Лейтенанта «моего гепарда» уже не наблюдалось ни рядом с занудой Эпиньи-Дюрсаком, ни рядом с барами, и Захария совершил изящный маневр, посмеялся там, ущипнул чью-то невинную задницу здесь, отметился еще где и по невероятному стечению обстоятельств, к которому, разумеется, приложил свой гений, оказался у запасного выхода. А оттуда – знакомая галерея, а оттуда – знакомые переходы; а там – знакомый эрмитаж. И Николай Канторович с двумя бокалами вина, черт побери, ждавший его – Захария даже застыл на секунду, чтобы запечатлеть в своей памяти этот дивный образ: смиренно ждущий хищник. Но душа рвалась навстречу, но тело полыхало страстью, но тонкая артистичная натура требовала подпорхнуть поизящней, тем более что и туника должна была развеваться очень эффектно, и брючки мерцать в полумраке крайне заманчиво, и Захария подпорхнул к нему. И – о жаркие поцелуи, о страстные объятья, о предусмотрительные текстильщики, разрабатывающие ткани, которые, к счастью, не рвутся, когда их сгребает лапища чурбана Канторовича, о прохладный ветер, шаловливо гуляющий по покрытой испариной коже, о сладостная необходимость кусать губы до крови, чтобы не исторгнуть бесстыдный стон. О блаженная возможность уткнуться лбом во влажное плечо, выгнуться под ласковой рукой, замереть под невесомым поцелуем. О горькая необходимость возвращаться на дурацкий челнок.
По большому счету, у Захарии было еще дней пять, в течение которых была возможна относительно синхронная связь с крейсером. Только вот зачем? Следующий раз крейсер «Адмирал Коэн» должен был прибыть где-то через пол земных года, что-то около четырех марсианских месяцев. И кто его знает, что будет тогда. Поэтому Захария делал вид, что безумно, просто отчаянно занят, и в первую очередь себя убеждал, что это – правильное решение. И Николай Канторович не мешал ему притворяться.
Только вот отчего-то долго, долго, бесконечно долго у умнички, благоразумного, рассудительного и прагматичного Захарии Смолянина во рту был отвратительный желчный привкус, а на самом кончике языка вертелись слова, которые он мог сказать, которые он должен был произнести, обязан! Которые были бы рады услышать, чтобы у них, уже безликих, уже безымянных, уже отчужденных там высоко появилась возможность сказать что-то в ответ. И вроде красив был риторический вопрос: «А зачем?», а ответить на него все-таки было можно, и Захария хотел услышать ответ, и знал, что этот ответ был бы невероятным, нужным, верным, вот только – «бы».
И модель приближения «Адмирала Коэна» удалить рука не поднималась. Он, кстати, удалялся, Захарии нужно было всего ничего – повернуть голову и увидеть, где он там уже, как далеко от Марса. До чего модель хороша. А он повадился сидеть в изголовье кровати, откинув голову назад, и вслушиваться во что-то неведомое, что-то высоко-высоко, словно оно могло вернуть ему что-то, что он по своей – глупости – вырвал из своей жизни.
========== Часть 17 ==========
Арчи Кремер побывал в своем втором отпуске где-то через два месяца после известных событий. Почти самостоятельном, между прочим. Пифий Манелиа дал ему понять, что это именно самостоятельный, именно почти и именно отпуск. Он вообще был ловкачом, этот кибер– и человеко-психолог. Он избегал прямых заявлений; он вообще предпочитал не высказывать свое мнение, а если от этого не отвертеться, использовал слова пообщее и фразы поузнаваемее, чтобы никто и не догадался, что Пифий думает на самом деле, чтобы никто и никогда не обвинил его ни через три месяца, ни через тридцать лет, что он когда-то давно или совсем недавно смел думать не в духе и не в соответствии с официальной доктриной. С Арчи такие вещи прокатывали со значительными сложностями – он-то изначально не доверял никому, кто находился рядом с ним, и особенно Пифию Манелиа, чего уж. Что не мешало им неплохо ладить.
