Да уж, любой в здравом уме скорее прыгнет в петлю, чем согласится, чтобы его защитником выступал Шерлок.
— Поэтому у меня и не было причин сомневаться в его словах. Он сказал, чтобы я помалкивал, если не хочу вылететь отсюда как пробка. Я решил, что подожду, пока всё решится само собой. Мне казалось, ты и сам выжидаешь…
— Я? Выжидаю — чего?! Ты когда-нибудь видел, чтобы я ждал?!
— Не знаю, Майкрофт. Прости. Мне жаль.
На нём лица нет, и приходится уговорить себя успокоиться. Что он мог сделать — вряд ли он знал больше меня. В конце всё кажется ясным, но не мне винить Грега за то, что он оказался прозорливым, пока я сам был туп как фонарный столб.
На секунду закрыв глаза, вдыхаю и выпускаю полную грудь воздуха.
— Так. Ладно. Сейчас мне нужны бумага и ручка.
— Я принесу.
— Пожалуйста. Иначе я, чувствую, не дойду до кабинета. Я сейчас всё тебе расскажу, — уверяю я, когда он, проходя мимо, гладит меня по голове.
— Хочешь, сделаю кофе? — Вернувшись, он протягивает листок и ручку и садится рядом. По странности от него исходит тепло, тогда как мои руки — особенно правая, — заледенели и я пытался согреть их между коленей, забравшись на диван с ногами.
— Лучше пристрели меня, — устало отвечаю я, останавливая его жестом, когда он не дает взять ручку в пораненную руку. — Утром мне нужно отчитаться на работе.
— На работе.
— Четыре смерти и один труп — за это меня не похвалят, — и, когда он спрашивает, что я имею в виду, объясняю: — вещи не всегда такие, какими кажутся. То, что ты видел — чистой воды фарс, но я собираюсь воспользоваться случаем и подать свою версию произошедшего. Итак, мы знаем, что есть Стейси и некий картель, раскинувший сеть от Гонконга до Лондона. Знаем, что Тейлор долгое время жила в Азии, но о том, что она там делала, известно только со слов Тейлор и самой Стейси. Так?
Со слов, которые от начала до конца были спектаклем и ложью.
— По-твоему, какие отношения их связывали? — спрашивает он, пока я пишу, с силой нажимая на стержень.
— Они были подругами, очень близкими, до последнего времени. Всё изменилось, когда… когда Тейлор вернулась в Лондон, — доходит до меня. — Она что-то сделала, что не понравилось Стейси… вот что ей не понравилось — она потеряла связного в Гонконге! Невероятно, я потратил год, чтобы выйти на организатора сети, когда она была под самым моим носом. Встречалась с одним из наших агентов, выменивая информацию в обмен на секс… может, шантажом.
— Они могли быть в сговоре?
— Несущественно. Важно, что именно сегодня он застрелился в номере отеля. Почему?
— Возможно, ему помогли, в противном случае, посуди сам, зачем убивать себя, если можно сбежать. Подстроить самоубийство несложно, — подумав, говорит он.
— Да, но почему сегодня? Что произошло?
— Стал ненужен или собирался её выдать. Что дальше?
— Дальше она выходит из отеля, и Джеймса сбивает машина, — рассказываю я, спрятав лицо в ладонях, будто это оградит от всплывших в голове кадров. — Господи, ты видел его…
Грег терпеливо ждет, пока я приду в себя.
— Я видел всё своими глазами, он не заметил машину из-за припаркованного фургона, та влетела в него со всей дури. Он ничего не успел сделать, он её даже не видел. И, Майкрофт… Наверное, это случайность. Не верю, что она могла сделать такое с Джимом. Просто не верю.
— Нет резона убивать одного из нас, оставляя в живых другого. А как видишь, я цел. Кроме того, там, в больнице, она могла покончить с нами обоими, а вместо этого оставила мне вот это — поворачиваю руку запястьем вверх, — как будто пометив меня за то, что я виноват в случившимся с Джимом.
— Не вини себя…
— Когда я отправил тебя, то уже не надеялся найти Тейлор, по крайней мере живой. В больнице Стейси удрала от меня. Я поехал к ней домой, зная, что она станет заметать следы. Когда я вошел, дверь была открыта, кругом бардак, на полу кровь — она просто порезала вену и залила квартиру своей кровью, выставляя всё как похищение, выставив себя грёбаной жертвой, чтобы улизнуть, выставила всё так, чтобы во всём обвинили Тейлор и искали её. Взять подходящее тело, изуродовать так, что родная мать не узнает — это уже три статьи. И её нашли — спрыгнувшей с Тауэрского моста, — горько усмехаюсь я. — Она сказала мне по телефону, что её заставили, почти признала свою вину… Её самоубийство очень кстати замкнуло круг. Стейси исчезла, прихватив свои драгоценности, а та, кого за это посадят, — не выдержав вины, кинулась в воду.
