- Изя, как?.. Почему? – сквозь слёзы повторял он, пытаясь зажать рану на виске.

- Иеру… русалим защища… – прошептал еврей, протягивая руки. – От России… Ты её защища…ешь…

- Что ты такое говоришь?!

- Если не мы на Кавказ… то Россия на нас… Путин… Ульти-и-и-матум… Горя, за Путина будешь нас губить… Мама… тебе…

За баррикадой молчали. Начштаба и солдаты не понимали, что происходит: крики и взрыв не давали представления жив ли сержант или нет. Сняв каску, лейтенант махнув рукой отдал приказ:

- Пишите в лист за наградой посмертно сержанту Муравьёву Григорию. Дату поставь сегодняшнюю: шестнадцатого июля двух тысяча пятнадцатого...

- Он живой! – наконец, смелый Поляков высунул голову. Сафронов встрепенулся и кинулся к краю форта.

- Изька, как же ты за Аль-Каиду сражаться мог, – всхлипывая повторял сержант. На дороге струились, шипя от горячей поверхности земли, ручьи тёмно-красной крови. – Ты не не террорист, Изя...

- Не за неё, – с хрипом просипел еврей, закрывая глаза. – За Израиль...

- Товарищ Муравьёв, мы отъезжаем!

Песчаные ветры и горячий асфальт развеялись приглушённым криком. Гриша помотал головой и обернулся, на лице тут же появилась улыбка.

- Или ты хочешь тут до ночи простоять?- Виктория хмыкнула, смерив его взглядом: снова тот же придурковатый, смехотворный вид. Такой никогда не изменится, но тем не менее это было его фишкой и придавало обаяния. Тем он ей и нравился.

- Благодарствую, что напомнила, – усмехнулся социал-демократ. – Ну, что посмотрела, что хотела?

- Более чем, – девушка протянула товарищу фотоаппарат, показав нужные снимки. Спустя секунду Григорий тут же торжественно воскликнул:

- Я же говорил, что с Пушкиным что-то не так!

- Да, преждевременные доказательства сейчас так кстати, – сквозь зубы пробурчала она. – Держись в теньке, иначе солнце голову напечёт.

Преодолев аллею и Царскосельский лицей, троица вышла на дорогу, где их должен был ждать автобус. Весь “бродвей” был заполонен торговыми и сувенирными палатками, мимо которых было просто физически невозможно пройти. Пёстрые лавки кишели иностранцами, большая часть которых была азиатской национальности. Матрёшки с руководителями России всех времён от Николая до Медведева, деревянные самодельные фрегаты, магниты с разводными мостами, светящиеся кружки, Футболки с текстом “I love Saint-Petersburg”, подставки и фрески с изображением Петра Великого, пейзажные зонтики и календари, на каждом месяце которого имелась фотография одного из двенадцати Романовых.

- Как думаешь, если спросить у продавцов о вещичке Троцкого, они смогут помочь? – спросила Виктория, оценивающе проглядывая товар.

- Вот ты вроде бы умная, а задаёшь такие глупые вопросы, – хмыкнул Григорий. – Если бы у кого-нибудь из этих спекулянтов оказалось имущество какого-нибудь исторического лица, то они бы тут не стояли. Загнали на аукционе иностранцам за сказочную цену и сидели мирно дома.

- Нет, мысли логически, – Тори подошла к одной палатке и указала на коробку с медалями, монетками и значками времён СССР. – Сейчас история не стоит ничего. Вот, смотри, комсомольский значок, вручённый на 50-летие Октябрьской революции – пятьдесят рублей, а рубль за 1953 год – сто сорок. Я уверена, что подарок Льва Давидовича может где-нибудь лежать точно также. Кстати, девушка, я беру значок “за доблестную службу”... Будешь хорошо работать, Миш, я тебе его подарю.

Орлов стоял позади недовольно пробурчал, что можно опоздать на автобус.

- Полчаса ещё, – махнула рукой Виктория, протягивая парню двести рублей. – Держи, если что понравится, можешь купить. Только прошу, не Романовых, а то я знаю – продавцы икон ими торгуют только так.

- За что такая щедрость? – Михаил подозрительно поднял брови.

- Подарок на день рождения Карла Маркса, – съязвила она. – Расходимся, товарищи, через пятнадцать минут встречаемся здесь. Я всё-таки попробую что-нибудь выяснить.

