И следующим вечером, и еще. Он удивлялся, откуда у Кронингена берутся силы, чтобы рыскать по всему освоенному Марсу, держать в кулаке одиннадцать своих коллег – а они однозначно распоясывались, допрашивать бесконечных свидетелей – и еще скандалить: с Лутичем, Захарией, Араужо, снова с Захарией. И никак не переносить эмоции, которые он накапливал за день, на вечер. Арчи привязывался к нему – и пугался того, насколько быстро это происходит. Кронинген открывался ему – и Арчи пугался того, насколько просто это выглядит с его стороны, того, что и ему тоже придется открываться Кронингену. И куда больше его пугало, насколько он ждал вечера. Ему было страшно. Почти так же страшно, как тогда, когда он думал, что не может видеть, и не понимал, что с ним происходит.
Кое-что радовало его: следственная группа нуждалась в медиаторе все меньше. Лутич приноровился к ним, убедился в том, что они – все двенадцать – очень строго относятся к трудовой этике и заинтересованы в качестве расследования; Ставролакис, чувствуя копчиком, не иначе, что его возлюбленный «Триплоцефал» будет отмщен, а виновные выявлены и по справедливости наказаны, тоже расслабился и охотно сотрудничал с ними. Остальным было мало дела до политики, прокуроры, конечно, были теми еще засранцами, вели себя так, как если бы они были наследными принцами в изгнании, но до первых стычек, потом успокаивались и оказывались неплохими ребятами; а перестав совать носы во все дыры, так и вообще становились почти приятными людьми. И Арчи спросил у Лутича, так ли нужно его постоянное нахождение поблизости, если все идет неплохо. Получив утвердительный ответ, он поинтересовался у капитана Араужо, как обстоят дела с «Триплоцефалом» и не может ли он быть полезен на нем, в конце концов, опыт, знания, образование, все дела. Араужо обрадовался: промышленники требовали сырье, приходилось идти им навстречу, отправлять другие трейлеры в краткие рейсы, соответственно к ним прикреплялись пилоты и навигаторы, и уже был составлен график на ближайший год; команда «Триплоцефала» оказывалась обполовиненной. А Арчи с его-то работоспособностью был отличным кандидатом. Лакис похмурился, но не возражал – генштаб предполагал участие Арчи и в таком качестве. Для терранских бюрократов – стажировка курсанта Кремера, для них – значительное подспорье.
«Триплоцефал» был хорош: вычищен-вылизан, облицован новой хитрой пленкой, которую разработали местные умельцы, и не выглядел жертвой несчастного случая. Арчи, Араужо и Канторович проверяли бортовые системы; Захария и Арчи тестировали компьютеры. Времени, которое он мог проводить с Кронингеном, становилось все меньше. Арчи понимал, что должен быть рад – а не был, наоборот. Еще и Захария, который при каждой удобной минуте связывался с Николаем и болтал с ним об ужасных пустяках и ужасным интимным голосом, радости не добавлял. Арт еще, зараза, методично сообщал, где находится и чем занимается следственная группа и особенно ее руководитель – очевидно, реагировал на подсознательные и тщательно скрываемые от себя желания Арчи.
А они – следственная группа – рыли землю тем усердней, чем ближе был момент, когда «Адмирал Коэн» вылетит в сторону Марса. Кронинген был совсем не против остаться на планете до следующего его рейса, но остальные-то как раз жаждали вернуться. Тем более и задача казалась почти решенной.
Все нити опять тянулись к Земле. После первичного этапа освоения, в котором частные корпорации допускались к участию в качестве меценатов, не более – чествуемых, но не особо почитаемых, практически лишенных прав, кроме права давать деньги, больше денег, после этапа, который носил особый статус – престижного, был, естественно, убыточным, но представлялся необходимым, или по-иному никак, наступил другой, требовавший куда более значительных инвестиций. На этом этапе участники говорили и о прибылях, и естественно, корпорации сражались за право влезть в освоение Марса. Просто потому, что сырьевые ресурсы той же Земли приближались к нулю, а Марс – вот он, перспективная планетка, на которой можно построить новые, супертехнологичные, почти полностью автоматизированные фабрики, к примеру, а не расшвыриваться средствами на переоснащение и модернизацию. Просто потому, что инвестиции в Марс позволяли создавать невероятные агрегаты уже на Земле, что влекло за собой создание рабочих мест, получение огромных прибылей, возможность запустить зубы в военпромовский пирог – кто бы отказался от такой сказочной возможности.
Тот же «Омником», на который вроде как работал Лапочка Смолянин, с готовностью отстегнул несколько десятков учтенных миллионов и под миллион неучтенных койнов на подарки, банкеты и прочие прямые и косвенные взятки, чтобы одним из первых, а по сути единственным построить на Марсе мегакомпьютер. Коварный ход: второй долго еще будет не нужен, не настолько быстро прирастает население и промышленность на Марсе, чтобы возникла необходимость в нем; еще добрый десяток лет можно будет обойтись первым мегакомпьютером, а учитывая нежное отношение к своему красавчику Захарии Смолянина, можно было быть уверенным: он сделает все, чтобы его крошка всегда был самым лучшим, самым мощным, самым крутым, еще и других к этому делу подключит.
Но это отдельный случай. До того времени, когда Марс обзаведется собственной наукоемкой промышленностью, еще немало времени. Все всегда начинается с банального – стройплощадки. Здания. Они были нужны Марсу позарез – подо все. Под электростанции, очистительные станции, перерабатывающие комбинаты, под жилые дома и учреждения и так далее. Трюк с одной корпорацией не проходил, их в любом случае нужно было несколько, тем более у разных компаний были разные ноухау: кто-то специализировался на жилых, кто-то на промышленных зданиях. На Марсе границы размывались, потому что требования частью были схожими, а частью радикально отличавшимися. К примеру, первые жилые кварталы строились в бункерах: осваивался малый кратер, уточнялась геометрия поверхности, ровнялась, стены тоже – и в этом амфитеатре росли слои зданий. Но такая уловка была хороша только поначалу, ну разве еще для промышленных комплексов, а жить народ все же предпочитал под солнцем, и прозрачные купола с диаметром основания по несколько километров и высотой под километр оказались благословенным спасением. Но: все упиралось в терранские интриги. Кто владел патентом на то и то, кто хотел запустить лапу в генштабовскую казну, кто просто был настолько могущественным и авторитетным, что выигрывал конкурс, просто появившись на нем.
Приходилось подчас согласовывать самые разные проекты. То же бюро, в которое влез Илиас Рейндерс, считалось вроде как военным, но оно не производило ни полностью военный продукт, ни из полностью военных материалов. Иными словами, результат вроде как находился в государственной собственности, а на его достижении нагрели руки самые разные компании. Кто-то смог доказать, что его и только его разработки годятся лучше всего для марсианских условий. Кто-то был дядей невестки кого-то из штаба, приятельствовал с нужным чиновником, через него заводил знакомство с еще более нужным, и тот при оценке конкурсной документации обращал внимание исключительно на достоинства приятеля и соответственно на недостатки его конкурента. Илиас Рейндерс был хорошим исполнителем, тщательным и работоспособным, но не самым глубоким. И не самым важным. Он знал, что в задачу его бюро входило в том числе и согласование самых разных конструкций и технологий, но не задумывался о том, как хорошо они взаимодействуют в реальных ареанских условиях. Формально хорошо – и ладно. Марсу требовались здания, причем то рядом с северным полюсом, то южнее экватора, то для температур от -10 до -97 градусов, то для областей с ураганным климатом, и конструкторские бюро работали без продыху.
Плюс к этому терранское руководство регулярно запускало какие-то новые концепции, планы модернизации и инноваций и прочее, прочее, и это тоже нужно было исполнять, потому что все это фиксировалось в личных делах. Приходилось быть дисциплинированным в ущерб здравому смыслу.
