Мы привели знаменитую 53-ю главу Второисайи. В ней отражены уже новые представления современников об иудейском мессии. Однако он здесь еще не бог. Пророк прочит ему за его страдания удел «с великими». Тем не менее христианство сочло эту главу пророческим предсказанием об евангельском Иисусе Христе.
В книге Даниила, датируемой первой половиной II в. до н. э., дан другой образ: «Видел я, — говорится там, — в ночных видениях, — вот, с облаками небесными шел как бы сын человеческий, дошел до ветхого днями и подведен был к нему. И ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили ему; владычество его — владычество вечное, которое не прейдет и царство его не разрушится» (7, 13–14).
Примечательно, что в русском переводе этого места Ветхого завета содержится упоминание «Христа владыки», создающее иллюзию, будто Даниил за два столетия до христианства прямо называет евангельского Христа (9, 25). Однако достаточно обратиться к еврейскому оригиналу, чтобы убедиться, что здесь употреблено не имя собственное, а всего лишь знакомое уже нам слово «машиах» (помазанник, мессия), которое неоднократно встречается в ветхозаветных произведениях.
Таковы иудейские корни проблемы «Христа» до Христа.
Христианское богословие выдает рассмотренные выше отрывки за доказательство чудесного предвидения ряда черт образа евангельского Христа. Однако нетрудно понять, что здесь вопрос перевернут с ног на голову. Не Второисайя и не Даниил пророчески предсказали образ евангельского Христа, а авторы новозаветных произведений творили своего богочеловека, используя ветхозаветные пророчества о мессии. Это положение вполне очевидно и подтверждается неоднократно встречаемой в евангелиях фразой: «Да сбудется реченное через пророков». Имея перед собой такую цель, авторы новозаветных произведений легко достигали в творимом ими образе сходства с пророческими мессиями.
* * *
Кумранские открытия, по выражению одного зарубежного журналиста, вызвали бурю как в кругу ученых, так и среди широкой публики. Причиной этому было некоторое сходство идеологии, обрядности, социальных идеалов между кумранским и раннехристианским движениями. Сходство это выявилось в результате сопоставления некоторых свитков Мертвого моря с новозаветными произведениями. При этом наиболее сенсационными оказались кумранские оказания о некоем безымянном «учителе праведности». Они дошли до нас в маленьких фрагментах, разбросанных в разных произведениях кумранского круга. Взятые по отдельности эти отрывки глухо говорят о своем герое. Однако в совокупности они позволяют уловить канву какого-то широко распространенного в кумранской среде повествования об «учителе праведности», его «духоносной» деятельности, неравной борьбе с безымянным «нечестивым жрецом», его насильственной смерти и ожидании его возвращения в «конце дней».
Как можно понять, «учитель праведности» был главой или основателем кумранской общины. Он охарактеризован как «избранник божий», посланный свыше, чтобы вести своих соотечественников по начертанному богом пути. Кумранские авторы, писавшие об этом, по-видимому, считали учение «учителя праведности» откровением: оно получено «из уст бога», оно раскрывает «все тайны слов его пророков», оно же послужит и к спасению всех уверовавших в него.
Учение этого божьего посланца нашло себе приверженцев. Надо полагать, это были те «сыны света» — кумранская община, в среде которой и сохранились сами сказания. Однако в дальнейшем «учителя праведности» постигли неудачи. Во-первых, некоторые из его приверженцев отошли от него и «отвернулись от колодца живой воды»— нового богоносного учения. Еще более драматические последствия имело преследование его «нечестивым жрецом»— исследователи довольно единодушно отождествляют его с первосвященником иерусалимского храма. Один маленький отрывок рассказывает о каких-то трагических событиях, развернувшихся в «день всепрощения»— судный день, когда среди сторонников «учителя праведности» появился «нечестивый жрец», чтобы «поглотить» их. В другом фрагменте упоминается, что «нечестивый жрец» направил кого-то к «учителю праведности», «чтобы умертвить его». Как можно понять из других мест, эти усилия в конечном счете увенчались успехом: «учитель праведности» погиб насильственной и, вероятно, мученической смертью.
Но и после смерти он не утратил своего значения для его приверженцев. Они верили, что скоро наступят «последние времена» и он снова явится, чтобы судить все народы. При этом приверженцев самого учения, как об этом говорится в одном отрывке, «…бог спасет от дома правосудия за их страдания и веру в учителя праведности».
Сопоставив сохранившиеся отрывки этого кумранского повествования с евангельскими рассказами об Иисусе Христе, нетрудно заметить некоторые черты сходства в общей сюжетной линии. Некая исключительная личность— богочеловек в Новом завете, божий избранник в кумранских документах — послана свыше, чтобы возвестить богооткровенное учение. И там и здесь оно должно спасти праведников в день «божьего суда». И кумранский «учитель праведности» и евангельский Иисус наталкиваются на преследователей, и дело оканчивается в том и другом случае смертью божьих посланцев.
Интересны и некоторые детали. Замысел убийства кумранского «учителя праведности» авторы свитков приписывают «нечестивому жрецу». Замысел убийства Иисуса авторы евангелий приписывают первосвященнику иерусалимского храма (Иоанн 11, 49–50; 18, 14; Ср. Матф. 26, 3–4; Марк 14, 1 и др.). И в кумранских свитках и в Новом завете преследование божьих посланцев приурочивается к праздничным дням. В евангелии or Матфея Иисус как бы в параллель «учителю праведности» тоже назван «учителем». Иисус Христос, писал известный зарубежный исследователь, «в том виде, в каком он выступает перед нами в новозаветных писаниях, является во многих отношениях поразительным перевоплощением „учителя справедливости“»[109].
При всем этом кумранский «учитель» не может быть отождествлен с евангельским Иисусом. По мнению большинства компетентных исследователей, рукописи, где он упоминается, относятся ко времени, предшествующему середине I в. до н. э., в то время как новозаветная литература связывает деятельность Христа с концом правления римского императора Тиберия, т. е. с 30-ми годами I в. н. э. Этот столетний разрыв — кумранский «учитель» старше евангельского по крайней мере на столетие — и побудил исследователей рассматривать его как своего рода «Христа» до Христа, т. е. говорить о заимствовании авторами новозаветных произведений некоторых кумранских сюжетов.
Проблема «учителя праведности», этой загадочной тени некоей реальной исторической личности, потянула за собой цепочку других проблем. Идеология, обрядность, организация, социальные идеалы кумранской общины оказались сопоставимыми с аналогичными чертами раннехристианских общин. Множество исследователей крупицу за крупицей выявляли разнообразные черты сходства между кумранской и новозаветной литературой, и сейчас такие параллели насчитываются многими сотнями.
Приведем некоторые из них.
В кумранских документах утверждается, что в мире существуют две могущественные силы, два духа — добра и зла, правды и кривды, света и тьмы, а сотворенный богом человек до определенного «тайного» срока находится на распутье между этими двумя началами. До известной степени сходные представления мы встречаем и в новозаветной литературе. Члены кумранской общины ждут мессию, божьего посланца, который явится, чтобы судить народы и спасти праведных. Такими же идеями проникнута и новозаветная литература. Кумраниты ждут «в конце дней» решающего сражения между воинством света и воинством тьмы, в результате которого приверженцы духа тьмы, Велиала, погибнут «без остатка и без спасения». Новозаветный Апокалипсис и некоторые другие произведения этого круга полны таких же мотивов.
По оценке кумранских свитков человек греховен. От рождения до смерти он живет в неправде. То же примерно утверждает и христианское вероучение. «Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя» (I Иоанн 1, 8).
