Тара заметила его жадный взгляд, хотя и не подала вида. Но удовольствие, явно читавшееся в ее эмоциях, говорило о том, что ее самолюбие энергично танцует победный танец, приняв в сознании юноши вид маленького человечка-марионетки.

Ки негодующе выдохнул, окончательно пресытившись сумасбродностью дня. Еще не хватало заглядываться на свою бывшую наставницу, наверняка продолжавшую точить на него зуб. Они соприкасались лишь предплечьями, а у него вся рука от этого случайного прикосновения горела огнем, отчего напряжение в теле с каждой секундой лишь росло.

И тут он почувствовал присутствие того, кого не желал бы видеть еще, по крайней мере, года три-четыре. А лучше — и всю жизнь. Тотчас же девушки растеряли в глазах Ки всякую привлекательность, оставшись по ту сторону привычного энергетического кокона, в который он вновь был заключен. Освободившись, наконец, от владевшего им на протяжении целого дня колдовства, Ки раздраженно закатил глаза и покачал головой.

Когда же ему дадут покой?

Роксана с Тарой тотчас же обратили все свое внимание на стоявшего за спиной Ки человека, а сам юноша был схвачен за локоть и без возражений утащен в сторону коридора.

«Кажется, сейчас что-то будет», — подумал он, прежде чем его грубо затолкнули в его кабинет и за спиной раздался приглушенный звук, означавший, что дверь была осторожно прикрыта. В спокойствии. Или в ярости.

В ярости.

Обычно приглушенные эмоции в этот раз были намеренно выпущены на свободу с целью дать Ки понять, насколько им недовольны. Он действительно почувствовал за собой вину, но не понимал, в чем именно она заключалась. Чем он снова мог разгневать этого человека?

Словно маленький напортачивший ребенок, Ки стоял в центре комнаты, настороженно ожидая момента, когда разразится буря. Раз за разом острый осязаемый взгляд проходился по его спине, напоминая об утреннем происшествии, которое он предпочел бы не просто забыть, но навсегда вычеркнуть из памяти.

Из-за того, что накануне он впервые за много лет слишком щедро приложился к батарее бутылок, сон его был полон каких-то бредовых событий, чередующихся одно с другим без всякого намека на перерыв. А в какой-то момент сменилось не просто место действия во сне, но сама атмосфера в целом. Вновь он оказался в заполненной сумраком комнате с большой кроватью и огромным окном, отбрасывающим на нее голубоватый свет. Лежа в одной рубашке на мягкой перине и наслаждаясь бархатностью простыней под своими чуткими пальцами, Ки тихо напевал какой-то нежный мотив, подмечая присутствие кого-то второго в комнате. Свет лился из окна прямо на полуобнаженное тело юноши, гладя его чувствительную кожу своими шелковистыми лучами, придавая ей заманчивое серебристое сияние. Ки упивался приятным ощущением, глядел в темный потолок и жаждал приближения того, второго.

Дальше грань между сном и явью стиралась, оставляя Кибома в полнейшем замешательстве.

Тяжело дыша, он очнулся в предрассветных сумерках в своей комнате, на своей кровати, но без своих штанов. Рубашка его была распахнута, и задувающий в окошко ветерок ласково касался потной кожи. С нарастающим испугом глядя в абсолютно черные глаза нависающего над ним Чжонхёна, он чувствовал, как сильная рука успокаивающими движениями гладит его влажный живот. Перед тем как поднести кисть к своим губам и, не отрывая взгляда от юноши, облизать каждый испачканный палец, тот предварительно оставил на губах Ки недолгий и очень мягкий поцелуй. А после всего, насладившись сбившимся дыханием наблюдающего за его действиями Ки, он встал с кровати, надел свою обувь, сюртук и безмолвно вышел за дверь.

Буквально утонув в собственном мучительном стыде, Кибом свернулся на кровати калачом. Он даже не натянул на свое разгоряченное тело покрывало, а всего лишь прикрыл лицо руками.

Надо же было такому случиться. Почему именно сегодня? Как ему теперь смотреть в эти насмехающиеся глаза, не теряя при этом достоинства? Такой позор. Такой сладкий позор.

