– Стандартно, как у человека.

Кронинген сел ровней.

– Мне кажется, что люди, создававшие меня, были счастливы играть в демиургов, – пояснил Арчи. – Те же артикуляционные органы, в которых нужды нет, похожи на человеческие.

– Вас не создавали, – тихо и очень медленно возразил Кронинген. – Создавали ваше тело. Вы – не тождественны ему.

Напрягшемуся Арчи он пояснил:

– Моя крючкотворская натура протестует. Это выражение неверно ни теоретически, ни терминологически, ни феноменологически. И поэтому я настаиваю: ваши органы создавались другими, ваша личность – дополнена искином, если вы настаиваете, но все-таки вы не есть он. Вас не создали. Вы сами развиваетесь в то, что вы есть. Итак. Коль скоро мы установили, что вы способны различать вкус по аналогии с человеком, то приступим. Предположу, что и другие чувства у вас хорошо развиты. Насчет зрения не сомневаюсь, а обоняние?

Арчи недоуменно пожал плечами.

– Подозреваю, что так же, как и зрение, – буркнул Кронинген. – Вы им пользуетесь исключительно как профессиональным инструментом, забывая, что существование человека не ограничивается профессией.

Арчи засмеялся, но не стал возражать.

Кронинген еще немного повозмущался, но начал показывать Арчи, как можно притворяться. И еще немного – как дегустировать. Арчи удивлялся: это, оказывается, просто. И у него, оказывается, действительно все присутствует, чтобы развлекаться, а не анализировать. А еще: эти мимолетные прикосновения, которые позволял себе Кронинген, они – зачем? Ему скучно, или он хочет поближе подобраться к Арчи, чтобы поиметь его в своих целях, или что?

Около полуночи Арчи решил откланяться. Кронинген не возражал. Встал, подошел к двери. Положил на ручку руку и замер. Арчи ждал, когда он либо дверь откроет, либо отойдет от нее. Кронинген же изучал его лицо. Он был напряжен, немного хмурился, подозрительно глубоко дышал. Арчи подозревал, что у него на уме было кое-что из области некодифицированного. Нечто, не входящее в программу пребывания. И он думал: хочет ли он пойти навстречу Кронингену, согласен ли? И кажется, хотя бы из простой благодарности за развлекательный вечер он был не против. Арчи склонил голову, прищурился, улыбнулся краешком рта. Наверное, что-то еще нужно сделать, но этот Кронинген не из тех людей, с которыми обычно общался Арчи, и к чему он привык, неизвестно. Но намеки же он должен различать, улавливать косвенные признаки – с его-то опытом?

Кронинген приблизился к нему совсем вплотную. Арчи ощущал его дыхание на своих губах; если чуть-чуть потянуться, можно ухватиться за его анализ, который Арт проводил больше по привычке, чем по необходимости. Как всегда, цифры; как всегда, в этом почти не было необходимости. У Кронингена было теплое дыхание, с ароматом вина – это Арчи и без Артовых цифр мог определить, а остальное неважно. И губы у него тоже со вкусом вина – это Арчи определил, когда Кронинген осторожно поцеловал его. Его рука все лежала на дверной ручке. Правая – висела плетью. Губы – пробовали Арчи на вкус. Глаза – поблескивали рядом, наблюдали за ним.

Арчи шевельнул губами в ответ, почувствовал язык Кронингена на них, рассеянно подумал о том, как нелепо называть его по фамилии. Попытался соотнести с именем, но не складывалось. Кронинген целовал его, ухватив за затылок, жадно дышал, ласкал шею; Арчи нерешительно положил руки ему на спину. Арт, стервец, помалкивал, не пытался влезть с дурацким вопросом насчет того, следует ли ему обеспечить то и то – то ли рассчитывал самостоятельно определить модель физиологического поведения, то ли еще что, и Арчи терялся – он-то привык рассчитывать на это как на какой-то маркер, что ли, якорь, который помогал ему ориентироваться в ситуации. А вместо этого он ощущал возбуждение – идущее откуда-то изнутри, ощущал эрекцию – свою и чужую тоже, ощущал, как изменился запах у Кронингена. Самую малость, совсем чуть-чуть, но он стал пряным, привлекательным, говорящим.

