- О, гарно! А ось и гости подсели! – звучно гаркнул он, плюхаясь рядом с Викторией. Будучи интеллигентной девушкой, она сделала попытку отсесть рядом с Муравьёвым, но мужик [мужчиной его просто язык назвать не поворачивается] резко остановил её, одёрнув за руку. – Да сидите, дивчина! От Москва какая, и ведь раз проездом едешь, грех не выйти на остановке! А вы отсюда будете, москвичи?

Григорий и Виктория одновременно кивнули. Михаил уже расположился на верхней полке, забрав с рук Виктории всё о 25-ом и 26-ом числе. Он всё прекрасно слышал, но «колобок» его не заметил, продолжал делиться бурными впечатлениями.

- А я с Донецка. Анатолий Бурмыло. Как буро и мыло – поняли?! – украинец в одиночку залился горластым смехом, Виктория продолжала скромно сидеть с недоумённым лицом, а Муравьёв хихикнул пару раз вслед. – Два дня уже в пути. А вы, молодёжь, куда путь держите?

- В Петербург, – неудобно запинаясь, ответила Виктория – фамильярности она не терпела, но это был закон любого поезда дальнего следования, по-другому с соседями по купе просто невозможно общаться.

- Так и я туда же! Значит, вместе будем путешествовать! – последняя фраза Бурмыло ох как смутила Викторию, которая изо всех сил старалась подавлять все буржуйские качества, а что – обыкновенный пролетарий, и что же он ей так не нравится. – Ох, чувства переполняют от одного только названия, а? Санкт-Петербург – в честь Петра! Целая эпоха рода Романовых, они – то так город и основали… Сальца хотите?

- Ни, – отказался Муравьёв. – Таки не кошерно по воскресеньям сало кушать.

- Як хочите, хлопец, – мужик пожал плечами. – Я так сам не мог поехать, мне дети ко дню рождения собрали. Я большой поклонник истории, я так давно хотел там побывать – там же ж каждая улица – уже история! Петры, Елизаветы, многочисленные князья и графы. Не чаю, когда увижу дом графа Орлова, так ведь ж он являлся фаворитом Екатерины. Эрмитаж, Царское село, в Царскосельском лицее сам Пушкин учился – во как! Его, лицей-то есть, слышал по приказу самого императора! Какое время было, как же тогда жили – широко, роскошно, времена аристократов такие интересные и вдохновенные. А ведь многое до нас и не дошло, ребята, да… Скольки зданий порушили, якие храмы, проклятые большевики.

- И правда, чего им помешали? – спросил Муравьёв больше у Виктории, нежели у мужика, его глаза игриво заблестели – он готов был к назревающему конфликту. Но Виктория никак не отреагировала, она молча отвернулась к окошку.

- Вот-вот! А я скажу – завидовали они царям! Власти им хотелось, живот крутило, спокойно им жить не давало, атеисты. Не атеистами они были, а дьяволу служили, особенно их главарь – Ленин. Немецким шпионом был – да! И ведь так хорошо жил народ, а он окрутил всех подчистую! И сверг Ленин царя в семнадцатом году – голод устроил…

- Но Ленин же не свергал царя, – вдруг донеслось откуда-то сверху. Мужик подавился салом и трусливо покосился на потолок. Миша высунул голову. Украинец, увидев столь юного молодого человека, стал брюзжать слюной от смеха.

- Юноша, не встревайте, не знаете историю – не лезьте вообще! С умными людьми, между прочим, разговариваю. Так вот, Ленин сверг Николая Второго – последнего русского царя…

- Ленин не свергал Николая Второго, – упорно возражал Миша. – Николай Второй отрёкся от престола во время Февральской революции, в пользу своего брата Михаила, по факту – последним русским царём был он, хоть и не состоявшимся.

- Не препирайтесь со старшими! Я на протяжении десяти лет занимаюсь историей, вот так вот. Но сам факт – Ленин заставил отречься Николая…

- Нет, – кивнул головой Миша. – Ленин к отречению Николая имеет такое же отношение, как я к вашему салу. Тогда он был за границей, а за Февральскую революцию отвечали князь Львов и Александр Керенский, которые и возглавили «Временное правительство».

Эти слова заставили Бурмыло залиться краской, он прочистил горло, почесал голову, но сдаваться сопляку он не хотел, погрозил пальцем и продолжил.

- Но ты–то не будешь отрицать, что Октябрьскую революцию вершил Ленин?

- Буду, – ответил Миша, не шелохнувшись.

