— Так нормально? — Музыка и голоса уже не бьют по ушам.

— А по какому поводу вечеринка? — Я говорю тише, и разница режет слух.

Это та же комната несколько часов назад.

— Нет никакого повода. Ты хотел напиться, помнишь?

— Почему?

— Мы пьём, когда хотим забыть. Ты забыл.

— Я пьян?

— Ты охренительно пьян, Майки.

Я действительно пьян: меня ведет в сторону, хотя я сижу. Встряхиваю головой, надеясь согнать туман и хотя бы навести резкость. Приходится надавить на веки. Темные пятна перед глазами рассеиваются, и я вижу.

— О. Это… — Тру переносицу и пытаюсь сморгнуть видение. — У нас маскарад? Вечеринка с переодеванием? Вечеринка с раздеванием?

Я спокоен, спокоен, спокоен.

Отбрасываю вторую догадку: это не воспоминание.

Раздается скрежет бас-гитары, и музыку сменяет тишина.

Та-дам.

— Это жутко, ты знаешь? — спрашиваю я. — Идиотский розыгрыш, пусть я и пьян.

Почему я это говорю? Розыгрыши устраивают на самом деле. Что в этой комнате на самом деле? Даже это одеяло и бутылку воды для начала стоит доказать.

Картинка перед глазами раздваивается, дробится, идет калейдоскопом, вместе с тем как реальность делает кувырок и полный круг по орбите головы.

Обхватываю затылок. Невозможно.

— Это не розыгрыш, и ты не пьян, — наконец отвечает Стейс.

Внезапно всё вокруг становится четче, и голова проясняется. Я могу вычеркнуть третий пункт. Я не пьян.

Она проводит по спадающим волной волосам и отбрасывает назад, открывая взгляду темную дыру на месте левой груди.

Забываю вдохнуть.

— Что это? — Глупый вопрос. Глупый я.

— Большая, правда? — Она смотрит вниз и любовно поглаживает края раны. Затем снова поднимает голову и впивается взглядом. — У тебя куча вопросов, так?

— Откуда? — Сглатываю, с трудом.

— Она всегда была здесь.

— Нет.

Стейси склоняет голову и смотрит, как на глупого ребенка.

— Была. Прямо. Здесь.

— Так это сон? — Я тут же щипаю себя. Она смеется. Я не просыпаюсь, ничего не меняется. — Это мое воображение?

— О, Майк. Это всегда твое воображение. Всё вокруг, всё, что видишь, слышишь, чувствуешь. А тем более это.

Её ладонь скользит по груди вниз и останавливается на животе. Внезапно под пальцами расходится темное блестящее пятно: оно стекает вниз, ширится, покрывая кожу дюйм за дюймом, затягивая бедра и ноги в склизкую чешую. Ступни становятся плоскими, кожа на них — прозрачной; они срастаются, образуя испещрённый венами плавник. На руках и теле проступает зеленая сетка капилляров. В нос ударяет тухлый морской запах. Мои ладони давно сжаты в кулаки; к горлу подкатывает тошнота. В жизни не видел более мерзкой картины.

Я улыбаюсь — что ещё мне делать? Удивительно точная метаморфоза.

— Нравится? — Она взмахивает хвостом; тот со шлепком ударяется о ножку стола.

— Кто ты?

— Ты знаешь.

Внезапно её лицо блекнет; стираются черты, зрачки исчезают под закрытыми веками, те сливаются с бледной кожей. Ни ресниц, ни бровей, ни щек. Мертвенный овал лица и яркие сжатые губы.

У существа передо мной нет глаз, но я ощущаю пристальный взгляд.

— Кто ты такая?

— Стейси.

— Нет.

— Не нравится имя? Может, Ребекка?

— Мимо.

— Скарлетт? Нэтали? Сиенна?

— Брось эту игру. У тебя есть имя. Назови его.

— А… Антея.

Я застываю. Я слышал его, раньше, когда? Идиотизм: конечно в моей голове нет ничего нового.

— Девушка-загадка*? Еще одна уловка.

— Ты просил имя, но не спрашивал, что под ним. Уверена, ты знаешь ответ.

— Ты — это я.

— Бинго, — с неестественных, уродливых губ слетает одно единственное слово. Мозг посылает волну дрожи; меня бросает в холод, но лицо остается непроницаемым.

— Что ты охраняешь?

— Я не вижу, — говорит она.

