Точно.

На столе — пустые бутылки из-под вермута и ваза с нетронутыми фруктами. Чем не натюрморт. Я не различаю цветов, всё кажется бледным, почти монохромным. Конечно, за ночь мир не утратил цвет, просто я смотрю на всё, будто через призму мрачного предчувствия. Вчера и за несколько дней до этого предзнаменование казалось счастливым — сейчас на глаза упала пелена вероятностей. И самая возможная из них далеко не радостна.

Стейси сказала, что я не создан для любви, так почему она раз за разом выбирает меня?

Я больше не хочу ошибаться. И да — я совсем не умею доверять. Моя подруга права: любовь без доверия похожа на эти бледные яблоки.

Я совсем не так смел, чтобы решиться на ещё одну попытку. Как только я думаю об этом, мир по краям зрения стекленеет. Я оказываюсь по эту сторону экрана. Касаюсь пальцами и подношу к губам. Соль.

Я делаю шаг вперед. Теперь я вижу, что этот экран — призма, в которую я заключен. Она движется вместе со мной, не создавая помех. У меня в голове все пути к отступлению. Так почему я не хочу бежать?

Может быть, тот, в моей постели, способен оценить меня по достоинству, способен понять то, чего не понимаю я сам? Может быть, ему наплевать на мой страх? Не знаю, есть ли то, чего он боится. Наверное, каких-то простых вещей вроде пауков или смерти близких. Но как быть со мной — с тем, кого страшит лишь неизвестность? «Лишь» — забавно, совсем не к месту, ведь неизвестность и есть определение слова «страх».

Как бы я хотел быть смелым, как он. Чистым, как он. Восторженным, воодушевленным, порывистым. Но все, что у меня есть — эта призма и поделенная на фрагменты душа. Могу ли я намеренно рискнуть её частью, чтобы сохранить то что останется?

Твою мать! Я ничего не знаю! Ничего!

Хватаю бледное яблоко и, замахнувшись, швыряю его о стену. Ошмётки падают на стол. Красные. Перевожу недоуменный взгляд на пол.

Повсюду осколки стекла. Оступаюсь и чувствую, как один из них впивается в ногу. Красное. Кровь.

Конечно я ничего не чувствую. Я укрываю Грега одеялом и иду на кухню.

========== Why Do I Fall?/I Really Want You ==========

Примечание автора: данная глава наполнена воспоминаниями чуть более, чем полностью.

Алине.

***

— Что ты пишешь?

— Письмо, — не сразу отвечает Стейси.

Нам по десять. Кабинет её отца. Нам всегда нравилось играть здесь — больше, чем в любой другой комнате или у меня дома. Кабинет моего отца скучный. Зато тут… Столько книг, разные безделушки, детальные полотна, рассказывающие о событиях Французской Революции, огромная карта земного шара, жуткие африканские маски и, кажется, даже настоящий череп австралийского аборигена — по крайней мере, так утверждала Стейси. Я не раз пытался добиться признания, кем работает её отец, но та лишь пожимала плечами, каждый раз отвечая по-новому. Картограф. Путешественник. Колонизатор (на вопрос, что это значит, она говорила, что он ищет новые земли для Её Величества). Археолог. Охотник на вымерших животных (эта версия нравилась мне особенно). Он отсутствовал подолгу. Стремительно исчезал — и так же внезапно появлялся, каждый раз удивляясь тому, как мы выросли за то время, пока его не было.

Я перевожу взгляд на здоровенную голову буйвола. В свете ламп черные глаза блестят и выглядят ещё более зловещими. Как предупреждение о жёстком и властном характере хозяина кабинета.

— Письмо? Кому? — спрашиваю я.

— Себе.

— Ты пишешь письмо самой себе? — смеюсь я. — В будущее?

— Эмм… Нет. В настоящее.

На ней изящное бело-голубое платье с пышными цветами, окаймляющими вырез и плечи. Сегодня праздник — День Рождения её матери. Все собрались внизу, а мы, как всегда, спрятались здесь, ожидая, когда позовут к десерту.

— Дай посмотреть, — осторожно спрашиваю я, но она пропускает вопрос мимо ушей.

— Мама говорит, что плохо скрывать что-то от близких, — настаиваю я.

Она поднимает глаза.

— Гораздо хуже ничего от них не скрывать, — произносит назидательно, но всё же протягивает книжицу.

