Они проходят на кухню, и Стейс плюхается на свободный стул.

— Иисус, Мария и Иосиф! Майк, ты вообще спал? — Она всплескивает руками.

— Кто-то должен был встать раньше, чтобы вы двое не умерли от голода.

— Точно. Я шла на запах, — говорит она, хватая тост.

— Ты всегда эээ… выглядишь так, будто собираешься на вечеринку? — иронично интересуется Грег.

Ставлю кружки и усаживаюсь за стол.

— Нет, я всего лишь собиралась на бранч к своему дорогому другу, — говорит она, не забывая потрепать меня по голове. — По правде говоря, я уезжаю в Сассекс. На гребаных десять дней. Зашла проведать вас на прощание.

— Всё так плохо? — спрашивает Грег.

— Ужасно. Ну, то есть я могу не вернуться…

— Хватит драматизировать. Кроме того, ты всегда любила Сассекс, — говорю я.

…Прохладный августовский день. Мы сломя голову несёмся в сторону моего дома. Стейси бежит чуть впереди, а я отстаю, потому что до этого слегка подвернул ногу, пытаясь отыскать сорвавшегося с поводка Редберда. Не так-то просто преодолевать такую высокую траву, так что в какой-то момент мы останавливаемся, чтобы отдышаться. Я смотрю, как она стоит, оперевшись о колени, а легкий ветерок треплет свежеостриженную челку и выбившуюся из косички прядь волос. Внезапно она выпрямляется: совсем близко слышен лай собаки. «Редберд! Вон он, смотри! Сам пришел!» Она подбегает к спешащему навстречу питомцу; обнимает, упав на колени рядом с ничего не понимающим псом. «Ах ты негодник! Мы тебя обыскались. Не уходи больше, никогда!» Я подхожу ближе и хватаю пса за ошейник. «Мне бы здорово влетело из-за тебя», — говорю я, привязывая оторвавшийся поводок. «Хорошо, что мы не успели никому сказать», — кивает Стейс. — «Ну что? Отведем его домой?»

Я соглашаюсь, беру Стейси за руку, и мы бредем к дому. Сам не знаю почему, но мне кажется, что, разожми я ладонь, Стейси тоже может потеряться. «К тому же она так быстро бегает». Иногда мы дурачились: я больно стискивал её руку, а она делала вид, что не замечает. Она научилась совершенно не изменяться в лице. Меня всегда это злило, и в ответ я делал вид, что не имею представления, что происходит с нашими ладонями, будто они и не наши вовсе. В конце концов мы почти одновременно прыскали: она от взгляда на моё лицо, а я — от мысли о том, как комично, должно быть, смотрюсь.

Начинает моросить. Стейси морщит носик. «Вот бы пошел ливень. Надоела эта морось», — говорит она. «Представляешь, как мы намокнем?» — «Да, вот будет круто!» — «Ага! Хоть выжимай!» И тут же, будто по нашему заказу, дождь усиливается. Мы проходим ещё немного, прежде чем вода обрушивается будто отвесной стеной. Стейси вытирает лицо ладошкой, но это, конечно, не помогает. Некоторое время мы просто стоим, подставив закрытые веки сильным каплям дождя, а потом начинаем кружиться на месте, бегать, задрав головы вверх. Редберд безуспешно пытается встряхнуть головой; Стейси смотрит на него, мокрого и в репейнике, и смеётся, смеётся, смеётся…

— Люблю. Но это было давно.

Я понимаю ее чувства. Ненавижу, что те забытые в детстве воспоминания уже не вернуть. Невозможно снова прожить эти ощущения, как ни старайся — за ними не угнаться. Мы так хотели вырасти. Блять, как же мы хотели…

— Меня всё время тянет в Ньюкасл, но приезжая туда, я не нахожу ничего. Вообще ничего. Как будто всё, что со мной было, стёрлось вместе с нашей фамилией в телефонной книге, — говорит Грег.

Некоторое время мы молча жуём завтрак.

— А где Джим? — спрашиваю я после разделенной на троих тишины.

— Без понятия. — Она пожимает плечами. — Дома наверное <…> Милый, передай… Ага, спасибо.

— Мы думали, вы ушли вместе, — удивляется Грег.

— Я этого не планировала. — Она вытирает пальцы о салфетку.

Ну разумеется.

— Во сколько твой поезд? — спрашиваю я, когда она встает из-за стола. — Я могу подвезти.

