- То есть, ты хочешь сказать, что плакаты коммунистов и памятники в городах могли быть священны вовсе не Ленину? – изумился Миша. – Всё, что о нём говорили – неправда?
- Ленин был лучше Троцкого. Лучше в том плане, что имел организаторский талант, а ещё у него была особенность притягивать и располагать к себе любых людей, словно магнитом огромной силы. Это называется обаянием. Помнишь, как Троцкий ещё весной ненавидел его, а спустя полгода они чуть ли не лучшие друзья. Что касается Бронштейна, то его можно уважать за то, что он верен самому себе и никому больше, пускай не даже самым благородным. Допустим, он высокомерен, высокомерным и останется, храбрый, и ничего не испугается, но изменчивость его приоритетов была сильнее. Противоречивый человек. Он больше от себя людей отталкивал, конечно, но не забывай о людях, которые были преданы ему.
- Но ты больше за Троцкого? – лукаво спросил Миша. – Или за Ленина.
- Не учитывая те факты, что они умерли больше полувека назад, мне ближе по характеру… Троцкий. Сама такая же, к сожалению. Видимо, по знаку зодиака что – ли, у меня врождённая противоречивость.
- Ну, или потому, что ты блондинка.
Муравьёв, несмотря на своё нежелание ехать из Москвы, был чрезвычайно весел и остёр. Он, развалившись, сидел на лавочке возле Депо.
- Ох, Григорий, тебя ведь поди жди! – обиженно воскликнула Виктория, скидывая на пустующую часть лавки футляр. Со свободной руки она сняла перчатку и стала ей отмахиваться. – Решил изменить себе и в кои-то веки прийти вовремя?
- Если ты приходишь за полчаса раньше назначенного времени, то я не виноват в этом.
- Запомни: лучше приди к встрече за полчаса до её начала и ты узнаешь много интересного, – провозгласила она, жестом прося Григория подвинуться, чтобы сесть. – Итак, ваши билеты у меня. Осталось лишь дождаться времени посадки.
Мише на лавке места не хватило, и он остался стоять рядом с чемоданом Виктории. От налетевшей скуки Орлов рассеянно поглядывал по сторонам, озираясь на приезжих и наблюдая за их поведением. Какая-то гражданка с раскладным мини-чемоданом, вероятно нерусская, гордо шла по перрону, высоко закинув голову. Её шея была обвита шкуркой горностая, а сзади с тремя авоськами огромных размеров тащился невысокий человек в синем френче.
– I haven’t time, Henry, let’s go faster! (У меня нет времени, Генри, давай быстрее!) – возмущалась женщина, специально громко произнося свои слова, чтобы все слышали, что она не из этой страны. – Stupid Russian spring! If I knew that here in April is +10 C, I would not put my ermine.(Дурацкая русская весна! Если бы я знала, что тут в апреле бывает +10 градусов, я бы не надевала моего горностая.)
Прямо следом за иностранкой и её горе-муженька следовала провинциальная семья, которые, скорее всего, прибыли в столицу в первый раз, дабы полюбоваться её красотами и размахом. Глава семьи в ярко-красной футболке, на груди [точнее на пивном животике] которого вовсю красовался серп и молот. Ему было совершенно плевать, что на улице только 10 градусов, у него уже было лето. Спросите, как определить туристов? Супруги с открытыми ртами пялились на стену вокзала, покрытую мозаикой. А если у людей, только приехавших в незнакомый мегаполис и уже, не успев покинуть здание вокзала, чуть глаза из орбит не выпали – то это точно турист. На шее его жены, которая как две капли воды похожа на мужа – с такими же выгоревшими рыжими волосами, свисает полупрофессиональный фотоаппарат из Японии за 30000 рублей, а понтов ничуть не меньше, чем у коренного москвича. Ну и сынок лет одиннадцати такой семейки – с первого раза скажешь, что такой каждый день питается в ресторанах быстрого питания [Макдоналдс, по-народному], в одной руке у «колобка» лазерный планшет, в другой чупа-чупс, купленный где-нибудь в привокзальном «Дьюти Фри». И как ни глянь на этого поросёнка – он его постоянно сосёт, просто не отрываясь ни на секунду, а одновременно с этим выкладывает все фотографии в свою страницу в социальной сети.
Пока Миша так увлечённо наблюдал за всей этой картиной, Муравьёв наклонился практически к самому уху Виктории, которая что-то записывала в своей синей записной книжке, и негромко прошептал:
- Заславский сказал, что выборы на год раньше перенесут.
