Не пойму, как он реагирует на мой ответ, и добавляю, смутившись его молчанием, вдруг он не понял, что я хотел сказать:

— Я тут подумал, что люблю тебя и ненавижу тоже тебя, — по-моему, объяснение лишнее и выходит ещё хуже.

— У любви и ненависти один модуль, — говорит он, складывая руки на груди, и обращает ко мне насмешливое лицо, впрочем, тут же становясь серьёзным. — Кому, как не тебе, это знать.

Мы с ним как будто поменялись местами, как часто происходит, когда мы ссоримся, потому что в такие моменты переполняющий меня стыд — а что это именно он, я не сомневаюсь, — не дает мне разозлиться так сильно, как хочется, а меня ему жалеть не за что.

— А ты бы отказался от меня за миллион? — выпаливаю я, хотя ответ меня вообще не интересует, кроме любопытства.

— Я бы дождался, пока ты вырастешь в цене… Миллион. Как думаешь, она согласится отстать от меня за миллион?

По-моему, я сплю и вижу сон, ну это точно не может происходить в реальности. Я молчу, пока моя пьяная голова соображает, уткнувшись в кулак, ничего не соображает. Тру глаза.

— У меня нет миллиона.

— Я знаю, — веселится Грег и мрачнеет. — Хотел предложить ей деньги. Не миллион, конечно. Но не смог. Посмотрел на неё и не смог. Она сказала бы нет.

— Так она тебя любит? — удивляюсь; впрочем, ничего удивительного нет. Он как раз такой, каких и стоит любить, если даже я попался на крючок.

— Или ждет, что я вырасту в цене.

Я замечаю, что он бледнеет. Неловко, должно быть, говорить об этом со мной, поэтому я сам заполняю паузу:

— Бедная девочка…

— Почему? — подняв глаза, тихо спрашивает Грег.

— Потому что оказалась не в то время, не в том месте, не с тем человеком. И жизнь свою теперь может выбросить на помойку. Ты ей никогда не принадлежал и никогда не достанешься, даже если я уступлю тебя, как священную корову, чего я, естественно, делать не буду.

Он кривится, словно съел лимон, но не может возразить. Бедная девочка. Мне теперь даже забавно, хотя и жалко, и мучает совесть. Но одной ошибки я больше не совершу — не буду думать о других вперед себя. Я — эгоист. Это — моё.

— Я это сделаю, — бормочет он внезапно, будто не веря собственным словам. — Майкрофт, — поднимает на меня ошарашенный взгляд, — я это сделаю, понимаешь? Что ты молчишь?! Ты можешь меня отговорить?!

Он тут же отворачивает лицо, но я и правда ничего не могу поделать: мое влияние на этом закончилось, и все свои ошибки он должен совершать сам. Без моей помощи. Я понимаю, что, если влезу в его жизнь, навсегда останусь единственным виноватым. Я даю ему выбор, всегда даю ему выбор — пусть он любит меня за это. Или ненавидит. Как хочет.

Я смотрю на него, склонив голову, ничего не говоря, и, развернувшись, иду в спальню.

— Майкрофт! — вскочив на ноги, он хватает меня за плечо и тяжело дышит, — не делай этого с нами. Мы можем уехать, мы можем просто жить как жили, я больше ни о чем тебя не попрошу, никогда, пожалуйста, Майкрофт. Хочешь, я на колени встану? Чего ты хочешь? Хочешь — поженимся, клятву, что угодно…

— Не надо, Грег, — отрешённо говорю я. — Я ничего не хотел, перестань. Делай, как ты считаешь нужным, это самое важное. Хочешь все бросить — так и будет. Хочешь меня бросить — бросай. Мне всё равно… Я просто думал, что в этот раз, у нас с тобой, всё получится. А получается, что так не бывает. Поэтому делай как знаешь, я переживу, что бы ты ни надумал.

Он встряхивает меня за плечо.