Вот она. Та фраза, произнесенная тоненьким детским голоском. В воспоминаниях из уст маленькой девочки она звучит неуместно, даже пугающе. Тогда я лишь удивлялся: по сравнению со мной, Стейси казалась мне удивительно взрослой и рассудительной. Впрочем, такой она и была.

— Что это? Дневник? — Я с интересом разглядываю черную обложку с витиеватым золотым тиснением по краям.

— Ага.

— Но здесь всего одна строчка, — удивляюсь я.

— Разумеется. Я ведь только начала его вести. — Она скрещивает руки на груди, ожидая, пока я как следует насмотрюсь.

— «Научись выплевывать косточки», — задумчиво протягиваю я. Что это значит? Мы здесь уже час, а ты написала только это?

Она вздергивает подбородок.

— Разве ты не видишь, как много здесь написано? Если бы ты понял фразу, то увидел бы, что я исписала целую страницу.

Мне стыдно признавать, но я действительно не понял.

— Это значит, что чтобы чего-то достигнуть, нужно чем-то пожертвовать.

Я обдумываю её ответ.

— Мне кажется, — хмурюсь, — это значит, что счастье стоит положенных усилий.

— Вот видишь, ты ничего не понимаешь. — Она вырывает дневник и обиженно отворачивается к столу.

— Кто научил тебя это фразе? — спрашиваю я.

— Тётя Мэри.

— Разве она не объяснила, что это значит?

— Она сказала то же самое, что и ты. Поэтому я и завела дневник.

Только я собираюсь ответить, в кабинет заглядывает её мать.

— Вы задумали просидеть здесь весь вечер? Дорогие, спускайтесь вниз, у нас тоже весело.

— Хорошо, мэм, — отвечаю я.

Она уходит. Стейси поднимает голову от дневника.

— Что там за шум? Они разыгрывают сценки из Диккенса?

Открываю дверь, прислушиваясь.

— Нет, это Шерлок декламирует стихи. Хочешь посмотреть? Умора.

Она поджимает губы.

— Твой брат очень талантливый, — укоряет она. — Жаль, что мы почти всё пропустили. Велма вечно зовет нас в самом конце.

— Почему ты так делаешь? Называешь свою мать по имени?

— Иногда я не уверена, что нас хоть что-то связывает.

— Хочешь сказать, она тебе не родная? — спрашиваю я, закусив губу. Уже тогда я видел, как они не похожи. А сейчас и вовсе понимаю, что из общего у них только фамилия.

— В этом и дело, что родная, — фыркает Стейс. — Ладно, пойдем вниз, иначе пропустим и торт. Видел, там целая гора взбитых сливок!

***

— Научись выплевывать косточки… — медленно произношу я. Хм.

— Что ты там бормочешь?

Оборачиваюсь. Грег уже проснулся и теперь, заспанный, стоит, прислонившись к косяку. Интересно, и долго я размышлял вслух?

— У тебя холодно, — говорит он.

— Да, знаю. Я сделаю кофе, — отвечаю я.

Он садится за стол и задумчиво подпирает щеку рукой. Затем с той же задумчивостью принимается жевать виноград.

— И что же ты надумал? — интересуюсь я и, заметив его удивление, продолжаю: — Прости, конечно, но из тебя плохой конспиратор. И заметь, я не спрашиваю, о чем ты думал.

— У меня на лбу написано, да? — кисло замечает он.

— Есть немного. — Не могу сдержать смешка, за что получаю виноградиной в лоб.

— Я подумал, что придется как следует постараться, чтобы заслужить еще один поцелуй.

— Ага. Для начала тебе придётся съесть свой завтрак, — говорю, не допуская возражений.

— Это я тоже предсказывал, — отвечает он.

Я заканчиваю поджаривать тосты и выставляю тарелки на стол, когда раздается звонок в дверь.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спрашивает Грег.

— Только два человека могут завалиться сюда без приглашения. Если не сложно, открой, пока я наливаю кофе, — прошу я, доставая из шкафчика третью кружку.

Слышу, как в прихожей открывается дверь, и следом раздается бодрый голос Стейси:

— О, вы уже проснулись, как я вижу. Я принесла аспирин и муки совести.

— Пожалуй, выберу первое, — смеясь, отвечает Грег.

— Отлично. Знала, что ты не разочаруешь.