Здесь темно. Весь мир вокруг меня — темнота, и единственный путеводитель — отнюдь не тусклый пробивающийся свет, а звук падающих на пол капель. Я пробираюсь сквозь плотную черную завесу, слушая мерные шлепки о бетон. Кап. Кап. Кап. Влага собирается на краях камней и устремляется в пустоту. Глухой звук отражается от пола и эхом резонирует от стен. Шлёп. Шлёп. Шлёп…

Некуда бежать. Чтобы бежать, я должен представлять, где выход: но это — комната или пещера или бункер мыслей, в котором я заперт. Я чувствую непонятное возбуждение. Тремор. Выброс адреналина. Моё единственное желание — ходить взад-вперед, чтобы хоть как-то успокоить сердце и нервы. Это больно. Конечно, это не боль, но это слишком неприятно, чтобы «дискомфорт» был подходящим определением.

От стены до стены: измеряю пространство шагами. Я — первый человек, способный измерить пустоту. Я — первый человек, способный измерить боль. Её сила равна скорости, с которой я бегу прочь. Её потенциал равен времени, через которое я понимаю, что всё — пора. Делать ноги. Искать свет.

Дотрагиваюсь до стены. Холодная, влажная; камни покрыты скользким — мхом или плесенью. Где я? Похоже на подводную пещеру. Неужели это дно? Нет, слишком рано. Усмехаюсь: похоже на перевалочный пункт. Главное путешествие ещё впереди. Мне интересно: если поднести руки к свету, они окажутся чистыми? Или перепачканными в крови? «Второе», — понимаю я. Ко мне возвращается обоняние. Теперь я слышу и чувствую запах. Эхо и вонь. И я — сажусь, приваливаясь к стене.

Часто бывает, что людям сложно отпустить. Мне невозможно удержаться. Жить одним моментом. Забывать и не помнить. Не проецировать ситуации. Засыпая в чьих-то объятиях, я закрываю глаза и вижу, как эти ладони ранят, смахивают слезы, раскрываются в прощальном жесте. Едва начав, готовлюсь убежать. Для меня начало — всего лишь предвестник конца. В жизни ему подчинено всё. Концу. Я не знаю, что это: трусость или любопытство — но, взяв в руки книгу, всё равно заглядываю в эпилог. Даже вечные стены высохнут и обернутся пылью. Что говорить обо мне.

Я до смерти устал.

Понимаю, что имею власть разбить эти стены, сделать их прозрачными, затопить всё водой или включить свет. Но это не то, что мне нужно. Должен быть тот, кто сделает это за меня. Должен быть…

Ответ.

Пол накреняется, и я кубарем скатываюсь вниз, находя опору в виде другой стены. Через секунду всё повторяется. Еще через секунду я снова ударяюсь о камни. Маятник. Я знаю, кто это делает. Кто умеет с ним управляться. Кто знает, как обращаться со мной.

Стоп.

Движение останавливается, и я поднимаюсь на ноги. Хлопаю в ладоши — темноту рассеивает желтый свет. По щелчку исчезают перепачканные кровью стены. Я делаю шаг, и меняется всё.

Это здесь.

Ночь. Стройплощадка. Июль. Жара. Он.

Я понимаю, что должен всё вернуть. Ещё никогда в жизни я не задумывался над тем, чтобы изменить прошлое. Я знал, что это невозможно. Но в моей голове невозможного нет.

Свет фонаря на въезде позволяет разглядеть лицо. Он сидит, прислонившись к машине, и всё в точности, как тогда. Кроме одного. Не вижу страха. Удивления. Он смотрит с вызовом. Он играет?

— Итак, — говорит он. — Что мы здесь делаем?

Оглядываюсь. Зачем?

— Зачем ты привел меня?

Закусываю губу.

— Ты знаешь. Не можешь не знать. Мне нужно, чтобы мы оба были здесь. Я хочу понять, я не успокоюсь, пока не выясню: почему всё случилось так, а не иначе.

— Это мешает любить меня? — задрав подбородок, интересуется он. Тёмные глаза следят из-под опущенных ресниц.

— Да. Знаешь, немного мешает. Дай определённость. Как всё было?

— Ты опустил пистолет.

— Почему?

— Потому что способен убить. Ты знал это, потому прекратил.

— А ты?

— Я всего лишь глупый подросток, чего ты от меня хочешь? — Он прищуривается, улыбаясь.

— Нет. Неа. Ты знал.

— Что мне пиздецки страшно. Это всё, что я знал. Ты ждешь, что я успокою твою совесть, но правда в том, что ни один из нас не предполагал, что будет дальше.

