Ромуальдсен был тем еще ублюдком, если честно. Женат был, не без этого. Прямо в Космической академии женился на одной очень алчной до офигенных перспектив дуре, прямо в своем первом гарнизоне начал ее поколачивать, а в третий прибыл уже без нее. Жена его потерялась где– то на переезде, на развод подавала дистанционно, и неизвестно, кто и как с ней говорил, а также сколько ей эти неизвестные пообещали или чем пригрозили, но развод прошел тихо– мирно. Особенно если учитывать, что Ромуальдсен совершенно не умел копить деньги, хотя и умел их зарабатывать. Так что делить им было нечего. Что с женой сталось, Ромуальдсена не интересовало совершенно, через десять лет он и вспомнить не мог, как ее зовут. С тех пор предпочитал очень формальные связи с дамами из обслуживающего персонала, по сути напоминавшие визиты в бордель и обходившиеся примерно так же дорого. Начальство и на это смотрело сквозь пальцы, потому что Сигмунд Ромуальдсен мог быть говнюком с посторонними, не меньшим говнюком с коллегами, но это компенсировалось его изобретательностью и невероятной работоспособностью.
Он нашел себя в космических войсках, этот подлюка Ромуальдсен. Терральные войска, те, которые были и навсегда останутся прикованными к Земле, были для него слишком мелким прудом. В космосе да, можно было размахнуться. Особенно когда ученые, тоже, кстати, работавшие под эгидой космовойск, начали все серьезнее говорить о возможности мегадальних космических перелетов. Это представить только: Солнечная система может быть освоена в ближайшие сто пятьдесят – двести лет, возможно даже, что и эти сроки будут ужаты, потому что технологии развиваются по геометрической прогрессии. Футурологи уже допускали скачкообразный прирост в соответствующих знаниях, допустим, открытие и освоение какой– нибудь частицы, допускающей использование в качестве топлива, к примеру. И тогда весь Млечный путь можно будет освоить – пусть не сразу, пусть лет через триста, но сама перспектива! Масштабы захватывали. Ромуальдсен, стервец, будучи шестидесяти двух лет от роду, все равно затаивал дыхание, глядя в космос где-нибудь на Луне-2, всматриваясь в его бесконечность, которую только последний идиот мог бы обозвать пустотой. Так что да, он был на своем месте: особенно если учитывать, что стоя на смотровой площадке на Звездной башне все на той же Луне-2 – огромной дубине, напоминавший кому леденец, а кому эрегированный член, – под стеклом толщиной в две дюжины дюймов, так просто было ощутить всей кожей и невероятную тишину, и невероятную черноту, и невероятную глубину космоса, а еще поверить, что за спиной, под ногами, вообще рядом нет этих идиотов – людишек.
Но Ромуальдсен, сволочь, был еще и умен. Он знал, когда можно было браниться, топать ногами, даже за волосы таскать, а когда – убеждать велеречиво, страстно, патетично, взывать к человеческим качествам, долгу перед потомками и прочей дряни, в которую сам он не верил ни на гран. В Генштабе, например, в зале совещаний – исключительно второе. В лабораториях – первое, отчего бы нет. Еще можно было применить все свое краснобайство на каких-нибудь публичных выступлениях: начальство любило заигрывать с публикой. Ромуальдсен был об этой публике самого невысокого мнения, одно время высказался крайне зло об народе; научился же придерживать язык, когда его лишили премии, сослали в отдаленный гарнизон и лишили возможности играть в свои любимые игрушки – знакомиться с новыми исследованиями – на почти полтора года. Начальство сказало: капитан первого ранга Ромуальдсен, вы великолепный логистик, ваши достижения бла-бла, мы ценим в вас бла-бла, поэтому будьте добры продемонстрировать все это в жопе мира; а ослушаетесь – пойдете под трибунал. И все это с милой, снисходительной, акульей такой улыбочкой, которая не удавалась ни лейтенанту, ни капитану, ни впоследствии адмиралу Ромуальдсену.
Фронтир этот, чтобы его крючило и корежило, был практически всем хорош. Людей – мало. Природа – нетронутая. Пейзаж – камни, пыль. Украшения – терминатор; Ромуальдсен поначалу два часа развлекался, шагая из дня в ночь и обратно. Еще одно украшение – небо: атмосферы всего ничего, Солнце как раз спряталось за Землей, и Ромуальдсен офигел, сколько всего, оказывается, скрыто воздухом. Только, наверное, на этих впечатлениях, он и дотерпел до конца ссылки. На них, а еще на раздумьях над маленькой такой проблемкой.
