Элемир со злостью ударил в стену кулаком, но, невзирая на неуемный нрав, здравым смыслом обделен он не был и правоту Эртуила вполне сознавал.

Вероятно вскоре он снова принялся бы за свое, но в этот миг в дверь постучали. Эртуил отворил, замер на миг, а потом молча отступил в сторону. На пороге стояли семнадцать отступников во главе с Вериамом.

Впустив недавних дезертиров в караулку, Эртуил инстинктивно встал меж ними и Элемиром, ожидая, что тот, и так взвинченный долгим ожиданием вестей от Сарна, чего доброго немедленно уцепится за шанс отвести душу на дезертирах. Но десятник молча стоял, сжав челюсти и хмуро глядя на соплеменников. Те так же молча выстроились у двери, словно пригвожденные к месту ледяным взглядом синих глаз. А Элемир отрезал:

- Сарн где-то по делам комендантским шатается, обождите.

Но Вериам шагнул вперед:

- С Сарном мы виделись в рыцарском штабе, и с ним уже все обговорено. Мы с вами пришли потолковать.

- Чего со мной лясы точить-то? – Элемир отвернулся к окну, – я о вас и так все знаю. Вернулись – значит, вернулись. Службу знаете. А мое мнение – это мое дело.

Вериам помолчал, потом поглядел на Эртуила, но тот скрестил руки на груди и спокойно выдержал взгляд. Вериам же вынул из-за пазухи клочок пергамента:

- Элемир. У нас письмо для тебя. Эпистолу от коменданта уж изволь прочесть.

Десятник обернулся и с непроницаемым видом взял протянутое послание. На обрывке было спешно набросано:

«Элемир, репейная душа, читай вдумчиво и погоди орать. Наши олухи вернулись в Тон-Гарт не просто по нахальству. Они пришли в штаб к Леголасу и по всей форме испросили у него прощения за дезертирство, принеся повторную присягу. Принц простил, хотя ему всяко солонее нашего. Сам теперь посуди, кто мы-то такие, чтоб не простить? Все оступаются, брат. Только оступиться легко, а вот признать это и повиниться трудно. Ты сам морготов гордец, не можешь не понять. Нам туго пришлось в этой дыре. Мы не можем снова завести в отряде свару сейчас, когда у нас есть, наконец, шанс убраться отсюда. Ты эльф, брат. Не забывай этого. А эльфы умеют ставить преданность выше гордыни. Я надеюсь на тебя. Сарн.»

Лихолесец опустил письмо, глубоко вздохнул, унимая все еще не перекипевшую злость, а потом повернулся к Вериаму.

- Кучка идиотов, – отрубил он, – мы тревожились о вас. Сарн пишет, что Леголас снова привел вас к присяге. Тем лучше. Раз мы снова соратники, значит на ближайшем же турнире после возвращения из этого мерзкого княжества я лично отделаю вас всех по очереди за милую душу. Еще пожалеете, что вовремя не утопли.

Губы Вериама дрогнули сдерживаемой улыбкой, и он протянул Элемиру руку. Тот скривился, но затем крепко ее пожал:

- Уйдите с глаз, – уже без прежнего ожесточения проворчал десятник, – скоро ужинать будем.

Уже совсем стемнело, когда эльфы, опасаясь, что между ополченцами и рыцарями не исключено сведение счетов, разбились на десятки и отправились на обход города. Но против ожидаемого, беспорядков не приключилось. Небольшие группки горожан, рыцарей и селян, хотя особняком виднелись там и сям, ссор не затевали, лишь о чем-то переговаривались, не повышая голосов. Из многих домов доносились отзвуки радостных голосов – у дезертиров в Тон-Гарте хватало родни, и несмотря на все потрясения, их возвращению от души обрадовались.

- Чего это они секретничают? – подозрительно вопросил куда-то в пространство Элемир, – кабы дрались, так тут все ясно было бы. А шепотки по углам – всегда не к добру.

- Остомелькорело мне в их затеях разбираться, домой хочу – хоть волком вой, – сварливо проворчал в ответ Нармо, недавно сменившийся с караула, а потому уставший и порядком раздраженный.

Но разбираться пока было не в чем, и лихолесцы уже возвращались в казармы и на посты, когда на подступах ко дворцу им предстало своеобразное зрелище. На площади, где еще днем состоялся суд, шестеро человек истово стучали топорами. Вокруг толпилось еще около двадцати мужчин, оживленно что-то обсуждавших и мигом умолкших при появлении эльфийского отряда.

Эртуил направился к рабочим:

- Любезные, а что за шум на ночь глядя?

