Я смотрю на Грега молча, ожидая, что он начнёт оправдываться, наверное, потому что мне так хочется; но часто я грешу тем, что забываю об элементарной вещи: у него полно своих собственных претензий.

— Что это ты делаешь?

— А на что похоже? — ухмыляюсь я, выбирая ещё одну бутылку, призванную скрасить сегодняшний вечер.

— Похоже на то, что ты надираешься каждый раз, как остаёшься без присмотра, — говорит он, гневно сверкая глазами.

Я стою с двумя бутылками наперевес и замечаю, что для нас двоих здесь неприятно мало места. Думаю швырнуть одну из них на каменный пол, забавы ради, но вовремя вспоминаю, что мои представления о том, что забавно, заметно искажены.

В свете слабой лампы глаза у него — как чёрные глянцевые пуговы, нашитые на морду плюшевой игрушки — и мне теперь кажется, что и злость ненастоящая, но это, конечно, не так, и суть вещей порой не даёт о себе знать, не на поверхности. Почему-то злится он, а не я, заставший его с Алексом, и от этого меня наконец пробирает гнев. Такой настоящий и, видимо, на поверхности он выглядит так же.

— Ха, — сконфуженно парирую я. — Похоже на то. Теперь, когда мы это выяснили, могу я уйти?

— Ты соображаешь, что делаешь? Мы так не договаривались, Майкрофт. Хватит тебе уже, — говорит он, но забрать бутылки не пытается и вообще держится подчёркнуто отстранённо.

А ведь он прав; если бы он выкидывал такие фортеля, я был бы в бешенстве… Хотя, с другой стороны, о том, что он будет валандаться с Алексом, речи тоже не шло.

Меня бросает в жар, но я обещаю себе не реагировать и пропустить его следующий выпад:

— Ведешь себя, как сраная малолетка.

Уж кому, как не мне, знать, что если этот мальчик вдруг вцепился в тебя зубами, то уже не отпустит. Волна злости, бурля, поднимается до максимальной отметки, пока я закипаю, как электрочайник.

— По крайней мере, не веду себя как дерьмо, — все-таки огрызаюсь я, понимая, что он прав, но уже не в состоянии вернуть себя на рулёжную дорожку.

— Не знаю, что ты там себе надумал…

— А, так ты не собираешься с ним ебаться? — Не перестаю удивляться тому, как прекрасно мы понимаем друг друга. Мысли мои вяло текут мимо кассы, совсем в левом направлении. Вспоминаю, что, науськанный Джимом, поставил от трех на тотал сегодняшнего матча Арсенала: зачем я это сделал.

С кем там трахается Грег, ебёт меня куда меньше.

— Ну, он думает, что собираюсь, — пожимая плечами говорит он.

Возникает пауза, и я всерьез хочу уйти, но держит непонятно что, разве только желание во всем всегда иметь последнее слово берёт верх.

— Иди к Алексу, пока Тейлор его не убила, — отмахиваюсь я. — Он всё детство обзывал её шваброй. Самое время спешить на помощь.

Я обнимаю бутылки, пытаясь пальцем протолкнуть пробку, всем видом демонстрируя, как мне плевать, но вещи — их поверхность не всегда отражает суть.

— В первый раз вижу, как ты ревнуешь.

— Нравится? — Осёл.

— Пугает.

Он и правда выглядит напуганным, как будто я умею что-то ещё, о чем он не подозревал. В диалоге с собой решаю, что если задушу его здесь, пропажи ещё долго не хватятся. В последнее время слишком часто, снова, ощущаю себя на грани истерики, как сейчас. Мне нужно успокоиться, — повторяю я, но это не то, что мне нужно на деле.

— Ну ты же не этого хотел добиться, испытывая свою привлекательность, — замечаю я. — О чём ты думаешь, слыша от других, какой ты потрясающий? Тебе становится проще, зная, что все хотят с тобой переспать? Ну скажи хоть, — вскидываю брови, — не знаю, что тебя это греет.

— Хочешь назвать меня шлюхой? Не стесняйся, я заслужил. Но не смей говорить, что мне стало легче жить, ясно тебе?

— Не выходи из себя, услышав правду, тем более что кроме меня тебе её никто не скажет.

— А, так вот в чем ты видишь свою миссию? Обличитель правды, значит?

— Да плевать. Ты мне осточертел. Отправляйся вслед за Алексом, в кои-то веки избавь меня от своего общества…

Он так расстраивается, но я расстроен куда больше и мне не жалко наконец побыть эгоистом, раз уж я официально остался один.

