Он остановился перед ванной. Горячий пар тотчас же заскользил по нагому телу на его руках, отчего Ки неуютно завозился.

— Собираешься сам меня мыть? — проворчал он в попытке разорвать наступившее молчание.

— А ты не умеешь мыться?

— Умею.

— В чем тогда проблема?

Чжонхён аккуратно сгрузил раскрасневшегося от гнева юношу в воду. Тот поежился: вода была уж слишком для него горячей, хотя и невероятно бодрящей. По ее поверхности в обилии плавали какие-то засушенные лепестки, травинки, листочки. Момент и воспоминания о чае, который он когда-то распивал с Роксаной, хлынули в голову Ки. Значит, вот в чьи руки эта травяная смесь — обещанная ему, между прочим! — в итоге попала.

Ки еще пуще насупился, надул губы и под водой сложил руки на груди, упрямо глядя прямо перед собой. Упершись в край ванны по локоть мокрыми руками, Чжонхён оглядывал его с веселым восхищением. В то же время в его глазах пряталось что-то, что говорило о его едва сдерживаемых желаниях. В конце концов, черные глаза задержались на маленьких синяках, облюбовавших светлые плечики и основание шеи. Цветом эти синяки походили на плавающие по поверхности воды лепестки и вызывали смутную жалость вперемешку с торжеством бесспорного обладания.

Ки находился в смятении, вызванном неожиданным молчаливым вниманием. Он настолько сжался в плечах, словно хаос в мыслях и чувствах был слишком большим, чтобы суметь его скрыть. Когда Чжонхён дотронулся до одного из синяков, он вздрогнул. А когда попытался намотать на палец короткую светлую прядь, прилипшую к шее, юноша недовольно повел плечом, и его щеки еще сильнее порозовели.

— Чего зыришь? — не выдержал он собственного напряжения.

— Думаю: исполнить ли мне твою завуалированную просьбу сейчас или потерпеть еще немного, — Чжонхён с намеком погладил выглядывающую из цветочной воды коленку.

— Что?! — Ки задохнулся от возмущения, когда что-то внутри вдруг возликовало при этих словах.

— Эх, Бомми, мой очаровательный лисёнок, ты определенно меня сведешь с ума, — захохотал Чжонхён.

— Съебись нахуй к оленям, чтоб я тебя не видел и не слышал, — сквозь зубы процедил Кибом.

Перед тем как выполнить озвученную просьбу, Чжонхён склонился к его губам и, помедлив немного, с улыбкой оставил на них мягкий примиряющий поцелуй. Поначалу изображая холодность, через момент Ки лихорадочно обхватил его за шею и, притянув ближе, с каким-то необъяснимым отчаянием углубил этот поцелуй. Улыбка тут же сошла с чужих губ, уступая место чему-то иному. Чжонхён прижал юношу к себе за влажные плечи.

Но прежде чем на его шее или плечах появился новый след от укуса, Ки с силой оттолкнул Чжонхёна от себя, а после, охваченный невыносимым стыдом, ушел с головой под воду.

***

Утренний свет мягко стелился по светлому ковру, приглушающему осторожные шаги. Прохладный ветер играл с прозрачными занавесками на больших окнах, отчего те взмывали в воздух, будто стремясь улететь.

Чжинки воровато оглянулся, когда ему почудилось, что за ним следят. Коридор был пуст и безмятежен. Он не знал толком, где держат Тэмина, а потому шел наугад, полагаясь на правильность собственных предположений. Крик всегда доносился из этой части этажа, значит, братишку держат где-то здесь.

Его мучают.

Чжинки тряхнул головой, отгоняя от себя слово «насилуют», и продолжил путь. Абсолютная тишина настораживала его, вынуждая все время оглядываться и дергаться от малейших звуков. Один неверный шаг и его поймают. Об этом не стоило забывать.

Если Тэмина насилуют, какой резон в таком случае удерживать тут самого Чжинки, невольно продолжал убеждать себя возница. Они бы давно с ним расправились, добавлял он, подразумевая под «они» одного лишь Минхо. Перерезали бы Чжинки глотку и дело с концом. Но нет, они держат такого опасного свидетеля взаперти, да еще и недалеко от «места преступления».

С какой целью? Впрочем, неважно. Нужно вытащить из этой роскошной дыры своего больного брата, остальное его не касается.

