Орлик уехал внезапно. Надежный человек предупредил его о том, что староста заявил на него уряднику. Уезжая, Орлик оставил «гостинец», как сказал нам с Яшкой Роман Сахаров, и попросил во что бы то ни стало отнести его дяде Игнату из графского имения. Имение графа Орлова-Давыдова находилось в четырех верстах от Заречья, в северо-западной стороне. Это было одно из самых древних и крупных графских имений, которым когда-то владели монахи московского Саввинского монастыря.

В имении работало много сезонных и постоянных батраков. Трудились они от зари до зари, а получали копейки, жили в нечеловеческих условиях, впроголодь. Женщины-работницы, получавшие за стрижку овец по три копейки с овцы, пытались однажды просить прибавить хоть еще по копейке, но им было отказано. В имении держали стражников, которые и спали с нагайками в руках.

Роман Сахаров советовался с дядей Максимом, Иваном Верстой и моим отцом, как лучше и удобнее передать «гостинец» Игнату. Идти в графское имение кому-нибудь из мужиков — никакого повода не было, да и у стражников они были на плохом счету. Долго кумекали, гадали, а потом решили послать нас с Яшкой.

В воскресенье утром дядя Роман позвал меня и Яшку к себе в избу, усадил за стол и, как с большими, завел разговор. В избе никого не было, и мы насторожились.

— Вот что, ребятки, — сказал дядя Роман, глядя нам прямо в глаза, — дельце есть одно важное. Для вас оно самое подходящее. Согласны ли будете?

Чувствуя на себе пристальный взгляд, мы, не подумав, тут же ответили:

— Согласны!

Дядя Роман добродушно улыбнулся:

— Вон как вы торопитесь. А если я вас пошлю в полночь на кладбище, пойдете?

Идти в полночь на кладбище считалось у нас самым страшным делом, и туда в это время никто не пойдет ни за какие деньги. Мы с Яшкой переглянулись, а потом, горя как в огне, решительно ответили:

— Вдвоем и на кладбище сходим, если надо.

— Ну, я так и знал, что вы молодцы… Теперь слушайте: пойдете в имение Орлова, увидите там дядю Игната зареченского и передадите ему «гостинец», оставленный Орликом. Только передайте не открыто, а как будто кузовки с ягодами.

— А как это? — спросили мы.

— Хитрость небольшая, — ответил дядя Роман. — Вот вам кузовки, в них на самое дно мы сейчас уложим вот эти «цветочки», а сверху будут лежать ягоды. Но пока вместо ягод положим кусочек хлебца и огурчики… А ягод по пути наберете. Клубничка сейчас еще не совсем спелая, но ничего, сойдет. Наберите побольше, с верхом, и передайте дяде Игнату. Скажите так: «Гостинец от Орлика». Понятно?

— Понятно, — ответили мы. — А кузовки ему тоже оставить?

— Да, ему, — ответил дядя Роман. И, подойдя к нам ближе, предупредил: — Если кто посторонний спросит, зачем пришли, то скажите, что попить захотели, зашли к земляку, к дяде Игнату. Он, мол, батрачит здесь…

Мы взяли кузовки и пошли сначала к нам. Мои родители были дома; сидела у нас и тетка Ольга. Моя мать, будто ничего не зная, проговорила:

— Ну, ступайте, может, и на спелые ягоды нападете.

А тетка Ольга посоветовала:

— На Долгую поляну зайдите, там всегда рано поспевают.

— Ну, а ежели домой без ягод вернетесь, не беда. Это даже лучше будет, — подмигнул нам мой отец. — Валяйте!..

Когда мы с Яшкой подходили к лесу, из ложбины наизволок неожиданно нам навстречу поднялся графский стражник. Ехал он на вороном коне во всем облачении — с ружьем за плечами и с нагайкой в руке. Яшка забеспокоился.

— Бежим, Вась, в лес! — шепнул он.

— Не надо, — возразил я. — А то подумает — украли чего-нибудь, припустит вороного и догонит.

— А чего же будем делать? — растерянно спросил Яшка.

— Будем спокойно идти навстречу, помахивать кузовками. А как поравняемся, то поздороваемся с ним.

Так мы и сделали. Но стражник не ответил на наш поклон. Вместо ответа он остановил своего тонконогого беспокойного коня, подкрутил пышные черные усы, прищурил левый глаз и строго спросил:

— Это вы куда направились, хлопцы?