— М. Не нужно. Я на машине. Уйду так же, как пришла. Представьте, что я вам не мешала. Даже дверь захлопну сама.

Мы прощаемся, и она выходит из кухни — но тут же возвращается, роясь в сумочке.

— Кстати. Вот, держи. — Она достает связку ключей.

— Оу, — смущенно выдает Грег.

— Стейси!

Она улыбается, целует воздух и, не думая ни секунды, убирается прочь, подальше от моего негодования.

— Пока, мальчики! Поблагодарите потом!

***

— Итак, — говорю я, когда мы остаемся одни.

— Итак, — продолжает Грег.

— Ты, конечно, можешь и дальше цедить остывший кофе, но я предпочел бы утренние объятия.

Обескураженный, он встает и подходит вплотную.

Я несмело приближаю его к себе и с волнением ощущаю, как смыкаются руки за спиной. О, Боже. Жадно впитываю его запах, тепло его тела, близость и звенящее напряжение, что вместе с этими объятиями окутало нас, будто кокон. Ощущаю, как часто бьётся его сердце; о том, что творится с моим, не решусь и упоминать. Я готов простоять так вечно. Я хочу простоять так вечно. Внезапно я представляю ту пустоту, что, как ледяная вода, хлынет на голову, стоит ему отстраниться — подумав об этом, я прижимаю его ещё сильнее. Он утыкается мне в шею и с шумом втягивает воздух. Я чувствую, что он улыбается.

— Ты самый невероятный человек на свете.

— Я просто не могу тебя отпустить.

— Такая же ерунда.

— Как думаешь, мы можем простоять так вечно?

— Ммм… Думаю, да. Можем.

— Вот и отлично.

— Хотя, думаю, мы можем прерваться для не менее важного дела. Я ведь уже съел свой завтрак?

— И ты хочешь десерт.

— Звучит ужасно пошло.

— Так и есть.

Я легко касаюсь его губ.

Очень. Вот это действительно похоже на самый-самый первый поцелуй. Я целую сначала верхнюю, затем нижнюю губу, не торопясь, вкладывая всю нежность, на какую я, к собственному удивлению, способен. Замираю от ощущения полной взаимности: он с готовностью принимает мои намерения и отвечает, не спеша, осторожно, будто выспрашивая разрешения. Это не похоже на безоговорочную капитуляцию, скорее на приглашение, на молчаливое согласие довериться неизбежному. Это похоже на начало. Наши губы близко, и я вывожу шелковое прикосновение от уголка к уголку. Он выдыхает; привлекаю его ближе, становлюсь не настойчивым, нет, — всё идет своим чередом. Я нежен, спокоен, увлечен лаской его губ и исходящим от них теплом. Он находит мою руку и переплетает пальцы. Наши языки скользят, касаясь друг друга самыми кончиками. Я не знаю, чего хочу: не испортить момент или получить больше. Он, кажется, думает о том же. Нет никакой спешки. Мы оба собираемся запомнить этот момент.

Я и не думал, что способен сосредоточиться на чем-то одновременно глубоком и столь невесомом.

Я жду, когда эта едва уловимая грань исчезнет, но мне нравится балансировать между нежностью и желанием.

Наконец он все же не выдерживает и берёт свое. Под его натиском я едва не теряю равновесие, но нахожу опору в виде врезавшейся в спину столешницы. Даже при желании не смог бы перехватить инициативу: я истощил его запасы терпения. На некоторое время отдаюсь горячему напору языка и близости желанного тела; меня не волнуют ни последствия, ни ожог от щетины, который, конечно, останется. Он продолжает экспансию, лишь улыбнувшись, когда наши носы сталкиваются, а я принимаю это за сигнал: ещё немного, и мы окончательно слетим с катушек.

— Воу. Стой-стой, — говорю я, отстранившись.

На какую-то секунду мне доводится видеть его замутненный желанием взгляд.

— Что?

— Ещё чуть-чуть, и я за себя не отвечаю, — предупреждаю я, подняв руки вверх, чтобы показать, что перед ним я безоружен.

— Понимаю, о чём ты, — кивает он. — Сэр (он целует меня в уголок губ), вынужден сообщить (в другой), что сказанное вами (проводит языком по нижней губе) может и будет (по верхней) использовано против вас (кусает) в суде.

— У меня есть право на адвоката.

— Она уехала.

— Я буду жаловаться.

— Кому?

— Я сбегу.

Он упирается руками в столешницу, отрезая пути к отступлению.