Одной из основных причин пусть настороженного, но расположения была выдающаяся способность Пифия толковать самому Арчи, что да как происходит в его теле. Пифий был первым человеком, который учил Арчи обращаться с Артом, и он же учил Арта обращаться с Арчи. Помимо этого, странные отношения Пифия и Дамиана Зоннберга позволяли ему выторговывать для Арчи какой-нибудь приятный бонус. Например, выходной в какой-нибудь глуши. Пифий торговался с Зоннбергом, доводил того до бешенства, до трясущихся рук и ослепительно белых пятен перед глазами, не столько уговаривая на это самое решение позволить Арчи выходной вдали от центра, сколько подводя к такому нежелательному решению пинками и щипками. Зоннберг крайне неохотно выпускал Арчи из центра, не без основания опасаясь, что тот попытается удрать, а Пифий, не отрицая этого, все-таки выцарапывал для Арчи почти легальную возможность к этому самому побегу подготовиться. Он и объяснял Арчи, почему побег не удастся, причем никогда не указывал на самую очевидную причину, а все больше на другие: и жизни-то Арчи не знает, и ведет себя так, что будет выделяться, и поведение других читать и толковать не умеет, и сугубо материальных средств у него мало. Зоннберг это знал, и поэтому тоже злился на Пифия. А тот ухмылялся. А потом показывал зануде Зоннбергу: Арчи учится с удвоенным усердием, а не придерживается своей излюбленной тактики – противодействовать бездействием.
Пифию было интересно, когда Арчи догадается, что является самой главной причиной, по которой побег не удастся в любом случае. Не дурак ведь мальчишка, совсем наоборот. Умный ребенок. Не то чтобы настойчивый, но очень последовательный. Не то чтобы увлекающийся, но терпеливый. Он все так же ненавидел Арта – по крайней мере, Пифий во избежание бесконечных философствований согласился сам с собой именно так называть эти отношени Арта и Арчи, иначе он рисковал бы провести лет с пяток, пытаясь поточней их определить. И все-таки Арчи учился мирно жить в одной оболочке со своим искином, тем паче именно Арт обеспечивал его существование.
Но пока Арчи обращал внимание на самые разные детали, которые должны были сделать побег успешным: он учился двигаться, как обычные люди, разговаривать, слушать, смотреть – последнее, правда, чуть лучше, чем они – спасибо Арту. Он знакомился с планом центра в мельчайших деталях, даже систему наблюдения взялся изучать; он все прочней обосновывался в локальной сети – по большому счету, изо всего многотысячного коллектива центра Арчи был его единственным коренным жителем, остальные-то приходили и уходили, а он в центре жил, так что локальная сеть незаметно стала его привычной сферой обитания. Но он рос, и его опыт вместе с ним. Пифий осторожно подталкивал Арчи то туда, то сюда, обращал внимание еще и на такой аспект, еще и на такую деталь, и Арчи, сделав вид, что это его совершенно не интересует, принимался изучать еще и это.
Дамиан Зоннберг злился на подстрекателя Пифия. Тот – посмеивался и махал у него перед носом успехами Арчи. Впечатляющими, надо сказать, успехами. В соответствии с идеологией проекта, Арт – искин – поначалу только обеспечивал взаимодействие Арчи с окружающей средой и самую малость помогал ему какими-то совсем примитивными умениями; Арчи сам набирался знаний и умений, он учился обращаться со своим телом, тренировался. Причем он пребывал в блаженном неведении, что его намерение сбежать остается известным только ему. И, наверное, только успехи Арчи – на фоне его недавнего молчаливого бунта – смиряли Зоннберга с мелкопакостническими советами Пифия Манелиа.
Собственно, первый отпуск Арчи Кремера начался с как раз подстрекательств Пифия и ими же закончился. К центру относился милый уютный домик в лесу, километров за семьдесят от ближайшего населенного пункта. Туда Арчи и Пифий и отправились. Зоннберг возмущался; Степанов подмигивал Пифию и охотно рассказывал другим коллегам сальные анекдоты с явным таким подтекстом. Тетушка Октавия Примстон тихо пообещала Пифию, что если что, если с Арчи хоть что-то случится, если злостный развратник и преступник Пифий посмеет предпринять в отношении Арчи хоть что-то полу-, частично или нелегально, она его лично разделает на пятьсот шестьдесять восемь частей. Пифий немало развлекся: это же надо, в Арчи наконец увидели человека. Простите, потенциального полового партнера. А то, что мальчишке было все так же пятнадцать лет, никого особенно не волновало. Забыли, гады, видя перед собой нечто – кое-кого, если быть точней, явно не соответствовавшего этому возрасту. Но в чем все были правы, так это в удивительно романтичной обстановке – было лето, стояла отличная погода; домик – ну как домик, милое такое шале с восемью спальнями, способное при необходимости принять человек сто пятьдестят гостей – располагался на берегу небольшого озера, и кругом лес, и ни души на многие километры. Пифий отлично понимал, что себе же пытку устраивает; но все-таки он считал, и не без оснований, что такая вот вылазка может оказаться успешной.