В этой позе он провалился в сон без сновидений и проспал вплоть до возмущенного звонка будильника, замолкнувшего только после своего яростного столкновения с полом. Надо же, о нем даже позаботились — он точно помнил, что не прикасался вечером к будильнику. То есть, он надеялся, что помнит верно. Ему казалось, что накануне он вел себя не очень прилично, дав тем самым карты в руки Чжонхёна. И вместе с тем он не мог утверждать с полной уверенностью, что его поведение выходило за рамки приличия. Когда Ки напивался, то с легкостью давал выход всему, что в трезвом состоянии надежно хранил за семью замками.

Что бы там ни произошло накануне, произошедшее на рассвете он помнил ясно, словно случилось оно какими-то пятью минутами ранее.

Вся эта утренняя история промелькнула у него в голове за считанные секунды, пока он стоял в центре комнаты спиной к охваченному гневом Чжонхёну. Ки сглотнул, уловив плавное хищное движение позади. Шорох раздался совсем рядом, и в следующий миг тяжелый шепот разорвал напряженную тишину:

— Хочешь этих девочек, Бомми, ненасытный мальчик? — едва слышно процедил Чжонхён прямо в его ухо. — Глубоко же он в тебя проник.

Ки поежился, вместе с тем боясь сделать неверное движение.

— Кто?

— Бомми.

— Кто? — повторил он вопрос.

— Еще раз откроешь себя ему, и я…

— Придушишь меня? Откусишь мне язык? — сдавленно прошептал он, сознательно совершая очередную глупость.

— Сверну ему шею.

— Кто это?! О ком ты говоришь?

Раздался треск разрываемой на его груди рубашки, и на пол звонко посыпались пуговицы, сыграв похоронный марш его надеждам на спасение. Метнувшись взглядом к тому, что осталось от некогда ровной линии пуговичных петель, Ки успел охватить весь масштаб разрушений. На месте выдранных пуговиц остались рваные дыры, аккуратные петельки были вырваны с корнем. Помочь теперь могли только заплатки, но никто не позволит ему носить на работе настолько испорченную вещь.

— Об отродье, которое ты зовешь своим младшим братом.

Ки судорожно сжался, когда, сжав в кулаках полы его рубашки, Чжонхён резко дернул их вниз, обнажая его плечи. На них все еще красовались синяки от прошлых укусов: какие-то начали желтеть, какие-то все еще сохраняли фиолетовый оттенок. Увидев эту картину, Чжонхён, казалось, чуть пришел в себя. Осторожно он прикоснулся к одному из синяков, вырвав из губ испуганного юноши тихий выдох. Ощущение оказалось ошеломительным, и нежная кожа тотчас покрылась мурашками.

Несмотря на всепоглощающий страх, Ки нравилась такая отрывистая грубость, перемежавшаяся с ласковыми прикосновениями. Это было сродни хождению по острию ножа — он не знал, каким будет следующее действие Чжонхёна, от того уровень адреналина в крови повышался. Накопленное за весь день напряжение изъело его слишком сильно, ядом распространившись по всему телу и значительно повысив его чувствительность. Сосуд, висящий на цепочке, так вообще казался ему куском раскаленного добела металла.

Почувствовав укус на месте еще не сошедшего синяка, Ки вскрикнул. Он попытался отцепить от себя руки, беззастенчиво мнущие его тело. В ответ на это новый след от болезненного укуса остался на его шее. Тогда он начал сопротивляться энергичнее, черпая силу из своей странной реакции на эти домогательства.

Неожиданно в его живот впились пальцы. Дернувшись, Ки рефлекторно вжал его, прижался к Чжонхёну спиной и застыл, шумно делая испуганные судорожные вдохи и выдохи. Он не мог избавиться от чувства, словно пять остро наточенных ножей были приставлены к его чреву и с нарочитой неосторожностью остриями царапали кожу, поэтому, как мог, старался избежать этого пугающего прикосновения.

Сам Чжонхён в это время раз за разом вылизывал укушенное место, вынуждая юношу несмотря ни на что терять голову и отмахиваться от предостережений шестого чувства. Заставляя идти против себя, что вызывало волну негодования в душе Ки, но вместе с тем не мешало ему откидывать голову в сторону, еще больше открывая незащищенный участок шеи. Он схватился за чужие запястья и, прикладывая все силы, с трудом убрал руки Чжонхёна подальше от своего живота. К его удивлению, тот не оказал особого сопротивления, поэтому Ки чуть отодвинулся от него и постарался расслабиться.