- Ну, я не один, – попытался возразить Коба, однако этот довод Лев пропустил мимо ушей.

- ... так чего кичится и игнорировать друг друга? Мне это уже невыносимо, право. Скоро годовщина переворота, Луначарский вместе со мной будет заниматься организацией праздника, и я хотел тебе предложить... Будет интересно. Всё лучше, чем бумаги разбирать.

- Мне и так, и так бумаги разбирать.

- Значит, ты не согласен?.. – Лев растерялся и побледнел; чёрные глаза поверх пенсне заблестели. – Я... я думал что так... мы сможем помириться, но... если не хочешь, то я не буду настаивать.

На этих словах Лев поспешно, с грохотом встал из-за стола и, поблагодарив за приём, направился к дверям. Коба вздохнул с усталостью и встретился взглядом с Надей – та с огромным укором смотрела на него.

- ეშმაკი!(Дьявол), – выругался на родном языке Джугашвили, также с шумом, едва ли не разбив посуду, вылез из-за стола и последовал за товарищем в вестибюль. – Лев Борисович, я пошутил, полно воспринимать всё всерьёз!

Каменев, услышав слова Коба, мгновенно переменился в лице: глаза счастливо засияли, а губы растянулись в тёплой улыбке. Он яростно и горячо пожал руку товарищу и напоследок тихо-тихо прошептал.

- Пообещай мне, что никогда нас не постигнет участь Вагнера и Ницше!

====== Глава 40. Теория перманентной революции ======

“...Какая грань самая тонкая? Между Жизнью и Смертью? Любовью и Ненавистью? Или между Сумасшествием и вменяемостью?..”

(с) “Фламенко”

9 июня 2017 г. Изолятор временного содержания ГУВД г. Москвы, ул. Петровка, 38, корпус 8

На узком запястье остался огромный синяк. Он появился на руке после задержания, когда Дементьева оказала отчаянную попытку сопротивления. Ей ничего больше не оставалось делать, как смотреть на эту травму, величиной с зажигалку, в надежде, что она когда-нибудь пройдёт и затянется.

В перерывах между лицезрением стен, девушка лихорадочно металась по камере из стороны в сторону. Она не плакала и не рыдала: с такой статьёй, под которую попала она, длительный срок, как у Михаила Ходорковского ей не грозил. Виктория просто в силу моментов эмоционального подъёма не могла усидеть на месте. Да, психология каждого заключённого идентична, разница лишь в опыте. Опыта у Дементьевой не было: она никогда не находилась в заключении раньше, однако знала о тюрьме и об её обитателях абсолютно всё, но увы, лишь в плане теории.

И вот она снова вскакивала с нар и начинала ходить из угла в угол. Невыносимо было слышать, подобно соразмеренному тиканью часов, звуки капающей воды из крана: капли словно отсчитывали оставшиеся секунды её жизни, ибо они и являлись этими драгоценными последними мгновениями. Охрана специально в каждой камере оставляла такой худой кран, чтобы арестанты, слыша, как капает вода, постепенно сходили с ума, но откуда было сходить Тори?..

Тишина и капли. Капли и тишина... Какой резкий контраст, однако! Буквально недавно ушные перепонки разрывал вой толпы, а теперь их разрывает ненавистное молчание. Кто-то заскрёбся в углу. Нет, в камерах не было мышей, а если бы и были, то Викторию невозможно было бы этим испугать. Она тревожилась за питомца, оставленного на поруки больше месяца назад. За зверей тревожилась, а за людей – нет. И за себя тоже нет.

Три дня назад она вела себя агрессивнее, нежели сейчас. Требовала отвести её к следователю немедленно, но пока ни одного допроса не было – в отместку. Хорошо, что не убили сразу же, как сделали это с Николаем Тимофеевичем. Или же лучше бы сразу? Нет. Кто-кто, а умирать она не хотела, хотя чёрт один лишь знает, что творилось тогда в её голове.

Она просила зеркало. Охрана, конечно же, не позволила, ибо заключённая могла разбить его и осколками порезать себе вены, дабы лишиться мук и жизни заодно. Потом она просила что-нибудь сладкое – что-то, что хоть чуть-чуть содержало бы сахар. И в том ей отказали, а когда 7-ого числа арестантка потеряла сознание, выяснилось, что у девушки редко снизилось давление и ей необходима глюкоза. И ещё, как говорил герой романа Достоевского: “Воздуху, необходимо, воздуху-с”. Коллапс у Тори случился единожды, ибо отказавшись даже от хлеба, она объявила голодовку, пока её не отведут к следователю. Сейчас девушка осознала, что даже в такой ситуации нельзя рисковать здоровьем, а потому ела, что давали, вернее, что можно было бы переварить.