И Арчи понимал: он в любую минуту может воззвать к Арту, чтобы тот спасал его. Он сам мог спастись бегством. Он мог обратиться к Кронингену, и тот бы отступил. А взамен Арчи подставлял шею, выскальзывал из комбинезона, помогал ему снимать рубашку, опускался на колени, с любопытством, с каким-то новым и совершенно незнакомым чувством целовал кожу на животе, на паху, проводил языком по его члену, вслушивался в странные слова, которые говорил Кронинген, недоумевал – тот восхищался им, говорил какую-то несусветную чушь, совсем не в его духе, и от нее Арчи становилось жарко. Он поднимался с колен, заглядывал Кронингену в лицо, позволял ему укладывать себя на кровать и снова недоумевал, слушая глупые слова, словно вырванные из каких-то любовных романчиков, слушая ощущения, удивляясь педантичности, с которой Кронинген обследовал его тело, но куда больше – тому, с каким удовольствием тот целует его, гладит и снова восхищенно шепчет какую-то чушь. Удивляясь тому, что он подается навстречу, выгибается, стонет; удивляясь, что он наслаждается, хочет большего. Хочет – Кронингена.

Из-за этой – не в последнюю очередь чуждой Арчи – человеческой физиологии Кронинген лежал, переводя дух, лениво растирая по груди пот, пах – иначе – и по-прежнему привлекательно. Арчи даже было неловко: он-то никакими такими реакциями обременен не был. У него все было в порядке.

– Мне все-таки пора, – поднявшись на локте, прошептал он.

Кронинген провел кончиками пальцев по его скуле.

– Просить тебя остаться глупо? – полюбопытствовал он. – А попросить заглянуть завтра – можно?

– Попросить? Можно, – усмехнулся Арчи и встал. Кронинген успел провести рукой по его спине, улегся на боку, следил, как Арчи собирается.

– А рассчитывать на согласие? – развеселился Кронинген.

Арчи пожал плечами.

– Почему нет, – наконец сказал он.

Утром Обаде спросил:

– Надеюсь, кофе был употреблен в теплой, душевной обстановке?

Кронинген рассеянно улыбнулся и вежливо ответил:

– Несомненно.

– Кстати, а отчего у прелестника Кремера зуб на твоего дядюшку Альдо? Это ведь тот нейрохирург, который меньше сорока тысяч за операцию не берет, да?

– Он еще и титулами берет, – механически отозвался Кронинген и недружелюбно посмотрел на Обаде.

Тот подмигнул.

– Ах, как бы я хотел пригласить Кремера на кофе… Боюсь только, столько кофе он не выпьет. – Печально вздохнул он.

– Ты только сам не забывай, что много кофе – вредно, – учтиво ответил Кронинген. – А в твоем случае еще и чревато неприятными последствиями для твоей хорошенькой мордочки.

– Посмею ли я, – оскалился Обаде.

– Вот и хорошо, – отозвался Кронинген.

Кронинген стоял у автоповара, Обаде подошел к нему, остальные обсуждали что-то свое, и он тихо порадовался, что его пикировка с Обаде осталась незамеченной остальными. Отчего-то не хотелось, чтобы кофе–не кофе, но не низводился до уровня примитивного командировочного секса. А его коллеги это расценили бы именно так. И это не устраивало его совершенно.

Арчи заглянул к ним около полудня, поинтересовался, все ли в порядке, нужен ли он.

– Вы всегда нам нужны, милейший, дражайший Артур. Мы счастливы просто видеть вас, единственного нормального человека в этом мирке стукнутых на всю голову, – заулыбался Обаде.

– Разве это состояние не должно быть вам понятно? – кротко поинтересовался Арчи. – А я-то думал, что среди вашей братии нормальные люди – это скорей отклонение, чем норма.

Зиновия Эркель захохотала.

– Я всегда говорила, что ты чокнутый, Джеф! И это уже видно невооруженным глазом – это подтверждает даже безупречно беспристрастный медиатор!

– Нас как минимум двое, красотка, – помахал ей рукой Обаде. А сам следил за Арчи – за Кронингеном – снова Арчи.

Арчи было не привыкать. Кронингену, очевидно, тоже. Но он улучил момент, отправил ему сообщение: «Заглянешь вечером?». Арчи неожиданно ощутил, как запульсировала кровь в висках; Арт вредно хихикал где-то в затылке. Кронинген взглядом повторил вопрос. Арчи – кивнул.