Слышу его тяжёлое дыхание за спиной.

— Тебя не было три дня, — эта спокойная констатация здорово лупит по нервам.

— Знаю. — Обернувшись: — Извини.

— Извини?! — голос срывается на крик. — Ты, чёрт возьми, сбежал из больницы, посреди бела дня, ничего не сказав! Извини?! Не хочу даже слышать твои грёбаные причины!..

Приходится перебить:

— Не сбежал, а ушёл.

— Ах ушёл? Ты испарился у меня из-под носа! Господи, — он опирается о стол, словно выбившись из сил, — какой же ты придурок… И я, — усмехается, — тот ещё идиот: ждал три дня, зная, что ты даже не сподобишься на объяснения.

Я открываю рот, чтобы сказать, но он вскидывает раскрытую ладонь.

— Забей.

— Куда ты?

— Ухожу, — озвучивая такую очевидную вещь, он всплёскивает руками и хватается за голову, удивляясь абсурдности происходящего.

— Не уходи, — говорю я, но не могу продолжить из-за резкой боли в рёбрах. — Чёрт, — тело наваливается на столешницу, но удаётся устоять. Он тут же подхватывает, помогая опуститься на пол.

— Какого чёрта стряслось? — сокрушается, ослабляя узел галстука и расстёгивая рубашку, чтобы увидеть огромный лиловый синяк на рёбрах. Блять. — Он дотрагивается пальцами.

— Шшш…

— Перелом, и, судя по всему, не один, — заключает Грег.

— Спасибо, доктор, теперь мне легче. Так вот, — продолжаю я, но сбившееся дыхание добавляет ненужных пауз, — не уходи. Лучше сделай чай.

Он вздыхает и ныряет под руку, дотягиваясь до дверцы морозилки.

— Приложи, — и оставляет меня на полу наедине с пакетом льда.

— Грег, — судя по тону голоса, жить мне осталось не больше суток.

— Что? — отзывается он уже из ванной.

— Хреновый из тебя врач.

— Я вернусь со шприцем, и ты пожалеешь.

Собираюсь засмеяться, но понимаю, что это не самая лучшая идея. И вообще: я не хочу укол, я хочу чай. С трудом поднимаюсь на ноги, но стою крепко и тянусь — чёрт… — к шкафчику с кружками.

— Господи, зачем ты встал?

Через мгновение я сижу за столом, привалившись к спинке стула.

Ещё через мгновения сжимаю в ладонях новую кружку с бэтменом.

Как же хочется смеяться, когда нельзя. Он пытается нащупать место для укола.

— Ты ведь никогда этого не делал? — интересуюсь, чтобы знать, к чему готовиться.

— Заткнись, — бурчит он. — Не делал, но видел сотню раз. — Всё.

— Может, теперь сядешь за стол? — Грег напоминает про повязку. — Подождёт.

Он выпрямляется и смотрит, сомневаясь, словно взвешивая за и против или просто осознавая нелепость момента. И всё же садится за стол.

— Итак, — говорю я, сделав глоток. — Ты не уходишь.

Бергамот? Я не чувствую запаха.

— Итак, я не ухожу, — соглашается он.

Молчу, обдумывая свои наблюдения, свыкаясь с собственным трёхдневным отсутствием. Чай стынет, и я, отстав от мыслей, перевожу взгляд на дурацкую кружку.

— Передай, что он рискует остаться без яиц.

Грег хмурится, недоумевая, причём тут кружка. Приходится объяснять. Конечно, лучше молчать, ожидая, пока не подействует новокаин, вот только его жалость — самое последнее средство от боли.

— Ты не увлекаешься комиксами. Она новая, а ты не стал бы тратиться на пятьдесят первую кружку, так что это подарок. Не от друзей, с которыми ты почти не общаешься, не от матери, кто слишком практична для такой ерунды, и не от Стейс, которая предпочтёт купить авторские права. Скорее всего, от кого-то с учёбы. До твоего дня рождения два месяца, мультики явно не твоё, но тот, кто её подарил, смел, даже опрометчив и импульсивен, и не побоялся, что будет высмеян. Скорее всего, он знает тебя достаточно, чтобы не опасаться отказа. Даже больше — восхищается тобой. Сентиментальный подарок, нескромный подкат.

Грег закусывает губу.

— С чего ты взял, что она не от девушки?

— От девушки? — вскидываю бровь. — У девушек своя икона в трико, и это не Бэтмен. Трудно представить более очевидный намёк… Если только… <…> Грег!

Он ржёт, чуть не пролив собственный чай.

