— У тебя есть жизнь, — говорю я, наконец найдя в себе силы разозлиться. — Ты сам её выбрал!

— Ещё одна ложь! Хватит играть, Майкрофт, здесь нет публики! Мы оба знаем, что ты лишил меня выбора!

— У тебя всегда был выбор, и ты его сделал! — кричу в сердцах. Из всех моментов на свете он выбрал этот, чтобы не понимать меня. — А теперь хочешь сказать, что у меня нет права жить дальше… Но оно есть, Грег Лестрейд, ещё как есть!

— Под жить дальше ты имеешь в виду трахаться со всякой швалью?!

— Да, — спокойно цежу я, дрожа от холода и злости. — Именно это я и имею в виду.

Он вглядывается мне в лицо, пытаясь понять, достигло ли оскорбление цели, но я не дам ему удовольствия это заметить.

— Оно того стоит? — наконец спрашивает он.

— Что, — не понимаю я.

— Твоя прежняя жизнь, теперь, после меня, стоит того?

— Нет никакого «после тебя», Грег, — устало говорю я. — Чего ты хочешь, скажи мне?

Я мог бы взять свои слова обратно и сказать, что соврал насчет Алекса и Фрэнка, но его пальцы сжимают камень, а я не способен обойтись с ним как с любым другим. Всё ещё держу его за локти, но чувствую, что он окончательно успокоился.

— Сядь в машину, Грег.

Он открывает заднюю дверь, очевидно, чтобы быть подальше от меня, и я настраиваю зеркало, пока поворачиваю зажигание.

Он лежит, прижавшись щекой к коже сидения и поджав ноги в мокрых джинсах. Как будто не заинтересован во мне, совсем обо мне забыв.

— Я знаю, ты за мной шпионишь, — вздыхает он.

— Похоже, ты устал беситься.

— Как бы я ни устал, не надейся. У меня в запасе второй раунд.

— Почему, Грег, — вполоборота к нему спрашиваю я.

— Почему? — Он поднимается на руке и фыркает. — Почему что? Почему я припёрся сюда, почему наорал на тебя или почему здесь я, а не какая-нибудь твоя шлюха? Почему?.. Почему… А почему бы и нет? Просто потому что могу…

Глаза смотрят с вопросом, когда он чуть подается вперед, намекая, что собирается поцеловать меня. Но я не могу.

— Я не буду это делать, — тихо настаиваю я, глядя в его глаза совсем близко. Целый человек близко и далеко, твой и совсем нет, представлял ли он когда-нибудь, что всё не закончится, а будет длиться, и что, может быть, мы успеем достать друг друга по горло, успеем хотя бы разлюбить, была ли в его голове хотя бы тень узнавания нашего будущего? Всё, что я видел в их глазах — страх лишиться настоящего, и нет другого для меня рядом с ними, не было и нет.

Я был прав, когда сказал, что с меня хватит.

— Делать что. — Грег дотрагивается до моей щеки, и едва ли я такой хороший актёр, чтобы он не заметил мой первый порыв прижаться к его ладони.

— Ты знаешь, о чем я.

— Твоё тело считает иначе, — шепчет он, не сказав, когда мы успели стать заговорщиками, и подается ближе. Чувствуя себя собакой Павлова, сглатываю последние оправдания.

Я не могу ничего сделать, я люблю его слишком сильно.

Едва он касается моих губ, от прежнего холода прошибает дрожь.

Я закрываю глаза, изголодавшийся хотя бы по боли, если он несёт мне хотя бы боль.

Какой я на самом деле, каким мне не быть, что я глина, а не гранит, что камень, летящий влево и вниз, пробьёт меня, словно пуля? Застрянет во мне комом и будет то пустотой, то похотью, то горьким раскаянием, и я собираюсь жить, нося в себе осколки.

Того, чему уже не быть целым.

Я сжимаю спинку сидения, поддаваясь его упрямству, думая ни о чём, думая вспышками о том, что будет дальше, пытаясь остановить себя, пытаясь разрешить себе. Никогда еще я не был таким эгоистом, а он не был очевидно так щедр, но, даже поменявшись местами, мы не теряем в сумме. Он единица, я — ноль, со всеми доказательствами в ничтожестве здесь и сейчас.

Он стонет мне в рот, я так по нему скучал.

Как всё могло быть.

…но он успевает передумать, отстраняясь от меня с прикрытыми веками. Я думаю, что сделал всё правильно, я думаю, что он играет мной, я думаю, что на самом деле он меня проверял.

Он наклоняется вперёд, когда я отворачиваюсь к окну, и пытается растормошить за локоть.

