— Хотя я и понимаю, что Стейси не стала бы рассказывать чего-то компро… компра… менти… чего-то такого, всё равно хочется её убить.

— Оу, не стоит. Она дала пару бесценных советов.

— Например? — спрашиваю, останавливаясь, и Грег едва не врезается в меня.

— Сказала, чтобы я ни за что тебя не отпускал.

— Что? Что это значит? — В темноте я пытаюсь рассмотреть его лицо.

— Не знаю. Но на всякий случай последую её совету, — говорит он.

***

— Остановите здесь, — говорю я, когда такси подъезжает к дому. Сую водителю купюру, не забыв уточнить, что сдачи не надо.

— С Новым Годом, сэр, — добавляет Грег и, прищурившись, смеряет меня уничижительным взглядом. — Спасибо, что согласились подвезти.

— Нет проблем. Вообще-то, я не беру пьяных, но на улице такой холод, — отвечает водитель-пакистанец. Интересно, смягчит ли Грега, если поздравить того на… панджаби? Я определенно знаю какой-то их язык.

— Да, мы явно перебрали…

— Пошли уже, — говорю я, вытаскивая его из машины. При этом мы едва не валимся на асфальт.

У дома, как и обещала Стейси, припаркован её подарок — новенький черный Land Rover. Я едва сдерживаюсь, чтобы не завизжать от восторга.

— Охренительная тачка. Просто охренительная, — восхищается Грег.

— Да, ничего. — Я, насколько позволяет выпитое, стараюсь скрыть восторги.

— Ои, глянь! — кричит он, обходя машину спереди. — Она исписала стекло помадой. Мило. Да тут целое послание. «Но еще опаснее ничего от них не скрывать» — это что блин значит?

— Пойму, когда протрезвею. Пойдем в дом, если не надумал заночевать на улице.

Он с плохо скрытым неудовольствием следует за мной. Я смотрю под ноги и сосредотачиваю все силы, чтобы не свалиться с лестницы.

В прихожей зачем-то включаю свет.

— Боже, выключи. — Он жмурится.

Я скидываю ботинки и плетусь в гостиную.

— Если хочешь, у меня есть водка, — кричу я.

— Шутишь? Всё, что мне нужно — добраться до туалета, — говорит он, прежде чем закрыться в ванной.

Ковыляю в спальню и без сил падаю на кровать. Похоже, я здорово напился. Меня клонит в сон и — зеваю, ­—…знал же, что не стоит пить шампанское. Мне в голову… аааррх… точно ударили пузырики.

Только бы не отключиться…

На пути к дрёме замечаю возвращение Грега. Он скидывает куртку и валится рядом со мной. Мы лежим, как две потрепанные морские звезды, и я, как мне кажется, абсолютно не в состоянии произнести ни слова.

— Я сейчас уйду. На диван, — бормочу я, хотя здесь есть еще одна спальня.

— Угу.

Спустя пару минут повторяю те же слова.

— Я сам свалю на диван, — отвечает он.

Я протестующе мычу что-то нечленораздельное.

— В конце концов, это я твой гость.

— Вот именно.

— И у тебя нет сил подняться.

— Логично, но не аргумент.

— А ещё ты здоровская задница.

Мы пялимся в потолок. Я изо всех сил противлюсь желанию сомкнуть веки.

— Тоже не аргумент, — мямлю я.

— У тебя удобная кровать и неудобный диван, — говорит он следом.

— Но ты не спал на моем диване, — возражаю я.

— Вот поэтому, чтобы убедиться, мне и стоит попробовать.

Шах и Мат.

— Ваше Наглое… ааарх… Величество определенно заслуживает двуспальной кровати.

— Ваше Пьяное Величество заслужило её не меньше.

— Да, но ты обязан выполнить моё желание.

— Почему это? — серьёзно спрашивает он.

— Ты передо мной виноват. Ты сжульничал.

Мне удалось подчинить свой язык. Уже успех.

Он молчит.

— Давно ты понял? — интересуется он.

— Что ты не пьян? Ещё до того, как мы ушли. И если б я, с твоей подачи, уже не напился, то решил бы подыграть.

Он приподнимается на локтях и смотрит сверху абсолютно трезвым взглядом.

— Я подумал, что если притворюсь пьяным, тебя это расслабит.

— Расслабит? Для че…

Разумеется. Не успеваю я закончить фразу, как его губы касаются моих.

Боже, я сейчас умру.

Я точно умер и попал в рай.

