Разговор на этом прекратился. Оба Вождя тотчас разошлись по своей непосредственной работе. Троцкий быстрым, чеканя каждый шаг, шёл по длинному коридору Кремля, на ходу надевая командирскую фуражку, а на груди его слабо блестел символ будущего герба Российской Совесткой Федеративной Социалистической Республики – серп и молот.

====== Глава 35. Майские катакомбы ======

Белые ночи начинают свой период в мае. И не было такого времени, когда бы сумерки никого не очаровывали. Невозможно точно отследить тот самый переход от дневного неба к ночному – человек без часов точно этого не заметит.

Сил бродить по городу не было, к тому же Орлов умоляющим взглядом просил еды. Виктория чувствовала на себе этот взор, но мысли её были совсем о другом. Она не могла понять, как в такой день можно было думать о еде? Общество потребления, дорогие мои, постиндустриальное общество... И в этом сочетании звучит абсолютное безразличие ко всему, что не имеет отношения к материальным ценностям.

- Это последние деньги, – Виктория с безразличием бросила на стол две купюры, когда молодые люди вошли в ближайшее кафе под фантастическим названием “Сказка”. – Поешь хотя бы на них.

Орлов в недоумении взглянул на помятые деньги, затем на лицо девушки, помрачневшее и задумчивое.

- Может быть, не нужно? Я знаю, что человек без еды две недели прожить сможет…

- Не неси чепухи! – социал-демократка грубо сунула в руки напарника меню. – Бери побольше и подешевле, чтобы насытиться наверняка.

Миша смущённо пролистал странички брошюры, всё ещё искоса поглядывая на не совсем трезвомыслящую собеседницу.

- А ты?

- А я… – Виктория положила руки на стол, перебирая пальцами, и тоскливо посмотрела в окно, затянутое вечерней, туманной дымкой. Петербург наконец приобрел свои обыкновенные оттенки: грязный, серый, чёрный и белый. Всё это напоминало пейзаж советской кинохроники, только музыка в кафе играла тоскливая, протяжная, словно удав, постепенно пожирающий все то хорошее и прекрасное, что было в этом городе доныне, то, что придавало ему какие-то краски. – Я просто не могу есть в такую минуту. Эти годы… Все эти годы я гонялась ни за чем. Я ничего не знаю, ни гроша не стою. Когда я смотрю на наше небо, я с горечью понимаю, что это русское небо ничем не отличается от неба в другой стране. Только наше серее, а оттого привычнее.

- Скажи, что с тобой не так? – спросил у неё Миша, после того, как сделал заказ. Девушка загадочно ухмыльнулась, но смеялась она над собой, нежели над вопросом.

- Если я тебе скажу все, что я знаю – ты постепенно будешь сходить с ума. Услышав это, ты захочешь вонзить мне в горло свой нож, только, чтобы я заткнулась. Что и сделали… с Лениным…

- Ты думаешь, его уберут? – спросил Михаил. На лице у девушки появилась горькая противоречивая улыбка и, сделав вдох, она ответила:

- Могут, но не посмеют. Такие люди как он делали историю… Хоть и таким способом, но все же он гений – «Вождь мирового пролетариата», один из прародителей коммунизма. А хочешь, открою секрет: коммунизм, это и есть демократия, только название другое. Я не верю в демократию.

Орлов, жадно приступивший к трапезе, услыхав подобные слова, поперхнулся. Что он только слышал? Он явно ослышался – от голода начались глюки.

- Как это… не веришь?! Ты же…

- Да, не верю. Никогда на земле равенства не будет. То, что у нас в стране… Я не знаю, как это называется, но не демократия уж точно. Что такое коммунизм, демократия? Это равенство народа, когда государством управляют люди…

- Ты говоришь как монархист! А как же партия?

- Вздор. Это сказка, в которую верят только дураки. «Непросвещенный народ – гарантия демократии». Ты когда-нибудь видел стадо овец на лужайке, разгуливающих сами по себе без пастуха? При этом у них полное равенство: бредут куда хотят, и в итоге их сожрут волки. У стаи должен быть вожак, а у народа – лидер! А Ленин, как и Ельцин – много красивых слов про равенство, общее благо и прочее… Для того, чтобы склонить к себе большинство: у кого маленькая зарплата, кому не повезло по жизни и так далее. Рабочий класс… По сути, эти два человека пропагандировали одно, у них были общие цели, а сами собрали вокруг себя свиту и правили, пока «освобождённый» народ думал, что вот оно – равенство! Коммунизм, демократия... А наша партия работает и борется за социализм, ставит перед собой реальные цели! Монархисты-крестоносцы за геноцид, чего я не приемлю.