— Я отправлюсь куда захочу и с кем захочу. Но ты не будешь мне указывать и не можешь вот так запросто обижать меня, просто потому что я живу без твоей сиятельной персоны, ага, — издевательски произносит он и облизывает губы.

Без моей сиятельной персоны?..

— Да живи как вздумается, только перестань путаться под ногами. Неужели не понятно, что я не хочу тебя видеть, что я тебя ненавижу?! Зачем ты это делаешь?! — кричу я, швыряя бутылку ему под ноги. Под всплеском брызг скрепят осколки и воздух наполняет кислющий запах. Грег смотрит на меня, как на своего персонального врага, и мне представляется, что я с ружьём загнал его в клетку.

Может теперь, может теперь он всё поймёт, когда я захлопну её перед его носом.

Он опускает и поднимает глаза, а перед моими комната ходит кругом. Запах врывается в ноздри, скручивая желудок в рвотных позывах. Я определенно не в себе больше, чем мог представить, поэтому позволяю забрать другую бутылку и бессильно опускаю больше не занятые руки.

— Мы положим это сюда, — говорит он, возвращая вино в ячейку, — и продолжим с того момента, где ты утверждаешь, что ненавидишь меня. Куда, — он останавливает меня за грудки, стоит сделать рывок, чтобы уйти.

— Убери руки! — цежу я сквозь зубы.

— Ты собираешься называть меня шлюхой, говорить, что ненавидишь, и швырять в меня бутылки, думая, что после сможешь взять и уйти? — говорит он грубо и вжимает в косяк. Под ногами скрепит стекло, один из осколков пробил мне подошву, и я давлю на него со всей силы. — Стой здесь, я с тобой ещё не закончил. Сначала ты возьмёшь свои слова о ненависти обратно. Ты не ненавидишь меня. Скажи, пока я не продемонстрировал, как ты неправ.

Он придвигается ближе, так что бедро в кожаных штанах упирается мне в член.

— Ну так что? Не очень похоже на ненависть, правда?

— Зачем тебе это?.. — недоумеваю я, похолодевший и совершенно сбитый с толку. Его бедро доставляет ощутимый дискомфорт, отнимая кровь от лица.

— Затем, что я не хочу, чтобы ты врал себе, Майкрофт. И чтобы выстраивал защиту от меня. Тебе не нужно защищаться. Я не позволю тебе затоптать всё, что было.

— Я не ненавижу тебя, Грег. Я очень тебя люблю, но я хочу с этим справиться. Позволь мне постоять за себя, когда я тебя вижу, позволь мне хотя бы попробовать потерять тебя из виду.

Мы смотрим друг другу в глаза, и в его я вижу жалость, которую по ошибке мог бы признать за сожаление.

Он отпускает меня. Позже, совсем пьяный в окружении разодетых девушек, я и правда теряю его из виду.

***

Я просыпаюсь в чужой кровати, с Алексом. Он не спит, пялится на меня, усмехаясь, потом и вовсе осклабившись, заметив мою растерянность. На нас ничего нет, он горячий под одеялом, мои чертовы шмотки разбросаны по всей комнате.

— Привет. — Он явно веселится. — Что, отшибло память?

Я ещё раз нас оглядываю. И нихрена-то я не помню. По желудку гуляет воздух, печень в шоке, спину ломит, но задница, вроде, не болит, и на том спасибо.

— О, Боже, — слышу, как выпаливаю эти слова, — ради Бога, извини, — знать бы ещё, за что я извиняюсь, наверное за то, что не помню, как мы трахались. Так вроде невежливо (но, как выясняется, тоже можно).

— Да всё нормально, — улыбается он.

— А я?..

— Был немного груб, но это ничего.

— О, Господи, — снова повторяю я, прижав руки к лицу. Что значит «немного» груб?!

— Ты католик? — спрашивает он, пока смотрю на него сквозь пальцы, пытаясь распознать следы того, что мог сделать. — А то так часто припоминаешь Бога, вроде он твой приятель.

— Нет, — отвечаю я неуверенно. Потом думаю, что я, наверное, всё-таки католик, но как всегда предпочитаю не иметь четкого мнения. Что ж, сегодня то самое утро, чтобы удариться в веру.

— Люблю католиков. — Он потягивается. — Эти парни совершенно чумные.

— Больше всех пьют и всегда готовы пострадать. Так говоришь, я был груб? — переспрашиваю я, потому что секунду назад память вернулась вместе с раскроившей череп болью.