— По ягоды, дяденька, — громко ответили мы.

— Почему так далеко забрели?

— А близко их нет… Мы на Долгую поляну, там завсегда крупные бывают ягоды.

Стражник глядел на нас нехорошими, колючими глазами так, будто хотел насквозь проколоть ими. И, подобрав поводья, проговорил:

— На Широкий дол не ходить, траву не мять, слышали? — погрозил он нам нагайкой.

— Нет, мы туда не пойдем! — облегченно передохнув, сказали мы.

— Ну, то-то же, — промолвил стражник, тронув коня, и, как нам показалось, подозрительно поглядел на наши кузовки.

Проводив взглядом стражника, мы с Яшкой так припустились бежать под уклон, что только пятки засверкали. Мы боялись, как бы стражник не воротился и не спросил нас: «А ну-ка, друзья, покажите, что тут у вас есть в кузовках?.. Где это вы взяли такие бумажки и газету, в которых против царя и графа написано?..»

Мы бежали рысью до самого леса и только там, на Долгой поляне, собирая чуть порозовевшую клубнику, успокоились. Ягод было много, и мы быстро наполнили ими наши кузовки. А потом поели и направились в имение.

Нам повезло. Дядя Игнат как раз был на месте. Искать его не пришлось — мы тут же на него наткнулись. Он так обрадовался «гостинцу», что обнял нас и расцеловал. А когда мы уходили домой, проводил с полверсты.

— Ну, бегите, — сказал он, прощаясь с нами. — Да поклон от меня большущий передайте Роману, Григорию с дядей Максимом и всем остальным мужикам…

Домой мы с Яшкой возвратились еще засветло. И возвратились без кузовков и без ягод.

Сбыла полая вода, смолкли в приречных вербах соловьи. Теперь им не до песен — они выкармливают своих птенцов, только что появившихся на свет. Дядя Максим как-то рассказывал нам с Яшкой, что соловейка — большой мастер петь и нет на всем белом свете другой такой птицы, которая бы пела лучше. Да только это не наша птица, не мужицкая.

— А чья же? — спросили мы.

— Барская, — ответил дядя Максим. — Все больше по ночам распевает, для господ. Да и песни соловейкины не совсем понятны нам. Они не радуют, не веселят душу. Вот жаворонки и ласточки — эти роднее и ближе нашему брату. Одни под синим небушком, над полями широкими день-деньской поют, заливаются, другие все лето возле наших дворов живут, под крышами сараев гнезда себе свивают. Всегда их видишь, всегда они у тебя на глазах, резвятся, щебечут — сердце не нарадуется!..

И вот, когда перестают петь соловьи, наступает сенокос.

Дозревают густые высокие травы на дальних заливных лугах, резко, надтреснуто кричат коростели. В низких, сырых местах кружится и звенит комариная пурга. В оставшихся от половодья баклушах — маленьких пересыхающих озерках, — не подозревая скорой своей гибели, спокойно разгуливают пучеглазые щурята весеннего вывода, успевшие вырасти с палец, а некоторые и больше.

Дальние луга принадлежали Карпу Ильичу Табунову. Купил он их за бесценок у разорившихся вконец поселковых мужиков. Сена каждый год накашивали здесь много. Одни табуновские работники не справлялись с делом, не успевали вовремя закончить сеноуборку, и Табунову приходилось нанимать косцов — тех же поселковцев, у которых были куплены луга. Но когда поселковцев выгнала из своих насиженных углов злая мачеха-нужда — кого батрачить в город, кого в графское имение, — Табунову пришлось нанимать зареченцев или мужиков из соседних деревень.

В один из воскресных дней, после обеда, Табунов пожаловал в наш конец. У избы Романа Сахарова собрались почти все безлошадники. Карп Ильич разгладил бороду, прищурил маленькие, немного с раскосом плутоватые глаза и степенно сказал:

— На дальних лугах дня через три косить можно. И я так решил: чем нанимать чужих, лучше своих подрядить. Как вы, мужики, согласны?

Мужики переглянулись и ответили:

— Почему же не согласиться? От работы мы никогда не отказывались. — Потом кивнули в сторону Романа Сахарова, молча сидевшего на завалинке: — Давай, Роман, будь за старшего, договаривайся.