В первые мгновения я не знаю, что делать, но пьяная часть меня берет верх, отвечая на поцелуй. О, Боже, Боже, Боже… Если я не остановлюсь, меня разорвет к чертям от нахлынувшей нежности. Сердце ноет, сдавленное тревогой, и бьётся о ребра с настойчивостью бешеного маятника; Я ПРОСТО НЕ МОГУ прекратить. Я чувствую такую адреналиновую волну, что вены, а главное — сердце, точно не выдержат. МНЕ КОНЕЦ. Господи Боже, останови это, сделай хоть что-нибудь!!! Ааааааа!

Я из последних сил отталкиваю его от себя. И лежу, застыв, боясь даже выдохнуть — потому что это абсолютно точно чревато разрывом сердца.

— Что? — спрашивает он. — Это мой подарок. Мне казалось, тебе нравилось.

— О да, чертовски. Ты не мог бы предупреждать, когда планируешь что-то такое?! — Я провожу рукой по лицу, стараясь придать ему хотя бы какое-то подобие жизни, потому что иначе чем каменным я его не чувствую.

Я был пьян. О да, я протрезвел.

— Майкрофт Холмс, предупреждаю, что планирую поцеловать тебя ещё раз, — спокойно говорит он.

Я смотрю на него с ужасом, и если б он действительно вознамерился выполнить задуманное, сам Бог не мог бы ему помешать.

— Что? — недоумевает он. — Что плохого в том, что два взрослых человека делают то, что им нравится?

Ничего, если это не грозит загнать меня в могилу.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, — говорю я, наконец отмерев.

— Например? — усмехается он.

— Например то, что ты не гей, а я не из тех, кто может довольствоваться малым.

Он молчит, размышляя.

— Нет, это я определенно понимаю. Странно, что это смущает тебя, а не меня.

— Не было того, кто мог меня остановить. Всё закончилось тем, что сейчас я лежу в кровати с натуралом, оплакивая давно потерянную совесть.

— Вот именно, Майкрофт. Если б тебя остановили, в этой кровати лежали бы два натурала. Представь, что было бы с твоей совестью!

Я не в силах подавить стон.

— Заткнись, — бурчу, накрывая голову подушкой.

Он отнимает моё последнее прикрытие, заставляя посмотреть на себя. Поворачиваю голову.

— Если ты так печешься о своей совести, мы можем не целоваться. Никогда. И не делать ничего противоестественного. Вместе.

— О, а вот сейчас ты точно не понимаешь, о чём просишь!

— В любом случае, — говорит он, подвигаясь ко мне и обнимая, — ты не можешь отрицать, что я тебе нравлюсь.

Надо ли говорить, как быстро я засыпаю.

***

Я открываю глаза где-то между сном и явью; судя по картинке за окном, где-то на границе дня и ночи. Холодно. Грег все ещё спит, обхватив меня конечностями. Обуреваемый странным чувством — даже не чувством, предчувствием, — я не могу пошевелиться. Всё, что возможно в сжавшейся до размеров кровати Вселенной — размять затекшую шею. Тогда, возможно, чувство пограничности уйдет, и я смогу думать так же остро, как прежде.

Ну вот. Я добился той определенности, какую искал всё последнее время. Первое озарение: я идиот. Второе: это приятно. Кажется, меня не беспокоит это моё признание. Кажется, человек рядом способен на многое. Изменять размеры Вселенной, например. Влиять на движение маятника. Держать меня за извилины, крепко. Все мои мысли с настойчивостью спама возвращаются к нему. Честно: не припомню, кто ещё, кроме Шерлока и Стейси, способен удерживать моё внимание. Воздух, земля и огонь. И еще я. Вода.

Предположим — только предположим, — что я нырну с головой. От одной этой мысли хочется выть. Однажды утром я проснусь высушенным до дна. Солнце, смеясь, подмигнет золотому песку. Я растворюсь в воздухе, и он, испуганный, швырнет меня на землю. Та, как всегда, отвергнет, отдав всю соль; я останусь на поверхности, но уже не буду прежним. Настанет черед нового ветра. И так по кругу, оборот за оборотом.

Мне бы затечь под камень и схорониться до лучших времен. Замерзнуть, обнаружив на поверхности кристаллы соли. Так мне ничего не грозит.

Замерзнуть.

Осторожно высвобождаюсь из захвата и поднимаюсь с кровати. Нахожу второе одеяло, чтобы накрыть Грега, и бреду на кухню. Сложно дать определение охватившему меня настроению. Задумчивое? Возможно. Тускло-серое? Ближе к истине. Мерзкое?