Технологии, конечно, шагнули далеко вперед хотя бы при жизни того же Ромуальдсена. Летопись телевидения за последние полста лет чего стоит: трехмерному изображению от силы лет девяносто, интерактивному – и того меньше, а люди нынче в сторону аппарата, который не обеспечивает наряду с визуальными и акустическими еще и тактильные, обонятельные и даже вкусовые ощущения, и не смотрят. То есть если ты смотришь документалку о суперэлитном ресторане в Париже, скажем, и тебя вроде как проводят по кухне, а главный– преглавный элитный шеф– повар всея Западной Европы показывает тебе, скажем, как готовит десерт, и даже предлагает попробовать, то ты должен иметь возможность потрогать, понюхать и – интерактивно – попробовать. Кусочек, который предложит тебе шеф-повар, тебя естественно не насытит, хотя – отчего бы нет, если воздействовать на нейроны, отвечающие за ощущения сытости; но вкус его ты сможешь прочувствовать. Нейротехнологии, обманка, по большому счету, но вполне убедительная.
И все вроде прекрасно. Но. С этим «но» Ромуальдсен и столкнулся. Случайно, надо сказать. Оказался свидетелем, как оказались равно неэффективными и дроны, и люди. Дроны – хорошие такие, разумные роботы, которые обладали двумя управляющими циклами – своим собственным и удаленным. Искусственный интеллект у них был не чета человеческому, это точно, но на относительную автономность и на создание своих собственных алгоритмов поведения они были способны. Тест Тьюринга прошли бы, наверное, пусть и не с первого раза. Ни одна живая душа не признала бы их разумными в человеческом смысле, и тем не менее они были неплохими солдатами. Собственно говоря, что армия, что флот, что космические войска постепенно заменяли людей именно ими. А если свой автономный цикл выходил из строя или как-то замыкался, то приходил на помощь дистанционный интеллект базы. И вот Ромуальдсен наблюдал с расстояния метров этак в четыреста, как три дрона, которые занимались чем-то мирным вроде подготовки площадки для еще одного здания, сошли с ума. Сначала выкопали котлован глубиной метров этак в сорок, затем начали швырять камнями вокруг, хорошо они не были вооружены, а так бы досталось и Ромуальдсену и еще пяти бедолагам, которые находились за пределами базы. Киберинженеры разводили руками и рассказывали фигню о квантовых волнениях, о потоках альфа-частиц, которые могли вывести из строя процессоры, еще какая дурь. В принципе, вся электроника на базе барахлила в тот день, то экраны снежить начинали, то в переговорах возникал непонятный шум, то сигнал с Земли и на Землю шел чуть ли не двенадцать минут, и версия о блуждающих электронах, о первичной радиации, о чем там еще, была не хуже и не лучше гипотезы о вмешательстве магов вуду.
Ну и люди. Хрупкий и уязвимый механизм сам по себе, дурковатый, самонадеянный, неэффективный до такой степени, что просто удивительно, как люди смогли построить все эти невероятные здания, космические корабли, гиперкомпьютеры и что только еще. Ромуальдсен, к примеру, был трусоват, когда приходилось выходить на открытое пространство. В помещении он был титан, а вне зданий – чувствовал себя неуверено, с трудом удерживал себя от того, чтобы не оглянуться лишний раз, предпочитал держаться за спинами солдат, но так, чтобы и спину ему прикрывало хотя бы полвзвода. Когда приходилось действовать, Ромуальдсен клал большой хрен на свои страхи и действовал, да. Но ситуация, когда на его глазах погибали люди, впечатляла его – все еще. Было в ней что-то особенно угнетающее. Даже гибель мегамиллионного промышленного комплекса не впечатляла его, как разорванное брюхо простого девятнадцатилетнего солдата. Или когда неожиданно, непредсказуемо совершенно на той же Луне рядом с полуротой солдат в горную породу врылся метеорит, и отколовшийся кусок попал в одного из них, и Ромуальдсену пришлось смотреть на то, что осталось от человека, и не спасли его ни углехромопластиковые накладки, ни сверхпрочный каркас скафандра, а потом осматривать место происшествия, докладывать начальству на Землю и говорить с подчиненными, задумываться о хрупкости всего человеческого получалось очень легко. А такие мысли тянули за собой много других: что делать, как защитить, как соблюсти баланс между защищенностью и эффективностью, можно ли сочетать защищенность и мобильность, да мало ли чего еще. И все равно выплывала, перекрывала собой все остальное эта дурацкая мысль: до чего же хрупок, до чего же неэффективен человек.