Отвожу взгляд от лица. То, что было столом, оказывается огромным сундуком, обмотанным внушительной ржавой цепью. Она сидит сверху, постукивая хвостом по крышке, и каждый глухой удар отдаляет меня от разгадки.

— Ты не видишь, но знаешь и можешь сказать.

— Не так просто.

— Что в нём?

— Секрет.

— Дай мне подсказку.

— Что за секрет, если ты о нем знаешь?

— Это моя голова. Я уже о нём знаю.

— Тогда, возможно, ты знаешь об этом? — Она вытягивает руку и указывает на меня. Опускаю голову. В груди, слева, такая же дыра, как у неё.

— Это многое объясняет. Например, почему он уйдет.

— Кто?

— Грег.

Она замирает и говорит, что не помнит. Говорит, что не знает. Врёт и блефует. Уголки губ опускаются вниз. Она в курсе, что я в курсе, что она, несомненно, в курсе.

— Я не знаю, о ком ты.

— Внезапный пробел в твоей памяти подсказывает, что секрет связан с ним.

— Нет, если только ты сам этого не хочешь.

Я улавливаю шорох и прислушиваюсь. Там, в сундуке! Она ухмыляется, уперев руки в крышку, пока кто-то скребет изнутри. Склоняет голову, прислушиваясь; теперь и я слышу голос.

Он зовет меня по имени.

— Майкрофт. — К голосу добавляется молот кулаков. — Майкрофт, ну же!

Это Грег.

Я почти успеваю понять, когда в нос ударяет резкий химический запах.

Я теряю комнату, её; распахиваю глаза и первое, что вижу — перепуганное лицо Грега, совсем близко. Запах — нашатырь.

— Слава Богу… — Потрясенный, он опускается на кровать.

Прикрываю веки.

— Галлюцинация, — нахожу ответ.

Он поворачивает голову; зубы стиснуты так, что видно желваки. Он здорово зол.

— Я звоню в скорую, — предупреждает, прежде чем встать и пойти за телефоном.

Собираюсь возразить, но уже не могу раскрыть рта. Меня бьёт озноб; позвоночник плавится от подскочившей температуры. Если кто-то оторвет мои руки вместе с лопатками — скажу спасибо. На последнюю мысль уходит несколько долгих секунд. Я не выключаюсь, но держусь где-то на границе сна и яви. Голову зажали под прессом. Чувствую внезапный вес тяжелого одеяла и ледяное прикосновение ко лбу. По вискам стекают влажные капли.

Мерзко, но так легче.

Легче…

Мне…

……

…

Комментарий к Reveal

Не люблю делать сноски, а придется:

*Имеется в виду картина Пармиджанино “Антея”, которую так же называют девушкой-загадкой. “Загадочного обаяния полна так называемая “Антея” — портрет неизвестной юной женщины, скорее всего, куртизанки; взгляд молодой женщины, как это довольно часто бывает в портретах Пармиджанино, пристально, почти гипнотически направлен прямо на зрителя”.

========== Wicked Game ==========

Сигнализация включена, свет не горит, ключи у Грега. Дорогая, я дома!

Можно влезть в окно второго этажа.

Можно окончательно навалиться на косяк и долбить, пока соседи не вызовут полицию.

Что за мерзкая ночь…

А можно взломать замок двери собственного дома.

На этой весёлой ноте боль врезается в рёбра, и я едва не падаю. Дерьмо. Здесь даже мне возни минут на пять.

И совсем уж забавно — если сделать всё неверно, вылетит птичка, — вот, чего мне точно не нужно. Где эти чёртовы отмычки?..

Давай, Майки, шевелись.

Готово. Замираю, прислушиваясь. Четыре щелчка — жить буду.

Кто додумался до такого идиотского пароля? А, точно…

Блять. Как настоящий ниндзя спотыкаюсь о любовно брошенные кроссовки. Задержав дыхание, пережидаю нахлынувшую боль. Пальцы находят выключатель.

— Твою мать, Грег, я уж решил, что запнулся о твой труп! Какого хрена ты делаешь в темноте? — Трудно двигаться, не то что говорить.

Он медлит и, встав с табуретки, сминает окурок о край переполненной пепельницы.

— Я знал, что ты полный придурок, — говорит он. Спокойно, размеренно… зло, — но на этот раз ты превзошёл самого себя.

Я бы не стал подходить ближе. Любой нормальный человек не стал бы. Но так как мой статус полного придурка подтверждён самим Лестрейдом, задумываться не к лицу.

Минуя Грега, прохожу на кухню и, бросив сумку, нашариваю выключатель.