- И когда же ты?..

- Осознала, что равенство это ложь? Рано, для своего возраста, даже слишком рано, но чем раньше – тем лучше. Наивность постепенно уходит, взрослеешь в одну секунду. Иногда смотришь на других людей, на таких же, как ты…Как же я вам завидую. Ты ничего не знаешь, а от этого спокойнее спишь. Я не могу… сказать тебе всё, иначе обреку на подобную жизнь. Знаешь же, кто зачал всё это. С кого началось уничтожение России… С них. С коммунистов.

- Поэтому ты их ненавидишь?

- Нет, – с дрожью в голосе произнесла она. – Я их не ненавижу. Я их люблю. Очень сильно. Не всех, а лишь единиц. Зато безоглядно и безмерно. И оттого, что я не могу прикоснуться к ним, увидеть их глаза, во мне пробуждается злость и печаль. Сначала всё обращалось в смех и в чёрный юмор, но я вовремя взяла себя в руки – эта паранойя огненного фанатизма медленно сжигала мою душу. И в одно мгновение пришло осознание того… что все они мертвы. Для всех. Но никак не хотели умирать для меня. Для меня они живы, а для всех просто холодные фамилии с инициалами на страницах старых, потрёпанных книг. И грустно мне ещё от того, что мы тоже станем всего лишь фамилией, а многие, почти все, канут в небытие, не оставив после себя ни хорошего, ни плохого – ни-че-го!

Девушка тихо всхлипнула и тяжело вздохнула, закрывая глаза рукой.

- Хуже всего, если будут ненавидеть и издеваться над твоей памятью, прикрываясь некой псевдореальностью – при всех твоих заслугах. Они не заслуживают оскорблений, не все… Многие были трусами и подлецами. Перечислять не буду – это же только моё личное мнение, ты сам должен прийти к верному выводу. В своё время, конечно, мы все заблуждаемся в начале пути…

- Но если человек при жизни был плохим, то после смерти не стоит его превозносить, я так считаю.

- И ты, возможно, прав, хотя о мёртвых принято говорить либо хорошее, либо ничего. Забудь, нет понятий: хорошие и плохие. Есть умные и есть идиоты, есть эгоисты и альтруисты – люди разные и противоречивые. Поэтому о них всегда сложно говорить, а тем более – изучать… Как же плохо. Горько мне. Противно. И грустно.

Последние слова были словно выдавлены из неё. Она протяжно всхлипнула и попросила официанта налить ей 50 грамм коньяка. Судя по всему, девушка практически не пила алкоголь, когда, взяв в руку рюмку и понюхав жидкость, содержащуюся в нём, поморщилась. Однако это отвращение даже усилило её желание и Виктория залпом опустошила сосуд.

- Дело во мне?

- Нет, вовсе не в тебе, это просто… минутная слабость, такое со мной бывает, особенно, если что-то не получается: как нахлынет апатия, так и сдохнуть хочется. Всюду мусор – всё становится бессмысленным и ненужным. В такие минуты хочешь говорить-говорить-говорить или молчать. Мне сейчас кажется, что никогда в моей жизни не будет светлых пятен. Я, конечно, утрирую, но покуда я живу в той обстановке, в которой всем плохо, мне тоже будет плохо. Беспросветный круговорот, как кольцо метро. И кто-то зачем-то хочет всё поменять и изменить к лучшему. Ха-ха, – девушка неожиданно наклонилась к Мише и с унылой улыбкой прошептала. – Хочешь, открою ещё один секрет: революционеры просто хотят поскорее умереть, покинуть этот жалкий, злобный, предательский мир – им нечего терять, а смысл жизни находится в своей смерти. Только тем повезло. Они умерли гораздо позже революции и заслужили славу. А я, чувствую, что умру рано. И не пожалею: терять мне нечего, а если верить мифам, то в загробной жизни встречаешь тех, кого любил больше всего на свете…