В тот момент, оклемавшись, Ки резко дернул по коридору, в котором, помимо всего остального, пахло недавно прошедшим здесь Чжинки. Ки в буквальном смысле полагался на свой нюх, которым не додумался воспользоваться ранее. Он вышел на место, где родной запах ощущался особенно ярко — очевидно, здесь Чжинки простоял некоторое время, — и увидел высокие французские окна и дверь, занимавшие одну сторону фойе. Тут же он направился к ним, сообразив, что к чему. Целую бесконечность он шел по узкой тропинке, лежавшей через сад и выводившей к калитке, за которой слышался звук удаляющихся копыт. Мухой он вылетел на дорогу и увидел карету, за задний выступ которой держался его брат.
Ки не стал кричать, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания и не подвести брата. Раз Чжинки так поступил, значит, у него были на то веские причины. Необходимо было запастись терпением и дождаться его возвращения.
========== Часть 26 ==========
Они ехали уже довольно продолжительное время, и руки Чжинки начали ныть. Поначалу мимо проплывали частные дома среднего класса. Затем их сменили более величественные дома, видные за внушительной оградой. В темноте Чжинки едва мог различить их вид, однако, неплохо знакомый с городом, он примерно представлял, по каким дорогам тихо катит карета.
Все это время он то держался за выступ правой рукой, то сменял ее на левую. Но даже такой нехитрый маневр уже переставал спасать от усталости. Рано или поздно это должно было случиться. Вместе с тем Чжинки возлагал большие надежды на свою выносливость. Иногда он осторожно заглядывал в маленькое заднее окошко экипажа, но в темноте почти ничего не различал. Все, что он понял — Минхо продолжает баюкать его брата на руках, а не уложил его на противоположное сиденье, как того ожидал от него Чжинки.
Тяжело выдохнув, возница стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на разрастающуюся ноющую боль и мечтая о скором окончании этого утомительного путешествия.
— Минхо? — вдруг послышался тихий голос.
Чжинки тотчас же встрепенулся и навострил уши, забыв и про боль, и про усталость.
Через некоторое время до него донесся приглушенный голос Минхо, попытавшегося пресечь возможный разговор:
— Отдыхай.
Но уже самого факта, что ему ответили, было, судя по всему, вполне достаточно, чтобы Тэмин продолжил расспросы, проигнорировав нежелание Минхо разговаривать:
— Минхо, а где Чжинки?
И вновь Минхо потребовалось несколько минут на ответ:
— Чжинки здесь нет.
— А где же он есть?
— Он на работе, Тэмин, — последовал вздох. — Он работает, — мягче повторил Минхо.
— Чжинки много работает, — с тихой гордостью в голосе произнес младший.
— Много.
— Но я его почти не вижу. Я бы хотел снова с ним поговорить.
— Поговоришь.
— Когда?
Новые несколько минут Минхо потратил на подавление внезапно вспыхнувшего раздражения.
— Скоро. Отдохни перед встречей с ним.
— Я надеюсь, в этот раз он работать не будет и придет со мной поговорить, — сонно пробормотал Тэмин.
— Сдался тебе этот Чжинки, — тяжело выдохнул Минхо.
Сколько Чжинки не напрягал слух, больше ничего ему расслышать не удалось. Оба сидящих в кабинке человека замолкли. Тэмин заснул и чуть тихо сопел в образовавшийся одеяльный кармашек. Минхо глядел слепым взглядом в окно и думал о чем-то печальном, не предпринимая попыток стереть текущие по щекам скупые слезинки, не видные Чжинки.
К неописуемой радости возницы, вскоре лошади начали замедляться, и через несколько мгновений карета остановилась. Двигаясь как можно бесшумнее, он спрыгнул на землю и укрылся за кабиной. Послышался звук открывающейся дверцы, какое-то бормотание и шорох. Осторожно выглянув, Чжинки увидел уже знакомого ему лакея и Минхо со спящей ношей на руках. Двое о чем-то очень тихо разговаривали, причем Минхо вновь хмурился, словно обдумывал варианты, но все еще не мог прийти к какому-нибудь определенному выводу.
Боясь, что его услышат в стоящей вокруг тишине, Чжинки даже задержал дыхание. Впрочем, толку от этого действия не было никакого. Шорохи ночи надежно маскировали звук его осторожных движений.
— Хорошо, — кивнул наконец Минхо.
— Вы уверены?
Чжинки показалось, что лакей удивился.