- То есть? – Виктория оторвалась от написания и подозрительно посмотрела в сощуренные глаза Гриши, немного отпрянув от него, уж очень близко находились их лица. – Это дело исключительно Совета Федерации, откуда такая информация?
- У шефа муж сестры в верхней палате парламента работает. Говорят, что они принимали во внимание этот проект.
- Ха-ха, это им невыгодно, – холодно съязвила Виктория. – Для этого нужен капитал, который сейчас так ладно к рукам приватизируется, что даже немного жаль за него. Во-вторых, очередная кормёжка обещаниями надоела не только нам, но и им самим, это нужно время, чтобы придумать новые, тратится на агитацию, пропаганду. Заславского просто ввели в заблуждение.
- Возможно, – ответил Муравьёв. – Это происки оппортунистов, но наш шеф не настолько глуп, чтобы поверить во что-то маловероятное.
- Но он же послал нас в Петербург за пророком, – парировала Виктория. – У нас все действия рассчитаны именно на восемнадцатый год. К тому же столетие Октябрьской революции через полгода, оппозиция будет бунтовать. Она только этой даты и ждут, а власти проводить выборы в этом году не станут.
- И ещё открытие капсулы времени, – добавил Муравьёв.
- Ты думаешь, там написано о том, что мы ищем? – не на шутку разволновалась Виктория. Её вопрос заглушила диктор, объявляющая прибытие их поезда.
- Всё сводится к одному, Тори – «ищите, и обрящете». Николай Орлов же не случайно тебя сагитировал в таком юном возрасте? – напоследок спросил Муравьёв, поднимаясь с лавки, оставив Викторию в ступоре.
- О чём ты говоришь? Николай… заметил меня, поэтому и сагитировал! – истерично бросила та вслед, вскакивая с лавки. – Возраст сейчас не имеет никакого значения.
- Пойдём, Моисей, не дадим этой юной диктаторше сместить на себе весь гнев, – подмигнул Муравьёв Мише, ловко ухватив его под руку, быстрым шагом направился вслед за нужным вагоном.
- Стойте, евреи! У меня билеты! – крикнула им, отставая, Виктория, умело держа равновесие с помощью футляра и чемодана и не давая себе поскользнуться на каблуках.
-А вот, антисемитизма, дорогая моя, не нужно, – в ответ кинул ей Муравьёв.
- Лучше бы помог, у самого ничего нет!
- А ты зачем столько набирала? – Муравьёв отпустил Мишку и повернул обратно, дабы взять у Виктории её чемодан. – И билеты тоже…
Посадка прошла более чем обычно, описывать её подробно смысла не имеет: прошли проверку билетов, нашли своё купе, погрузили сумки. Как позже оказалось, путешествуют в одном купе они не одни, заметили это, правда, наши знакомые не сразу.
- Грехорий, встань с полки, пожалуйста.
Виктория склонилась над Гришкой, который упрямо сидел, скрестив и руки и ноги на нижней полке с левой стороны.
- Повторяю, – пародируя голос диктора на вокзале, проговорил Муравьёв. – Лицам, не достигшим двадцати лет, нельзя было брать вещей, больше чем влезает внутрь полки. Вверху меня укачивает.
- Ты мне предлагаешь переложить на параллельную полку?
- Нехай, – расслаблено ответил Муравьёв, за что Виктория позволила себе навесить ему подзатыльник.
- Какой «нехай»? Не видишь, что там лежат чьи-то вещи?
Муравьёв приподнялся, чтобы получше посмотреть, не лжёт ли его товарищ. Виктории лишь оставалось бросить футляр на свою верхнюю полку.
- И вон – пакеты с едой лежат, – указала на белый столик девушка. И действительно, чего там только не было: румяная картошечка в мундире, свежая жаренная на гриле курочка, отдельный пакетик с солью, пятилитровая баклажка с водой, крабовый салат в пластиковом контейнере и большой, размером с добрый кулак, шматок сала.
- Я думал, это нам, – удивился Муравьёв, почёсывая затылок.
- У нас не первый класс, чтобы нам курицу с картошкой подавали, – ответила Виктория, садясь напротив на свободное сидение. В эту же минуту в купе буквально ворвался круглолицый мужчина, в белой нарядной рубахе с воротом. Во всём он вызывал ассоциацию с колобком: румяное лицо, украшенное широкой до ушей улыбку во все зубы. Не смотря на всю его приветливость, он с первого взгляда оттолкнул от себя социал-демократов.