— Ты ненавидишь меня за это? — Я дотрагиваюсь до ссадины на щеке, но он не отстраняется.

— Отвечу на твой вопрос, если потом ты ответишь на мой, — говорит он и хватает за руку, заглядывая в глаза.

— Ладно.

— Нет. Не ненавижу. Может, это то, за что ты мне нравишься? За то, что опустил пистолет, зная, что можешь выстрелить?

Я прикрываю веки и выдыхаю.

— А какой твой вопрос?

— Мой? — удивляется он. — Я уже его задал. Это и был мой вопрос.

Это все — и есть мой вопрос.

— Майк, ты в порядке? Ещё немного, и уснешь за рулем. Давай остановимся, я поведу.

— Нет, всё нормально. Просто задумался, — говорю я, расправляя плечи.

— Над чем?

— Кажется, я только что избавился от прошлого.

Она прицокивает.

— Я горжусь тобой, мой мальчик. А теперь веди этот грёбаный автомобиль в пасть Вечности. Хочу посмотреть «Кори». Как думаешь, успеем к началу?

========== Another Way To Die ==========

Это ужасно. Это кошмарно. Это… мило?

Не могу поверить, что пустил кого-то в святая святых и даже поставил ещё один стол. Именно так: Грег Лестрейд был допущен в мой кабинет. Самое смешное, что он и не представляет, какой чести удостоен.

Хотя я и сам не часто поднимаюсь на второй этаж, предпочитая работать в гостиной. Наверное, эта привычка осталась от Олли. Он ненавидел оставаться один и всегда хотел внимания, поэтому гораздо проще было разбросать бумаги по журнальному столику и работать под его пустую болтовню.

Цифры на экране компьютера вводят в уныние, но всё же приятно, что страдаю не один я. Пока я проверяю документы, чтобы передать их преемнику, Грег готовится к зачету по судебной психиатрии. Не самый романтичный повод побыть вместе, но с нашим графиком выбирать не приходится. Романтика? Я романтик?.. На свой собственный манер, очевидно.

— Ты ведь не работаешь редактором? — спросил он как-то.

— Ты ведь не долбаный редактор, я понял сразу, — сказал он как-то.

— Ни в одном литературном университете, ни в одном издательстве мира не учат быть Майкрофтом Холмсом, — заметил он в разговоре со Стейси.

— Ну, это же очевидно, — сказал он однажды. — Редакторы не держат заряженных пистолетов. — В тот вечер он был пьян. Действительно пьян. Если б кто-то из нас хотел ссоры, она бы случилась.

— Мне не стоит спрашивать об этом, — кивнул он. — Это дебильное чувство: когда молчишь просто потому, что не получишь ответа. Ты знаешь это чувство? Или ты просто… всегда получаешь правду? О, я вижу, ты всегда получаешь что хочешь. Когда ты в следующий раз пропадешь на несколько дней, я буду знать: это и есть тот самый ответ, что ты замолчал.

— Я не пьян. Дело не в этом. Я пытаюсь и пытаюсь и пытаюсь заслужить твое доверие… Но как я могу? Я даже не знаю. Горячо? Холодно? Скажи хоть что-нибудь! Или не говори. Лучше не надо. Это то дебильное чувство, когда ответ тебе не понравится.

— Точно. Ты учитель, а это урок терпения. — Ухмыляясь, он заглянул в глаза. Мне стало не по себе.

— Верно. — Моё лицо осталось непроницаемым. Я прищурился и тут же вскинул брови, будто уколовшись о собственный лёд. — Есть еще один урок — молчания. Поцелуй меня, если не знаешь, чем занять рот.

Это… мило. Правда. Наблюдать за его опущенными плечами, за тем, как он, сгорбившись над учебником, делает пометки и пыхтит, когда не может разобраться. Как поднимает голову, долго смотрит, даже не подозревая, что в это время я краем глаза вижу его нерешительность. Как он снова возвращается к учебнику, пробегает глазами по непонятой строчке и всё-таки решает спросить.

Причём делает это в своей беспардонной манере.

— Чем психопаты отличаются от социопатов? Не пойму. Боже, — выдыхает он, потирая виски. — Башка взрывается. Такое чувство, что автор пишет на латыни.

— Я не верю в психиатрию. И почему ты думаешь, я знаю? — забавляюсь я.

— Ты знаешь всё. — Он замолкает. — Не заставляй умолять мне помочь. Это жалкое зрелище, — посмеивается он.