Лишь в одном она вела себя иначе, чем остальные заключенные: Виктория не требовала адвоката. Дементьева пыталась выяснить – за что её конкретно арестовали и задержали ли кого-нибудь ещё? Она боялась: если настоящее досье на Мишу всплывёт, то крах всего предприятия неминуем. Однако Виктория гнала от себя подобные мысли и думала о другом.

“Троцкого в “Кресты” заключили по той же форме. Однако несмотря на то, что смертную казнь вновь ввели в оборот, ему не только ничего не сделали – более того, Керенский провёл амнистию всех политзаключённых. Но как ситуация тогда может сойтись с ситуацией сейчас? Тогда была война – и сейчас идёт война: правительство перекидывает силы из огненных точек сюда и наоборот, беспорядки сейчас не выгодны, ибо если что-то случится с заключёнными, то это станет лишним поводом для протестного настроения среди народа. Далее: Троцкий имел авторитет, а я? Я же никто. С чего бы им не лишить меня жизни сразу, если они знают, что я не при делах?.. Но не лишили же. Значит, они думают, что митинг на Болотной организовала я! И раз откликнулось столько людей, значит, я имею среди них авторитет и влияние. Вот что они решили! Значит, моё якобы преступление – моё спасение, и я могу манипулировать ситуацией, как сама того захочу...”

При задержании у неё отобрали все вещи, включая огнестрельное оружие, но медальон – единственное, что девушке удалось оставить. Его бы конфисковали в первую очередь, потому что задушить себя с помощью такой крепкой цепочки не составило бы никакого труда, и Виктория, подавив в себе всю брюзгливость, незаметно для полиции спрятала небольшое украшение во рту за щекой. Проходя прежде мастер-классы дикции на актёрском факультете, когда студенты набирают полный рот орехов или специальных шариков, Дементьева никак не выдала себя: она отвечала так даже понятно и чётко, словно во рту ничего не было. Она понимала, что если полиция конфискует медальон, то больше девушка его никогда не увидит, а значит тайник с оружием останется нераскрытым.

Несмотря на то, что было раннее утро, свет из-за густой туманной дымки почти не проникал в решётчатое окно камеры, и заключённая находилась в полумраке. Ей нравилось отсутствие яркого, такого обыкновенно-летнего солнечного света, который наглейшим образом, словно коршун так и норовит выколоть глаза, а Виктории из-за близорукости этот свет особенно досаждал. Бледное, лишённое ухода, лицо наполовину освещалось тем светом, и кожа казалась светло-голубой, когда как другая половина лица продолжала находиться в холодной тени камеры. Учитывая и то, что гигиена по понятным причинам девушкой не соблюдалась, прежде светлые длинные пряди волос почернели, спутались и блестели так, словно их обильно смазали маслом или салом. Она даже была рада, что по близости не было зеркал, ибо ей было безумно отвратительно от самой себя. И не только от своего внешнего вида.

Чувство настоящего смущения давно покинуло душу Виктории. В большинстве случаев она кривлялась: перед товарищами по партии, перед случайными знакомыми, перед Мишей, ибо девушка так хотела себя перед миром позиционировать. Если уважаемый читатель не понял меня, то я объясню иначе: люди, которые, как говорят в народе “не от мира сего”, под давлением внешнего мира были запрограммированы так, чтобы быть идеальными куклами и образами для того же народа. Если Вы читали биографию Наполеона, к примеру, то вероятно заметили не мало черт в его судьбе, которые поразили и восхитили Вас. Уверяю, что и Наполеон, и иные исторические личности были актёрами, да такими, что за их талант любой режиссёр продал бы душу дьяволу. Всё, что мы можем знать о тех или иных исторических личностях есть просто эпатаж, маска – тот образ, который жаждет видеть масса. Так и Виктория: что Вы, читатель, можете точно о ней сказать? А что, если ваш покорный слуга, подобно типичному историку-биографу, просто дурит вас, описывая несуществующий образ некой гордячки-революционерки? Подобно тому, как многие описывали личность Наполеона? И что она вовсе не душевнобольная, не гордая или вовсе не революционер?.. Чувствую, что пора капитулировать, ибо Вас смутила и запутала этим своим отступлением. Но согласитесь: можно ли доверять такому рассказчику, как ваш покорный слуга?..