Ровно через двадцать минут ребята уже сидели в автобусе. Миша рассматривал советские марки, купленные за сто тридцать один рубль на окраине улицы, Муравьев ничего не купил, а Виктория вернулась разгорячённая с набитыми полиэтиленовыми пакетами в каждой руке. Маршрутка двинулась.

- Ох, мать, это что, всё имущество твоего Троцкого за всю его жизнь? – рассмеялся Гриша, увидев сумки.

- Дурак, – ответила та. – Я знала, что не смогу перед всем этим устоять…

- Так что это такое?

- Потом, – отмахнулась девушка, загоняя сумки под сидение. – Вернемся и всё покажу. А насчёт него ничего не выяснила. Никто не слышал и не знает, даже отчасти стыдно стало.

- Да мне фиолетово, ты учитывай каждую копейку, – кинул социал-демократ и отвернулся.

- До Зимнего ехать два с половиной часа, – Виктория вытащила из клатча распечатанный лист бумаги и отдала Орлову, – и запомни – деньги нужно капитулировать, а вот знания пополнять. Седьмое декабря старого стиля. Все вопросы потом.

- Семнадцатого? – уточнил юноша.

- Семнадцатого, – кивнула она, надевая наушники.

7 декабря 1917 год. Петроград. Смольный. Около полудня

- Феликс, чего здесь околачиваешься? Сейчас начнётся заседание.

Свердлов, направляясь в кабинет вождя мирового пролетариата, вдруг остановился. Нет, ему не показалось – напротив мерцающего от ослепляющей снежной белизны окна стояла неподвижная фигура. И каково было изумление, что бил баклуши, рассматривая дворовые распри Зиновьева и Сталина, именно Железный Феликс.

- До начала ещё час, – ответил Дзержинский, не отрывая внимательного взгляда от окна.

“Хитрец, ну и что же вы, товарищ из Гори, замышляете? – расчётливо думал он. – Вы, правда, считаете, что я поверю в вашу простоту? Испытываете моё терпение, это даже интересно”.<

- Да-да, я, конечно, всё понимаю: для тебя важна каждая минута времени, но это же не централ, – Свердлов прекрасно знал, что как бы он ни был красноречив, он никогда не переменит железные убеждения Феликса. Усилия были тщетны, но продемонстрировать свою правильность для него было необходимо.

- Нет, Яков, ты ошибся в своих доводах. Теряешь навыки.

- Не теряю, – возразил Свердлов, возмущённо сверкнув глазами. – Кстати, их неимоверно быстро приобретает кое-кто ещё.

- Он не мог и не может освоить – сурово отрезал Феликс. – Когда слова человека не покрыты ложью, то они совпадают с мыслями – просто невозможно их считать, когда состояние сознания – «белый лист». Я не лгал ему, а он не спрашивал.

- Я знаю, – Яков тяжело вздохнул, облокотился на стену рядом с Дзержинским. – И поэтому я до сих пор не могу раскусить тебя.

- И не нужно. Я никогда не отойду от «белого листа». А ты, – Дзержинский молниеносно перевёл взгляд от окна прямо в глаза Свердлова, – маниакальный чистоплюй и перфекционист, а не можешь собственные мысли привести в порядок. Постоянно думаешь о коде Каббалы. Ты сходишь с ума.

Еврей растерялся, но словно загипнотизированный – не мог даже повернуть голову прочь от пронзительного взора Железного Феликса. Якову вдруг стало безумно страшно, на лбу выступили холодные капли пота, но последний упорно не отпускал его. Вскоре Свердлову начало казаться, что зелёная радужка глаз Феликса начала неестественно светиться и разрастаться, попросту ослепляя и заполняя собой пространство.

Зеленый — цвет природы, естества и самой жизни. Тот, кто его предпочитает, боится чужого влияния, ищет способ самоутверждения, так как для него это жизненно важно. Тот, кто его не любит, страшится житейских проблем, превратностей судьбы, вообще, всех трудностей. Наряду с ними, зеленый цвет отвергают люди, находящиеся на грани психического и физического истощения.

Этот цвет всегда успокаивал Свердлова, но теперь он не знал, куда от него убежать. Затем пространство резко разделилось надвое: синий верх и жёлтый низ. И так постепенно из двух этих цветов прорисовывались черты помещения, новые оттенки, новое измерение.