На миг он отчетливо почувствовал не свое смятение. Из чертвоточины внутри оно с невероятной быстротой расползлось в груди, как сорняк, и немедля втянулось обратно. Чжинки перевел дух. Мимолетное чувство заставило его вспомнить про еще одного брата, того, который остался снаружи совершенно один в абсолютном неведении. И тогда возница не на шутку заволновался. Несмотря на всю свою рассудительность, в такой ситуации, гонимый тревогой, Кибом способен натворить много сумасбродств. Он понадеялся, что успеет выбраться отсюда до того, как положение вещей примет необратимый оборот.

Знакомый вопль раздался за закрытой дверью в стене по левую его руку. Отбросив все мысли, Чжинки стрелой метнулся к ней.

Заперто. Он принялся остервенело дергать за ручку и пытаться выбить дверь. По ту ее сторону происходила борьба, слышались выкрики, чертыхания и попытки заткнуть рот. Чжинки едва ли не ослеп от ярости, он бился плечом в дверь и в свою очередь кричал что-то. Сосредоточившись на мысли о младшем брате, он не видел ничего перед глазами.

Внезапно дверь распахнулась в его сторону, отчего он отлетел к окну и, зацепившись за занавеску, вместе с гардиной приземлился на пол. Ему потребовалось всего лишь пару секунд, чтобы подняться на ноги, но этого времени хватило и Минхо: закрыть дверь на ключ и куда-то означенный спрятать.

От Минхо разило спиртом, глаза его были мутными и он едва держался на ногах. Всегда опрятная одежда его была в беспорядке, точно одевался он в спешке. Рубашка наполовину расстегнута и вывернута из брюк.

С налитыми кровью глазами возница бросился на него и, яростно припечатав к двери, без сожалений начал избивать кулаками. Минхо мотало из стороны в сторону, да и защищался он довольно неуклюже, словно впервые ему довелось с кем-либо драться. Но это не останавливало Чжинки. Наоборот, этот факт только раззадоривал его ярость.

Вскоре Минхо перестал сопротивляться, смиренно принимая льющиеся на него удары. Потонув в собственной злости, возница не желал обращать на его покорность какого-либо внимания. Он был уверен, что Минхо более чем заслужил все, что ныне получал.

И вдруг ни с того, ни с сего в самом разгаре недодраки Минхо рассмеялся.

Не своим привычным, едва слышным бархатным смехом. Он смеялся громко и заливисто, как человек, приблизившийся к высшей точке отчаяния. Как человек, которому нечего больше терять. Как безумец.

— Убейте меня, Чжинки, прошу Вас, — сплюнув кровь, попросил он, когда тяжело дышащий возница приостановил бой. — Я недостоин…

— Я убью… — шепотом пообещал Чжинки и кулаком врезал по его скуле. Минхо снова мотнуло и он упал на пол, захлебываясь в собственном смехе, крови, невольных слезах боли.

Ногой Чжинки пихнул его и заставил перевернуться, а затем схватил за грудки и тряхнул:

— Где ключ?! — прорычал он.

— Я его спрятал, — еле ворочая языком, сообщил Минхо. — Пусть ребята развлекаются.

Возница порылся в его карманах, но не обнаружив ничего, бросил несопротивляющееся тело на пол и стал с ожесточением пинать. Минхо не кричал, он свернулся в клубок, инстинктивно защищая самые уязвимые места. Лишь смех его спорил со слезами боли.

В эту минуту некогда мягкий Чжинки походил на разъяренное животное, не способное ощутить ни капли сочувствия. В его всегда добродушных глазах плескалось ядовитое желание отомстить, убить, растерзать. Взгляни он на себя со стороны…

Опомнившись через некоторое время, Чжинки вновь бросился к двери и пытался выбить ее до тех пор, пока руку не схватила судорога. Он принципиально не принимал прописанные ему лекарства, но и все время забывал о своем недомогании, в приступах ярости неаккуратно обращаясь со своим телом.

Измученно прислонившись к двери спиной, он съехал по ней на корточки, хватая ртом воздух и устало прикрывая глаза. Руку выворачивало, но Чжинки терпел, упрямо сжав челюсть. Разодранные в кровь кулаки жужжали болью, едва заметной по сравнению с кислотной злостью, выжигающей нутро возницы. Избитый почти до беспамятства Минхо осторожно подполз к нему и с трудом уселся рядом.