Некоторое время он просто шел пешком вслед за каретой, еще надеясь выследить ее по колее, оставленной в пыли. Но потом и эта затея показалась ему безумной: следов было сотни, и все — от карет и копыт. Многие в это время года предпочитали жить за городом.

Он настолько притомился, что не удержался и устроил себе отдых под сенью раскидистого дерева. Через несколько часов крепкого сна выяснилось, что его тело абсолютно отвыкло от подобных нагрузок. Он едва сумел подняться с земли. А поднявшись, попеременно ойкая и охая, медленно заковылял обратно в город. Но если вначале боль была еще вполне выносимой, то после нескольких часов ходьбы тело вовсю демонстрировало свою неподготовленность к продолжительным физическим нагрузкам. До этого он всегда считал, что дополнительные движения должны растормошить занывшие мышцы, но, судя по всему, к его телу это никоим образом не относилось.

На подходе к городу к нему привязалась какая-то женщина с настойчивым желанием рассказать обо всех превратностях, ожидающих его в будущем. Она излучала абсолютную уверенность в том, что эти превратности его ждут, чем немало его раздражала. Прежде чем юноша умудрился от нее отвязаться, в его уши было вложено столько информации, что к концу повествования у него не на шутку заболела голова. А стоило только гадалке потребовать свою якобы честно заработанную плату, как на нее обрушился неудержимый поток сквернословия, приправленный необузданным желанием крушить и уничтожать. Несколько молодых деревцев, ослабленных духотой лета и отсутствием освежающего дождя, было выдрано с корнем. Неконтролируемая вспышка ярости отпугнула женщину от разошедшегося Кибома. Хотя намного сильнее ее напугало даже не одно из запущенных в нее деревцев, а недобрый блеск в его глазах.

Проделав остаток пути без особых происшествий, он зашел в первое попавшееся пивное заведение и уселся за единственный свободный столик, отваживая убийственным взглядом всех желающих занять остальные свободные места за ним.

Вся совокупность неудач, одна за другой преследовавших братьев, окончательно добила Кибома. Пьяно выпивая кружку за кружкой чего-то, что он заказал часом ранее и названия чего он уже не помнил, он закуривал их тут же добытыми самокрутками, плюнув на свое обещание, данное братьям… брату… то есть, Чжинки сотню лет назад. Жизнь казалась ему огромной черной ямой, а он сам напоминал себе навозного жука, копошащегося на самом ее дне и мечтающего о пышной куче удобрений. Остальных братьев уже затянуло под это коварное болотистое дно.

За ним все еще присматривали, словно он какой-то досрочно освобожденный преступник, способный запросто совершить новое преступление. Где-то на другом конце зала сидел кто-то, может, один, а может, с напарником, и все время неотрывно на него смотрел. Этот взгляд его также раздражал и вызывал желание набить морду назойливому следопыту. Можно подумать, он какую-то тайну мирового масштаба разнюхивает, что за ним вечно все следят.

Сейчас наверняка и Чжонхён прибежит отшлепать его хорошенько за выпивку и курево, равно как и за новое вмешательство в то, во что он когда-то пообещал не вмешиваться. Кажется, именно это он грозился сделать недавно. Вот пусть и воспользуется возможностью. Тем более, он снова пропал на слишком долгое время — на целых несколько дней. Опьяневший наконец Ки, проведший эти дни в окружении сладостей и выпивки, старательно и с переменным успехом пытающийся хоть немного захмелеть, жаждал его увидеть.

А вот и он, кстати.

Юноша вновь поленился повернуть голову и определил долгожданное присутствие лишь по запаху.

— Пьем?

— Выпиваем, — кивнул Ки, ополовинив свою гигантскую кружку. — Слишком слабое. Мне нужно бухло покрепче. Где этот?.. — он наконец заозирался, мимолетом отметив заинтересованный взгляд Чжонхёна. — Эй, ты! — завопил он юноше у деревянной стойки. — Тащи сюда что-нибудь покрепче.

Официант слегка смешался, но увидев рядом с Ки его спутника, тотчас же скрылся с глаз где-то в подсобных помещениях.

— Чего он на тебя так глядит? — пьяно поинтересовался Ки, сделав затяжку и выдохнув в воздух струйку дыма. — Ты его тоже шлепал?

— Что значит «тоже»?