— Майкрофт. Майкрофт. Не расклеивайся. Ты что, всё нормально. Я не хотел тебя расстраивать…

В эту секунду я чувствую, что физически не могу выносить присутствие Грега. Ничего не отвечая, пялюсь на побуревший асфальт, пока воспоминания о нём не вытесняют его настоящего. Меня переполняет отвращение к пошлому и постыдному положению, в которое мы попали, и к тому, как оно прогнуло нас под себя.

Я не узнаю ни его, ни себя, ни нас.

— Я не хочу, чтобы ты здесь был, — говорю я тихо, но всё же отчетливо, как сама мысль проявляется в голове. — Хочу, чтобы ты ушел. Не хочу тебя больше видеть.

— Никогда? — взволнованно спрашивает он, оставляя после себя паузу, и я благодарен за то, что он не пытается заглянуть мне в лицо.

— Нет, только сейчас. Ты не мог бы сделать это для меня? — звучит унизительно и беспомощно, потому что я и есть: унижен и беспомощен, пока он остается рядом.

— Нет, — вдруг отвечает он, и я порываюсь уйти сам, но вожусь с идиотской блокировкой двери, когда он неловко перелезает вперед и дёргает меня за плечо, заставляя повернуться.

— Я хочу уйти, — обозленно, почти выкрикиваю ему в лицо. — Можно?

— Но это глупо, — последнее, что мне сейчас нужно, его конформизм и усталый тон, припасённый для бесед с младенцами. — Ты не можешь убежать из собственной машины, Майкрофт.

— Не глупо, если я не хочу, чтобы ты шёл за мной. Я делаю это для себя. Вот тебе новость, Грег, я могу уйти когда захочу и куда захочу, и в конце концов никто меня не остановит.

Не знаю, что происходит, но он воспринимает мои слова возможно слишком буквально и зло хмурится.

— Что это значит? А? — пытливо спрашивает он. — Майкрофт, что это значит?

Я вдруг передумываю куда-то идти, почувствовав несвойственный мне кураж, расслабляюсь, забыв о том, что собирался сделать.

— О, ты правда хочешь знать? — язвлю я. — Ты правда-правда-правда хочешь знать?

— Только попробуй, — предупреждает он, нажав мне на плечо и пригвоздив к спинке сиденья. — Только, мать твою, попробуй, и я достану тебя отовсюду.

— Это бесконечный бег, от одного к другому, — в тон ему констатирую я, вне себя от триумфа за то, как он испуган. Грег никогда не предскажет, что может прийти мне в голову, зная лишь, что всё на свете я довожу до конца. — Уж в чём я хорош.

— Ты не поступишь так со мной, — не веря, он качает головой и нехотя отпускает меня, будто сомневается, не исчезну ли я прямо сейчас, стоит убрать руку.

Не могу обещать.

— Мы сможем всё исправить, — словно он убеждает себя, но слова звучат как бессмысленное утешение и подошли бы, если б речь шла о сломанной игрушке, а не сломанном мне.

— Не сможем…

— Я смогу, — настаивает Грег. — Я понимаю, что ты, может быть, устал, но ради Бога, Майкрофт, не бросайся в крайности. Я не знаю, что мы будем делать, если ещё и ты наломаешь дров, — не смущаясь, он делится опасениями всё так же бездумно, словно речь идет о забытом зонте, но стоит посмотреть на него, на меня и на дрогнувшие пальцы на моём мокром рукаве, чтобы понять — это оказалось не нашей проблемой.

— Мне нравится твой сдержанный оптимизм, но ты не возьмёшь с меня такого обещания, — скрестив руки, обещаю скорее лобовому стеклу, чем ему. — Я буду думать о себе, и только. Нет никаких «мы», может быть, и есть в фантазиях или в прошлом, но в реальности нас не существует. И я должен как-то примириться, раз уж я должен, я сам выберу, как мне жить или, может быть, уйти в фантазию о тебе, я буду слушать себя и, если придётся, винить тоже себя, — и что там ещё я собирался сказать.

— Но ты ведь так и поступаешь, винишь себя, — спокойно, голос звучит, будто ни одно моё слово еще не достигло его ушей. — Даже когда я говорю, что ты делал мне только хорошее. Даже когда во всем виноват я, ты считаешь, что должен заплатить ещё и за это. Ты всегда не мог думать о себе, всё, что ты делаешь, подчинено желанию поберечь меня. Мне это не нужно, Майкрофт, я лишь хочу, чтобы ты наконец перестал приносить жертвы.