково это — остаться одному под водой. Кажется, нас разделяют не вода и не дюймы воздуха, а гораздо большее. Нет, только не так.

Сама возможность любви невероятна настолько, что скручивает сердце.

— Иди сюда.

Мокрая футболка летит к чертям.

Его спина выгибается под моими ладонями. Поцелуй со вкусом воды — странно пресный, но мне плевать, а его не остановит даже угроза захлебнуться. Он подбирается ближе, не отвлекаясь от моих губ, и я оказываюсь вжат в стену. Руки скользят по телу, задевая повязку; пальцы находят ширинку, и я прихожу в себя, чтобы выдохнуть, не пытаясь даже пытаться осмыслить происходящее. Он обрывает поцелуй — «не дёргайся», — и ведёт губами по шее, а затем, мазнув колючей щетиной, отстраняется, чтобы в следующий миг сомкнуть губы на моём члене.

От неожиданности я задерживаю дыхание, как перед нырком.

Язык скользит по головке, и меня качает на волнах возбуждения: каждое прикосновение отзывается томлением внизу живота — приливом удовольствия, который по его желанию тут же сходит на нет. Я хочу большего или хочу, чтобы он продолжал, — не знаю, эта пульсация изматывает, и приходится напрячь мышцы, чтобы не начать вбиваться в его рот. А ещё — запрокинуть голову, чтобы не кончить от одного вида.

Но я смотрю.

— Чёрт… Ты меня изводишь…

Грег поднимает глаза, и я с шумом втягиваю воздух. Касания языка становятся настойчивее, а паузы — длиннее. Неожиданно он выпускает член; смочив головку слюной, останавливается на уздечке, принимаясь прочерчивать короткие, но ощутимые штрихи. Я упираюсь в стену, с каждым касанием всё больше напрягая мышцы; он увеличивает нажим — я закрываю глаза, он ускоряет темп — запрокидываю голову, не отдавая отчёта вырывающимся наружу звукам, он сбивается с ритма — я сжимаю кулаки, а почувствовав его язык снова, уже не контролирую себя… Тиски пальцев на дают вскинуть бёдра навстречу языку, и, не выдержав напряжения во всём теле, я кончаю.