- Ты весь в снегу, где ты успел изваляться? – брезгливо спросил Коба, отпрянув от Зиновьева. Вешается на шею, будто бы ничего не произошло.

- Поскользнулся, – ответил он, отряхиваясь. – Снег липкий, пару раз с Лёвкой снежком друг в друга зарядили. А ты как всегда хмурый, благо, отвязался от своей трубки.

- А не твоего длинного носа дело, с трубкой я или нет, – презрительно хмыкнул Коба. – Сколько вам лет, чтобы в снежки играть? Ты сам слышишь, что ты несёшь, Григорий?

- Я не пойму, что на тебя нашло? – возмутился Зиновьев. – Каждый занимается тем, что ему нравится. Хочешь с трубкой бегать – пожалуйста, без перехода на личности.

- Что же, Григорий Евсеевич, хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? – язвительно, как мог, спросил Коба. Приятно же было, чёрт возьми, говорить правду. Она всегда вгоняет в тупик. Зиновьев неистово посмотрел на товарища, губы его дрожали от гнева.

- Ничего я такого не хочу. Я вообще хотел предложить пойти с нами в редакцию.

Коба прищурился, заглянул за плечо Зиновьева – там вдалеке у колонн стоял Каменев, переступая с ноги на ногу, чтобы не замёрзнуть.

- Не рискнул подойти, – вздохнул большевик. – Нет, не буду утомлять вас своим нецветущим видом, идите одни. У меня работа есть здесь.

Григорий пожал плечами, со словами «Ну, как хочешь» потопал обратно к входу. Коба помотал головой, так как горячие, вскипающие от злости мысли атаковали и давили на то, чтобы их хозяин обязательно крикнул что-то обидное вслед. Слишком легко, по его мнению, отделался Зиновьев, ну, что же, на сегодня с «лучших друзей» он взял. Стоило бы и впредь следовать кредо «Железного» Феликса: «да не заведи ты никогда дружбы от греха подальше». Только по делу, которое касается непосредственно партии и работы.

Ох, надоедливые нервы, даже покурить захотелось. Точки зрения противоположных, однако, в чём-то пересекаются, а эта пересечённость может послужить неплохим фундаментом для приобретения объема наших размышлений, притом необязательно разрушать старые принципы, ведь у медалей, как говориться две стороны. Учимся понемногу, учимся. Дабы не дымить в помещении, Коба остался на улице, эх, Зиновьев, пора бы было запомнить, что трубку он носит с собой всегда, и даже если её нет в руке, не значит, что её нет совсем. И с этими мыслями Коба вынул из глубокого кармана пальто свою любимую трубку, а следом за ним и спички.

- Извините!

Коба устало подвёл глаза к небу – кому он ещё мог понадобиться? Для сегодняшнего дня многовато разговоров. Не прерывать же из-за этого курение, честное слово.

- Я вас слушаю, – Коба чиркнул спичкой по коробку. Искра чуть не попала на гражданина в светлом, красивом полушубке. Тому пришлось быстро отскочить в сторону за поле видимости для грузина.

- Вы меня, Иосиф Виссарионович, наверное, не помните, – стуча зубами от холода, известил он, прыгая на месте и издыхая пар. – Мы были вместе на Втором съезде.

- Всех не упомнишь, преподобный, – Коба, наконец, зажёг трубку и повернулся к гражданину. – Чем обязан?

- Меня зовут Сергей Киров, – известил человек, круглое лицо которого было красным, разрумяненным от морозов, а на ресницах осели белые снежинки. Выглядело всё это очень забавно и наивно, к тому же большие голубые глаза постоянно моргали. – Меня направили к вам по национальным вопросам разбираться.

- А, – вспомнил Коба, махнув рукой с трубкой. – Киров! Помню ваши статьи об успехах Временного правительства. Как назойливые мухи, честное слово. Что же, решили изменить квалификацию?

- Я всегда был ленинцем, Иосиф Виссарионович, – тараторил гражданин, скрепя ботинками на снегу, – а Временное правительство в своё время оказало непосильную помощь в революции против царизма.

- В принципе, что сейчас это обсуждать, – прервал его грузин. – Вы с какого месяца в РСДРП(б)?