— Ой, да ла-а-адно, сколько ты тут народа искалечил? Они все на тебя как на таракана на королевском столе глядят, — Ки бросил на Чжонхёна ленивый блестящий взгляд из-под полуприкрытых глаз.

— Ты уверен, что на меня? — тот взял ополовиненную кружку и сделал глоток ровно с того места, к которому ранее прикасался губами Ки.

Подошел официант и поставил на стол откупоренную бутылку.

— Отлично, новое бухло, — с кряхтеньем Ки потянулся к горлышку бутылки рукой, но схватил воздух. — Э! Моя выпивка! — воскликнул он.

— Ты сколько сегодня выпил, Бомми?

— Будешь читать лекции и нотации? А ну верни на место мою соску!

— Стаканы, — обратился Чжонхён к переминавшемуся официанту, и тот вновь исчез, будто бы растворившись в воздухе. Ки похлопал глазами, глядя на свою недопитую кружку-ведро.

— О… й.

— Ой.

— Мы будем играться в цивилизованного человека и недоцивилизовавшегося человека?

— Если пожелаешь.

На столе как по волшебству появилось два стакана. Ки расфокусированным взглядом оглядел оба.

— Я-я-я, — протянул он и, откинувшись на спинку, вновь затянулся, блаженно прикрыв глаза.

— Ты?

— Не мешай, я думаю.

— Думай.

Что-то холодное коснулось его губ, и он приоткрыл рот, позволяя себя чем-то напоить.

— О… й! — произнеся раздельно каждую букву, он почувствовал, как зажгло в горле.

— Ой? — голос Чжонхёна звучал слегка изумленно.

— Поцелуй меня.

— Еще рано.

— Почему это рано? — Ки недовольно приоткрыл глаза.

— Ты еще не достаточно напился, чтобы я мог воспользоваться твоим беззащитным положением.

— Можешь пользоваться сейчас, я не девушка, меня не нужно ждать, — Ки хотел махнуть рукой, но вместо этого, вконец разленившись, двинул лишь кистью. Единственное, ради чего он мог сделать полноценное движение — это стакан и сигарета.

— Боюсь, мне позже не сойдет с рук такая смелость.

— Но это же будет «позже», — пробормотал Ки, выдувая новую струйку дыма.

— Мы сегодня не дружим со здравым смыслом?

— Сегодня мой язык отсоединен от мозга.

— Да ну? И я могу делать с ним что угодно?

— Смотря, что именно, — протянул Ки, вновь приоткрыв хитро поблескивающие глаза.

— Разберемся по ходу пьесы.

— Поцелуй меня, — повторил он свое требование.

Чжонхён выпил плескавшуюся на дне своего стакана жидкость, взял Ки за подбородок, повернул его к себе и без промедления припал к влажным губам.

В этот раз обожгло не только горло, загорелось что-то где-то внутри, обдав юношу волной жара и легко смахнув боль в теле, оставив после себя истому. Ки схватил Чжонхёна за волосы на затылке и еще сильнее притянул к себе, словно боясь, что все закончится едва начавшись. Но к его удовольствию, он не заканчивался, этот втайне желанный на протяжении всех одиноких дней поцелуй. Очень чувственный, медленный и слегка ленивый — под стать нынешнему состоянию Ки.

— Не боишься, что все увидят? — чуть погодя спросил он пониженным голосом.

— Разве не ты меня на это подбивал?

— Ну и что? А репутация, а…

— Ш-ш-ш, — Чжонхён приложил палец к его губам. — Твой язык сегодня отсоединен от мозга.

— Я и забыл, — хихикнул он и лизнул теплый палец. Затем схватил всю ладонь и по очередности облизал каждый из них. — Что это? — юноша бросил недовольный взгляд на очень довольного Чжонхёна.

— Это конфеты.

— Ты не ешь сладкое!

— Кто тебе это сказал?

— Никто. Не ешь и все.

— Зато ешь ты.

— Ем.

— Мой сладенький Бомми.

— Я сладенький, — пьяно кивнул Ки. — Потому что ем много сладкого.

— В том числе и конфеты.

— Это мой подарок? Почему у тебя сладкие пальцы? Где мой подарок? Где мои конфеты?!

— Иди сюда, — наклонившись к нему, Чжонхён осторожно его подхватил и поднял на руки. — Я тебе покажу твои конфеты.