— Боже, Майкрофт!.. Ты… невообразимый… — голос тонет в гоготе. — Я купил её тебе как раз перед тем, как ты удрал из больницы…

— …идиот, — продолжаю за него и захожусь смехом, но затыкаюсь от острой боли в груди.

— Подожди, я найду бинты, — подскакивает он.

***

— Как ты умудряешься? — спрашивает Грег, наматывая хрен знает какой оборот бинта. — Дышать-то можешь?

— Как будто есть выбор, — усмехаюсь я. — Как умудряюсь влипать в неприятности?

— Как умудряешься сидеть с таким каменным лицом. Должно быть чертовски больно. Можешь расслабиться и стонать: я в курсе, что ты человек.

— Я начну стонать, ты начнёшь паниковать и притащишь сюда всё отделение скорой. Понимаешь?

— Да, — говорит он тут же. — Сделаю вид, что дело в этом, чтобы ты сделал вид, что поверил. Ладно, бэтмен, кажется, я закончил.

Я осматриваю результат. Неплохо. Нет, определённо хорошо.

— Я буду жить. Спасибо, доктор. — Он спрашивает, что теперь, косится на брошенную сумку, и я буквально слышу незаданный вопрос. — Её содержимое не тайна, можешь открыть.

Грег сомневается. Мои пальцы, едва касаясь, гладят его волосы. Я хочу успокоить, правда, не ясно — его или себя. Всё нормально, всё нормально.

— Не думаю, что это хорошая идея. Пусть всё остаётся по-прежнему. Мы с тобой отдельно, дерьмо — отдельно.

Он не может быть таким спокойным. А ещё — таким мудрым; люстра отражается в окне, и почему-то меня это бесит. Свет — раздражает.

Мгновение назад, ещё до сказанных слов, он выглядел виноватым. Поспешил с ответом, словно думал об этом раньше. В шуме проезжающей машины есть что-то тоскливое, отчего ноют виски и от чего нужно бежать. Отвлечься, пока не стало хуже.

— Если б не повязка, я бы поцеловал тебя.

Ещё не поздно забыть.

— Если б не твоя дурная голова. — Он тянется и накрывает мои губы.

Я никогда не закрываю глаза. Идиотская привычка — такая есть у каждого. Кто-то не берёт за руку, кто-то не говорит «люблю». Кто-то не делает совместных фото, не позволяет платить, не знакомит с друзьями, не целует в губы. Кто-то, как Стейси, не заводит бойфрендов. Маленькие барьеры, картонные стены, призванные спасти от разочарования. Жалкие принципы, чтобы не подпустить ближе, не дать забраться под кожу; условия гордости, черта между зависимостью и не-. Мы так отчаянно боимся показаться слабыми. Оказаться слабее. Бумажные щит и меч, склеенная наспех корона, конь из папье-маше. Мы так и не выросли.

Один порыв ветра — и мы, лицом в пыли. Рано или поздно. Сейчас или после.

Один поцелуй.

Поцелуй может быть настырным или нежным — или привычным, но желанным, как сейчас. Кончик языка обводит нижнюю губу, и эта остановка — вызов, чтобы оказаться ближе. Я знаю Грега и знаю, что, отвоевав инициативу, сразу поддамся снова, потому что выиграть в этой игре невозможно. Его чувства не знают меры.

Он прав, считая, что я боюсь обнажать свои слабости. Что я боюсь быть человеком. Это мой чёртов недостаток, и мне страшно от мысли, во что я превращусь, что со мной станет, если я от него избавлюсь. Грег осудит меня. И уйдёт. И хуже — станет презирать.

Я под увеличительным стеклом, всю жизнь. И да — я знаю, что это болезнь, так что он прав, составляя мой профайл. Наверное, он думает, что может меня изменить, но всё гораздо глубже. Земля крутится вокруг Солнца, я — зациклен на собственных чёрных пятнах.

Нет, доктор, не в этот раз.

Я отстраняюсь, и он улыбается, немного разочарованно. Пальцы всё ещё сжимают край рубашки — как-то по-детски. Мне так тоскливо, что я готов сказать об этом вслух.

Я мог бы разрыдаться. Я и сам ребёнок.

В обойме не хватает патронов, я никогда, никогда не перестану считать. Во мне не хватает фрагментов — не моя вина. Я схватил себя слишком крепко, я думаю слишком много, и последствия — тоже мои. Я знаю, что выжигаю себя изнутри; я не настолько глуп, чтобы отрицать очевидные вещи. Единственная причина этой липкой тоски в том, что мне нравится тонуть.