- С октября, – отвечал Киров, доставая из массивного портфеля стопку документов, протягивая один из них Кобе. – Вот, партбилет. А вот заверение лично от товарища Ленина…

- Хорошо, – отмахнулся от бумажек Коба, которых ему уже по горло хватало в кабинете. – Пойдёмте лучше внутрь, холодает.

Киров согласительно кивнул. Сам он уже весь продрог, окоченел и дрожал от холода, но терпеливо ждал, пока нарком по национальным делам безмятежно докуривал свою трубку.

====== Глава 31. Охотники за дельтами. Часть 2 ======

Солнце палило не хуже, чем в Сахаре. На южной границе Алании – Северной Осетии в летний период стояла невыносимая засуха и удушье. На обезвоженных чёрных сучьях одиноких деревьев редели пожухлые, жёлтые листья, но большинство веток так и оставались голыми. Горячий асфальт с выцветшей дорожной разметкой распластался на дальние расстояния, а прилежащие к нему чёрные дороги контрастировали со светлой, седой землёй. Для абсолютного представления того, что здесь уже давно никто не жил, не хватало только перекати-поля. Серые, пыльные многоэтажки тоскливо пустовали. Район Владикавказа напоминал Припять: кругом песчаные ветры и тишина. Но здесь тишина явление редкое…

Из-за холма выехал зелёный танк. Словно дикая кошка, он подкрался к перекрёстку и свернул в сторону одного из многоэтажных домов. К въезду во двор растянулась бетонная баррикада. Над танковым входным люком реял чёрно-желтый флаг.

- Сержант, он в трехстах метрах от нас… – из левой стороны форта крикнул солдат, на погонах которого сверкали две звезды. – Сержант? Сержант! Уснул, что ли?!

- Товарищ лейтенант, нужно подпустить их хотя бы на сто метров, чтобы граната смогла долететь.

Издали до российского гарнизона донеслись глухой скрип танковых гусениц.

- Какая на хрен граната, Поляков?! – неистово напустился лейтенант Сафронов на подчинённого, употребляя в оборот нецензурные выражения. – Они с двухсот пятидесяти нас в щепки разнесут. Ты, блядь, видел, какой у них заряд?!

- Не на такое я подписывался, когда пришла повестка…

- А ты что, надеялся, что армия – это спаньки-встаньки да дрочка? Родину защищать, Поляков, РОДИНУ! От врагов…

Поляков насупился – пришлось молча перезаряжать пулемёт, на который надежды не было никакой – броня вражеской артиллерии была гораздо сильнее. Российский гарнизон мог подписывать себе смертный приговор. Начштаба упорно пытался дозвониться командованию, однако связь предательски прервалась. Григорий Муравьев – второй сержант отряда, держался правой стороны баррикады, но услышать распри не составило труда. Расстояние между фортом и танком сокращалось.

- Бойцы Аль-Каиды безжалостны, солдат, – спокойно произнёс лейтенант. – Так что не вы одни, а всех, кого принимают в армию, отправляют в первую очередь сюда.

- Мы для нашего государства, как пушечное мясо, – подавлено сказал Поляков, опустив голову. – Даже связь отключили, бросили нас…

Лейтенант хотел было возразить что-то резкое, однако, открыв рот, оттуда не вырвалось ни звука. Отряду некуда было отступать.

- Наш долг Россию защищать, вот и всё, – вдруг ответил Муравьев, и, выхватив из-за пояса гранату, рванул из-за баррикады прямо навстречу «дикой кошке».

- СТОЙ!.. – Полякова удержал лейтенант, покачав головой:

- Убег наш муравьишка, – жизнь глупого героя будет в любом случае оборвана.

Сержант, преодолев пятьдесят метров, с силой выдернул кольцо и бросил бомбу прямо в танк. Раздался оглушающий взрыв. Муравьёв бросился ничком на асфальт, закрывая голову руками.

Люк загоревшегося танка с грохотом открылся, и оттуда вывалилось окровавленное, раненое тело.

Молодой человек, задыхаясь, держась на пояс, попытался привстать и проползти в сторону от убитой бронетехники, но силы с каждой секундой оставляли его. Гриша поднял голову, глаза от ужаса распахнулись: светлые, рыжеватые волосы, курносый нос, родинка на щеке…

- Изя… Израэль! – вырвался истошный сорвавшийся крик. В душе ещё теплилась надежда, что это не он.

- Горя… – донесся глухой ответ. Муравьёв, рыдая, рухнул на колени, подпирая голову раненого террориста.