- Ну как же, дивный, – раздался откуда-то слева голос плотника Осберта, – виселицу мастерим, Йолафа казнить, вишь, затеяли.

Этот спокойный и деловитый тон покоробил эльфа, но он не успел ничего сказать. Осберт вышел из-за телеги с бревнами, обтер ветошью руки и подошел к лихолесцу, хмуря косматые брови:

- Добро, что вы пожаловали, дивные. Разговор есть.

Остальные эльфы уже заметили, что происходит что-то ускользнувшее от их сведения, и собрались вокруг Осберта, к которому тут же подтянулись прочие стоящие на площади ирин-таурцы.

- Мы тут потолковали промеж собой, – начал плотник без предисловий, – негоже это, что князь удумал. Ну, его-то резон понятен, только нам от его резону прока нет. Сам князь, Эру меня прости, как бы ни пыжился, а уже не правитель, так, титул один. Вы скоро восвояси подадитесь, а нам тут новая междоусобица не нужна, нахлебались и так по самый воротник. Но князь, похоже, из ума выживать начал. Нельзя Йолафа казнить. Кроме него никто гарнизон в узде держать не сумеет. А только его вздернут – рыцари снова выйдут из повиновения, и тут уж помилуй нас Валар. В чем он прав был, в чем виноват – не о том сейчас речь. Никто его в городе преступником не считает, окромя тех, кто на чем сидит – тем и думает. А посему вот что, дивные. На рассвете казнь. Приведут арестанта – а мы бучу поднимем и потребуем помилования и восстановления в чине. Уже все сговорено, мы и с рыцарями сразу после присяги пошептались, они поддержат. Ну, а ежели заупрямится князь… – тут Осберт снял шапку и поворошил волосы, будто раздумывая, говорить ли следующую фразу, – на этот случай… виселица-то все одно готова. А уж кому на ней висеть – это и обсудить можно. Но вы, дивные, тут сторона не заинтересованная. Потому вас мы просто хотим попросить не мешаться и дать нам все уладить.

- Вот оно что, переворот затеяли, – Элемир поправил колчанный ремень, – ну, тут на меня запросто можете рассчитывать, я этакое веселье не пропущу.

Нармо независимо пожал плечами:

- Старый смор… эээ… в смысле, правитель действительно повел себя неразумно. Я считаю, Осберт прав.

Эртуил нахмурился:

- Вам решать. Соваться зря не станем, но если начнется свалка – поможем.

- Спасибо, дивные, – кивнул Осберт, а прочие тон-гартцы одобрительно зашумели.

…Возвращаясь в замок, эльфы ясно ощущали, что город замер в ожидании рассвета и событий, что он принесет…

Глухая ночь рвалась в окно холодом и сухим зябким ветром, и сколько бы Иниваэль ни запирал ставни, ему все время казалось, что сейчас чернильный мрак просочится сквозь щели меж досок и заполонит комнату, топя его самого в бездне вязкого и удушающего страха.

День канул, словно скатившаяся по ладони капля воды, и князь, еще час назад полыхавший ненавистью к Йолафу и негодованием на дезертиров, как ни в чем ни бывало явившихся к преданному ими сюзерену, вдруг ощутил, что именно породило в нем эту черную злобу, почти лишившую его всякой рассудительности и вызывавшую лишь неодолимое желание кого-то за что-то покарать. Сармагат так и не прислал вестей… Но ведь все было так, как требовал вождь. Тон-Гарт устоял, обороняемый эльфами, и двадцать мешков с кристаллами ждали завтрашнего утра. Быть может, он ждет, чтобы лихолесцы покинули княжество? Но Эру, они не уйдут, не найдя своего командира… А у Эрсилии все меньше времени…

Иниваэль рухнул в кресло, прижимая ладонь к груди уже ставшим привычным жестом. Страшно… Эру, как страшно, как пусто, тоскливо и злобно на душе, и как отчаянно хочется обрушиться на кого-то, кого-то терзать, мстя за муки дочери, кого-то наказывать, уже не разбирая, виноват ли он в несчастьях княжеской семьи… Выплескивать перестоявшую боль, словно гнилую кровь из вскрывшегося нарыва.

Князь часто задышал, сминая на груди отделку кафтана, будто пытаясь сжать в кулаке опять тяжко и больно затрепыхавшееся сердце… и вдруг вздрогнул. Прямо у кресла стояла знакомая фигура в голубом блио, ласковые глаза смотрели ему в лицо с нежностью и легким укором. Иниваэль почувствовал, как его бьет мелкая дрожь, а голову затапливает жаркая волна: