Он хихикает.

Я встаю, оглядываясь в поисках вещей.

— Эй, ты что, обиделся? — спохватывается Алекс. Боже, ну неужели он до сих пор не понял, что меня не прёт лежать с кем-то в постели после случайного, хотя и неплохого, перепиха? Что за шесть лет ничего не изменилось — и он ни капли мне не нравится даже из-за того, что помог мне кончить.

Я оборачиваюсь к нему, раздираемый стыдом, совершенно не понимая, как людям объясняют такие вещи.

— Мне нужно ехать. И надо ещё найти Тейлор, — вспоминаю я.

Выражение его лица на глазах выцветает в обиженное.

— Я тебе вообще не нравлюсь? — скривив губы, спрашивает он — На что я, идиот, надеялся.

— Да нет.

— Не объясняй, не надо, я понял. За всё время, что ты меня динамил, я успел понять перспективы.

— Может, как-нибудь сходим на свидание, — неуверенно предлагаю я, но он кисло смеётся:

— Не надо, Майкрофт, не напрягай себя.

— Да и ладно, всё равно я придурок.

Он смеётся, откидываясь на подушку.

Я подбираю свои шмотки, мечтая о душе, но чувствуя себя последним дерьмом совсем не поэтому.

***

Вдоль по коридору бесконечные ряды дверей напоминают небытие с зеркальными стенами. Коснусь любой и ничего не произойдет: ей не открыться у меня перед носом. Сотни потайных комнат, где я ищу Тейлор.

В детстве мы любили играть в прятки — бежать к одной точке и, стукнув по ней ладонью, рассыпаться в поисках укромных мест. Мы прятались в доме; у меня, у Стейси; я не был чемпионом, всегда хотел, чтобы меня нашли, но я был ловким и умел ускользать из-под исполненного триумфа взгляда. Не важно, как ты спрячешься, если первым настигнешь базу.

Я был… первым, всегда был юрким. Не любил скрываться, мне тогда хотелось, чтобы меня откопали из-под земли, обязательно откопали; но я был быстрым и любил сбегать из-под носа.

Думаю, за всё то время, мой характер претерпел не так уж много изменений.

И сейчас я ступаю по длинному коридору, закруженный игрой, дезориентированный. Я не знаю, что ищу, и открываю по очереди все двери. За одной из них — клоун, за другой — голова на пружине, за третьей — чулан с мётлами, но попадаются и люди, которых я не ждал, не знал толком и которые не имели значения. Здесь моя мать, хмурая наседка; отец в военной форме, грозящий выпороть ремнем. Я не вижу их, я не люблю их, я сам по себе.

Открывая дверь за дверью, я всё чаще натыкаюсь на пустоту, словно на моменты своей жизни — пустые, незаполненные, ещё неизведанные. Я ищу Тейлор, но ничего о ней не мелькает в проёмах дверей и длинный шлейф платья не мчится по коридору; я ищу Стейси, нашего невероятного чемпиона по пряткам, но с таким успехом могу искать иглу в стоге сена, могу искать её неделю и две; затаённой, её всё равно что нет. Когда она говорит себе «я не существую», то точно пропадает с радаров. Меж дверей зеркала, отражающие моё испуганное лицо, когда я кружу на месте и дёргаю закрытые двери; я знаю — это метафора моей жизни, и ничего не могу с этим поделать.

Слова, держитесь внутри, и перестань кричать, преследуя их: я один с самого начала и до конца; с начала коридора и в перерывах между выпрыгивающими из дверей головами одиночество — всё что есть, чтобы стерпеть многолюдность, и я подчиняюсь собственной воле, перестав метаться слева направо, справа налево, перестав дёргать ручки; Грег — понимаю я, я не видел его вечность, но ничего из его лица и фигуры не думает напомнить о себе.

Загадай мне шараду, прошу я, ты, как сфинкс, взгляни свысока и я, может быть, отвечу. И мой ответ пустит меня к тебе.

— Майкрофт, — шепчешь ты, и звук умножается в кубе. — Майкрофт. Если я собираюсь любить тебя вечно и, может быть, вознести тебе памятник, сколько времени уйдет на встречу, сколько жизней у нас осталось?

Не хочу, понимаю я, не хочу никаких жизней.

Я бегу по коридору, обгоняя свои отражения, и в конце вижу дверь — это шкаф, старый, дубовый, с изношенным лаком. Хватаюсь за дверцы, тяну, пока он накреняется на меня с опасным скрипом.

Выходит, достать тебя тяжелее, чем удержаться на ногах. Выходит, быть с тобой не значит чья-то жизнь.

— Где вы все? — вопли резонируют от стен; вдалеке скрипит и хлопает дверь, оглушительно; коридор множит смех, детский, мерзкий, и многие зеркала отражают всполох бантов.

Красные, будто кровь, ленты, яркие, словно залп, кудри.

— Умный мальчик никогда не сунется в реку!.. — она появляется вспышкой и, мигнув, исчезает в стене напротив, пока я кручусь на месте.

Как в детстве мы шныряли по дому, я прятался под столом, я знал все пути побега, не заботясь о том, что меня найдут.

— Останови это, — просит Стейси, выходя из двери, открывающейся, почему-то, внутрь; на ней красное платье, и ей шестнадцать, я думаю о бутылке Периньон у неё в руке, она разжимает пальцы, бум, — и розовая волна настигает ноги. — Перестань искать, и все выйдут из укрытий.

Я отворачиваюсь к стене, начиная счёт.

Один — хлопает дверь.

Десять — гремят шаги.

Двадцать — шкаф выпирает изнутри.

Тридцать — смешной маленький мальчик устал таиться.

Сорок — столько нам нужно, чтобы понять.

Пятьдесят — дергаю ручку.

Он сидит, сжавшись в углу шкафа, и белый воротничок, врезаясь в шею жёсткими углами, пускает кровь. Она стекает на пол, разливаясь по доскам глянцевой кляксой, я бросаюсь к нему — но руки загребают воздух. Балансируя на грани, почти попадаю во мрак развешенных поверху шуб, но обратная тяга ставит меня назад;

Грег сидит, сжавшись в углу, безупречно гладкий воротник подпирает тонкую кожу; он цел, и он невредим, и пол подо мной истоптан каблуками, но чист.

— Любовь, — говорит он, — и ненависть, — говорит он, — и ты. Ты видишь меня, но попробуй меня достать. Любовь и ненависть всё равно что ветер, сдувающий мусор дальше от глаз. Ты должен быть чистым.

За спиной Стейси стучит каблуками и склоняется к уху.

— Скажи привет. Махни гудбай. Если хочешь услышать его снова, не позволяй себе думать о чём-то кроме. Ты умный мальчик. Тебя обдурят. Веришь ему?

Его насмешливая физиономия не отпускает моего взгляда.

— Люди хотят уничтожить всё, к чему прикасаются, — продолжает она. — Вы никогда не будете вместе. Слишком разные — так говорят. Как крест на шее — они всё за тебя решили.

— Нет.

— Нет? — со смешком переспрашивает Грег.

— Я не верю тебе, но я верю в тебя, — я делаю шаг назад и на его лице вспыхивает непонимание. Еще один, пока не упираюсь в Стейси, подбадривающую меня рукой. Третий — глядя ему в глаза, неотрывно, ловя блики;

И когда я оборачиваюсь, чтобы бежать, чтобы никогда-никогда не видеть его лицо и не быть пойманным,

он выкрикивает моё имя.

***

Солнце слепит глаза, когда я выхожу на улицу и, повернувшись к нему, ищу среди чёрт-те как припаркованных машин свой джип, который только с третьего раза вяло откликается на сигналку (что неудивительно, учитывая, что до этого он побывал в кривых руках Лестрейда — думаю я с мстительной мрачной усмешкой). В машине среди груды сваленных на заднем сидении бумаг и вещей Тейлор нахожу телефон, звоню Стейси — та долго не берет трубку, а когда берёт — бодро щебечет про охоту и тупую собаку, которую пустили по следу, а теперь все домашние битый час ищут её по лесу. Она в Девоне с отцом Джима, Джим в Лондоне гниёт на работе, и нет, она совсем не собирается ехать со мной в Сассекс. «Вот зашибись», — болтает она, — «целилась в тетёрку, подбила лиса». Я натурально морщусь от отвращения. Я всё понимаю, но женщины и охота это какая-то особая жестокость.

— Не ты ли говорил, что пуля — продолжение твоего пальца, куда ткнешь — куда и полетит, а? — возмущается она, как будто я специально её обманул.

— Я-то думал, ты состоишь в Гринписе, — бурчу я. — С каких пор ты одобряешь варварские развлечения?

— Тут не до щепетильности, Энди души во мне не чает.

— Энди?

— Старый граф, — поясняет она, — похоже, всерьез обдумывает возможность жениться на мне в обход Джима. — Слушай, а ты вообще где?