— А ты не думаешь, что это спектакль, и они сговорились?
— Я уже не знаю, что думать, и да — всё зависит от того, найдёт ли полиция тело Тейлор. Но это уже не моя забота. Их судьба меня не волнует, я свое дело сделал, — ставя подпись под рапортом, отвечаю я, попутно пытаясь интерпретировать его взгляд. — Что?
— Да нет. Ничего… — уклончиво говорит он. — Господи…
Каждый думает о своём.
Меня посещает странное чувство, как будто… как будто мы остались совсем одни и, если выйдем на улицу, не встретим там ни людей, ни ветра, ни даже пустоты. В этом чувстве, страшном, тянущем сердце вниз, я нахожу и что-то интимное. Он сидит рядом, и между нами стекло, мешающее протянуть руку, и я не знаю его, и я знаю его лучше всех, самого главного человека в своей жизни, мне хочется вопить от несправедливости, хочется пойти и тоже броситься с моста, чтобы он обратил на меня внимание, хочется сделать что-то, чтобы жизнь отмерла и снова пошла своим чередом. Всё остановилось, мир, который я хотел взорвать, застыл, покрываясь инеем, — и я хочу сказать ему об этом, чтобы знать, что он чувствует то же самое! Но не могу раскрыть рта, потому что стекло не пропустит звука, а я сам, я сам — оглохну.
Потому что он не принадлежит мне, и на улицу я выйду уже без него и ничего, ничего в моей жизни уже не его забота.
— Разве тебе не пора вернуться домой? — спрашиваю, разглядывая отсвет телека на стеклянном столе. На секунду, когда глаза застилают слёзы, кажется, что трещины на нём расходятся — они спускаются на пол и, надеюсь, настигнут меня быстрее, чем я моргну. Я моргаю, и трещины спускаются по лицу, раскраивая меня на фрагменты быстрее, чем я поднимаю руку. Он прекрасен в своем молчании, говорящем о нём больше, чем он сам мог бы сказать и больше, чем я захотел бы слушать.
Медленно, чувствую, как уходит время, которого у нас не было.
— Я должен быть здесь, с тобой, — произносит он через силу, не поднимая головы, так и сидит, уперев локти в колени. Как будто посмотреть на меня — выше его предела.
— Ну-ну, ты ничего мне не должен. Даже своего абсурдного желания вернуть всё как было.
— Я должен, — повторяет он, как мантру, — быть здесь, пока я нужен.
— Мы поделим тебя по чётным и нечётным, — отрешённо говорю я, совершенно онемев от озноба. — И я останусь голодным по понедельникам, средам и пятницам. А потом порежем тебя пополам — просто чтобы никому не было обидно, когда ты будешь там, где нужен.
— Тогда скажи мне, что я не нужен. Скажи, и я уйду. Скажи, что отказываешься от меня, я хочу услышать это от тебя, здесь, прямо сейчас, — он прерывается на полуслове. — Если ты и правда хочешь быть до конца честным с нами обоими. И я тоже скажу тебе правду, которую ты так любишь. — Но я не отвечаю. — Ну, что молчишь? Это совсем не сложно.
Он провоцирует, прекрасно зная, что я никогда не смогу пойти против себя. В этом всегда был весь Лестрейд — как смеялся надо мной в день нашей первой встречи, так и сейчас не скрывает, что ему доступно больше, чем лежит на поверхности. Сделать память гладкой, как холст, и забыть его, увидев хотя бы раз, мне недоступно, и под вуалью всего, что между нами было, с его потворством я укрываюсь с головой каждую ночь, каждое утро и каждый день, когда он не рядом. Он не нужен мне, пробую я, и слова застревают по пути, сжимая горло. Он знает, я не погрешу против правды.
— Ты считаешь, всё на свете принадлежит тебе. Надо лишь подойти и взять, но как же, чёрт возьми, ты обижаешься, если кто-то считает иначе! А наигравшись, ты же без сожаления вышвыриваешь отслужившее своё. Возьми меня или выбрось, но не откладывай в дальний ящик. Я не смогу жить, смотря на тебя со скамейки, Майкрофт, или играть в горячо-холодно, а я так и живу. Говори, что я давлю на тебя, можешь считать меня ублюдком — мне всё равно: скажи мне сейчас, что я, мать твою, лишний!