Да что б тебя, дурачок! – ударил по коленке мужик, разливаясь по купе смехом. Муравьёв насторожился, а вот Виктория всё это время не произнесла ни слова – она обернулась, неотрывно, широко распахнув глаза, посмотрела на Михаила. – Ну, молодёжь, ничего не знает! Историю своей страны не знать – как так можно! Ленин – немецкий шпион, в октябре устроил самую кровавую революцию, настроив против власти народ. Все его «товарищи» были зеканами и сумасшедшими, людей четвертовали, кто протестовал, затыкал им рот. Сколько крови пролилось, одному Богу известно! Он же атеистом был, поприказал уничтожить все церкви и всё, что упоминает христианство, а потом он царскую семью расстрелял…

- А как же Лев Троцкий?

- Троцкий? – переспросил украинец. – А, был там один, на побегушках у Ленина, только болтать целые дни и мог, а толку от него – никакого. Хвастун и высокомерец, даже поговорка есть: «Болтаешь, как Троцкий». Он вообще отношения к революции не имеет, он в гражданскую войну делов понаделал…Самая страшная ошибка в истории.

Годы, которые бы следовало вырезать из прошлого бедной страны...

Петроград. Смольный. Ночь с 24 на 25 октября 1917 г.

В маленькой комнатушке у плохо освещённого стола на пол сброшены пальто. В комнату всё время стучат – сообщают об очередных успехах восстания. Среди присутствующих – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин. Как и обещал Ильич: спать было некогда, актуальный вопрос, несмотря на всеобщую усталость, обсуждался с интересом. Он касался распределения мест в будущем составе советского правительства, проще говоря – делёжка власти. Для каждого оппозиционера именно этот вопрос оставляет сладкое медовое послевкусие – наивность и мечты постепенно становятся реальностью. Правда, интересовало обсуждение с таким бурным рвением далеко не каждого, как Ленина или Троцкого. Не спали большевики уже не первую ночь, глаза слипались сами собой, совсем не от скуки – я повторюсь, а от усталости. Пришлось сегодня [вернее вчера, ведь уже наступило 25-е число] побегать и поволноваться Кобе. С формальных и не очень то приятных совещаний ко Второму Съезду Советов, он стремглав отправился на конспиративную квартиру Ленина. Представьте же его удивление, когда сообщают, что Ильича в квартире, в которой он обязан был находиться всё время восстания – нет. Сразу в голову приходят два исхода: первый – его схватили юнкера и второй – Ленин самовольно сбежал в жерло вулкана, то бишь в Смольный. Первый вариант отметался сразу: если бы это было действительно так, то открыла бы ему не хозяйка квартиры – а офицеры, которые логично дождались бы связного и вырвали бы у него информацию, для предотвращения восстания. Кобе ничего не оставалось, как бежать следом за своим «подопечным». Уже глубоким вечером он явился в Смольный, не без волнения, а вдруг Ильича поймали по дороге или того хуже – уже расстреляли. Не разглядев Ленина в вестибюле [спрашивать у кого-либо смысла не было – не стоило будоражить народ ложными вопросами], Коба уже почти отчаялся, как вдруг.

- Иосиф Виссарионович! – окликнул его кто-то позади. Коба обернулся, переполненный надеждой, но тут же сердце вновь кольнуло шипами разочарования.

- А, Вячеслав, это вы, – с досадой проговорил Коба. Перед ним стоял светлый молодой человек [блондин, светло-русый] невысокого роста, двадцати семи лет, в очень приличном тёмно-сером костюме и галстуке. Внешности он был типично славянской: лицо на вид добродушное, открытое, кругловатое, на носу, покрытого веснушками, [нос казался достаточно крупным, в народе говорят: нос картошкой] едва держались очки, сквозь которые блестели голубые глаза. Усы типичные, типичная короткая прическа не выделяли человека из многочисленных масс, никакой экстравагантности в нём не было, но зато была серьёзность и солидность, как у селезня, что не могло не вызвать симпатии и даже некую недооценность. Но человек не обижался: он был молод, терпелив, ждал того заветного часа, когда его заметят наверху и по достоинству вознаградят за труд и усердие. Чем-то он напоминал Кобе себя самого когда-то, поэтому Вячеславу он делал иногда какие-то замечания или советы между делом, но серьёзно пока не воспринимал – рановато ещё. А тот и доволен, чего ещё для счастья нужно молодому революционеру. – Я же просил вас так меня не называть, буржуазная официальность совсем не делает наш диалог легче. Просто: товарищ Сталин.