— Что ты, мать твою, несёшь?! Я тебя люблю, что я могу надумать?! — но я тут же отталкиваю его, и мой палец утыкается ему в грудь, я не хочу его бить, но мне стало бы легче:

— А то, что я думал, что всё будет идеально! Что с тобой, наконец, всё будет идеально! Что я знаю тебя и ты знаешь, что я, чёрт возьми, должен тебе верить! Что я не заслуживаю такого обращения, не заслужил того, как ты со мной поступаешь, я большего достоин, понимаешь ты?! Я большего достоин!.. — кричу я, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться. — Ты всё это заварил. А я поверил. Я на тебя смотрел и думал: с ним всё будет по-другому, он понимает… От тебя всего-то и требовалось — не врать мне. Но знаешь, — говорю я уже спокойно, — это только моя проблема. Ты ничего мне не должен. Потом ты поймешь, что я всего лишь переходный момент в твоей жизни, так что не надо ничего обещать. Мы всё равно поступим как ты хочешь, безо всяких слов. Я только об одном хочу спросить: что случилось тогда, на стройке? Зачем я тебе? — спрашиваю я, закрыв глаза, и чувствую, как он, помедлив, обвивает меня руками.

— Ни за чем. Я влюбился. Я просто в тебя влюбился. Я был один, а тебе не было плевать, действительно не было. Мы все — он сглатывает, сжимая меня сильнее, — можем быть жестокими, когда никто не просит остановиться, но мы настоящие, когда никто не смотрит. Я не просил и смотрел. Всё, чего я хочу — чтобы ты любил меня, — шепчет он на ухо, — эгоистично, но правда. И я подведу тебя ещё не раз…

— И я все равно буду любить тебя. К чему эти разговоры, — сухо заключаю я, отодвигаясь, — о любви, верности и предательстве, и о том, кто чего хочет, если знаешь всё наперёд. Я тебе скажу одну вещь, понимай её как хочешь. Чтобы что-то распутать, Грег, нужно найти конец. И раз ты его нашел, выпутывайся из этого так, как считаешь нужным.

***

Был в моей жизни период, ещё до встречи с Фрэнсисом, когда я не был преисполнен надежд. Я тогда мало думал о людях. Потом хотел, чтобы Фрэнсис был Грегом, но опережал события: Фрэнсис только научил меня ценить людей вроде Грега. Ему спасибо.

И вот Грег лежит на другой стороне кровати и оказывается, что просто ценить его мало.

Мы не разговаривали последние три дня.

Понимаю, что это ненормально, когда мне хватает его присутствия рядом, и в то же время не могу раскрыть рта, чтобы произнести хоть слово. Я ревностно оберегаю его присутствие, если он в гостиной — я тоже там, если в кабинете — я иду за ним, но раскрыть рот — значит признать, что я его одобряю, а это не так.

Я совсем не одобряю Грега Лестрейда. Я не могу одобрять того, кто меня бросит. Или, как выясняется, могу?

— Почему ты меня не кинул? — это он подает голос.

Первые слова за три дня и сразу в лоб. Сглатываю. Ответ кроется в том, что оставить его одного — единственное предательство, на которое я способен, и я не сделал этого, просто потому что могу.

— Отвечу на твой вопрос, если сначала ты ответишь на мой.

Он переворачивается на бок и не сводит с меня прищуренных глаз.

— Последние дни многое изменили. Даже доказали, да уж. Раньше, когда я размышлял обо всей этой ситуации, о том, что будет, когда ты узнаешь, то за худший вариант брал тот, где ты кинешь меня. Но за что я тебя уважаю, так это за то, что тебя невозможно предсказать. За прошедшие три дня ты не проронил ни звука, когда мы обедали, когда занимались сексом, когда были с друзьями, — и доказал, что худший вариант даже неплох. Валяй, задавай свой вопрос.

— Ты бы всё мне простил?

— Нет, я бы ничего тебе не простил, — говорит он однозначно, не тратя и секунды на размышления, и спохватывается. — То есть…

— Ты говоришь правду, зачем что-то добавлять? — удивляюсь я, и он тоже удивляется.

— Значит, нет. Не всё. Моего воображения не хватает, чтобы представить всё, что ты можешь сделать.

— Ну вот, а я буду любить тебя, что бы ты ни сделал, потому что знаю, на что ты способен. Короче говоря, выходит, что я буду тебя любить, а ты меня — может быть…

— Я ухожу, Майкрофт.

— …так что с моей стороны имеет смысл дождаться, пока ты не изменишь мнение…

— Я ухожу, ты слышал?

— …но нам обоим повезло, что я такой терпеливый.

Он вскакивает с кровати и, нашарив на полу вещи, одевается так быстро, как только может. Вот оно — тот импульс, что придаёт сил нам обоим. За последние три дня от меня осталось на три третьих меньше, да и от него, наверное, тоже, так что мы оба буквально подгоняем друг друга в добрый путь. Мы же всё делаем вместе.