— Да, — с уверенностью подтвердил Минхо, направляясь к кованым воротам, за которыми царила сплошная темень.
— Но?..
— В чем дело? — Минхо резко замер. Лед в его голосе заставил лакея испуганно сжаться.
— Понял, сэр.
— Выполняй.
Что-то недовольно бормоча, лакей отправился к козлам, Минхо же зашел за ворота и растворился во тьме.
— Минхо? — послышался удаляющийся сонный голос Тэмина. — Чжинки…
— Отдохни еще немного, он скоро придет.
У Чжинки сжалось сердце. Он придет! Он обязательно придет! Но Минхо не мог знать об этом. С какой целью он врал Тэмину? Если бы Чжинки не додумался выследить Минхо или не сумел бы уцепиться за кабинку кареты, правда рано или поздно обнаружилась бы. Что бы тот сказал Тэмину в таком случае?
Кроме всего прочего, Чжинки вдруг показалось, что Тэмин каким-то образом изменился. Он всегда был немного рассеянным и все время витал в своих мыслях, но в обращении к кому-то его голос был неизменно наполнен жизнью и участием. Теперь же, пусть этот голос и звучал похоже, в нем было нечто такое, что настораживало старшего брата. Так Тэмин разговаривал с ним или с маленьким Ки только в детстве — этот голос звучал слабо, чуть капризно и выражал уверенность в том, что каприз, без сомнений, будет выполнен. Это безумно раздражало Ки, ясно чувствовавшего подвох, и умиляло нянечек, ослепленных миловидностью самого младшего из братьев. Непрерывно общаясь с Чжинки после смерти их наставницы, вскоре младший подрастерял эту особенность. Острые углы сгладились и неприятные черты его характера померкли, уступив место желанию во многом, если не во всем, походить на старшего брата.
Чжинки невольно гадал, что стало причиной возврата старых привычек.
С уходом Минхо наступила подозрительная тишина. Лакей все так же сидел на козлах и неразборчиво ворчал себе под нос. Чжинки пожалел о том, что не прислушался пораньше к его разговору с Минхо и не разведал о том, какой приказ тот отдал своему слуге. Возможно, это было нечто очень важное, что можно было бы использовать позже в качестве аргумента против самого Минхо.
Ворота были все так же приоткрыты, а лакей словно забыл о них, начав насвистывать популярную мелодию, слова которой Чжинки никак не удавалось припомнить.
Прождав некоторое время, он вновь выглянул из своего укрытия, раздумывая над способами незаметно добраться до ворот. Он мог надеяться на темноту, но обычно лошадьми управляли люди, славящиеся хорошим слухом и зрением. Поэтому, вероятнее всего, его надежды не имели основания. Можно было бы отвлечь лакея, бросив камень или ветку в противоположную сторону, а самому в это время добежать до ворот. К несчастью, дороги перед имениями тщательно очищали от мусора. Обычно Чжинки безмерно радовался этому, но не в нынешний раз. Да и одежда, к его досаде, при каждом движении издавала неприятный шорох. Сейчас Чжинки даже казалось, что этот шорох звучит оглушительно громко и поэтому несказанно удивлялся, что лакей до сих пор не обнаружил его присутствие.
Теряя время в бесполезных раздумьях, он понемногу начинал нервничать. Что-то настойчиво твердило ему о необходимости пробраться за ворота на территорию имения, и с каждой минутой это ощущение усиливалось. Чжинки почувствовал себя зверьком, попавшим в расставленный охотником капкан. Апогеем стало сбившееся с собственного ритма сердце и паника, за которой последовал крик, раздавшийся где-то за заветными воротами. В тот момент эти ворота казались Чжинки зловещими Вратами.
Он узнал этот пронзительный крик. Без раздумий он сорвал с лица маску и тщательно обмотал ее своим легким шарфом, еще недавно красовавшимся на его шее в виде пышного банта. Придав таким образом маске вес, он хорошенько замахнулся и метнул груз в противоположную от ворот сторону, вложив в бросок всю силу. В кустах неподалеку раздался характерный шорох, отвлекший лакея на некоторое время. Воспользовавшись удобным моментом, Чжинки быстро юркнул в приоткрытые ворота, надеясь, что остался незамеченным. Новый крик заставил его забыть об осторожности и припустить по аллее, тянувшейся через темный парк. Вслед ему внезапно понесся тихий скрип закрывающихся ворот, но возница не располагал лишним временем для раздумий.