А затем они вдруг полетели в небо.
Ки наблюдал за их полетом со смешанными чувствами. Две странные мысли настойчиво вертелись в его голове, заставляя юношу нервно елозить на стуле. Каково теперь тому, кто потерял свою разноцветную радость, задавался он вопросом. Одновременно его мучило желание узнать, как высоко можно долететь, держась за связку шнурков, и что там наверху возможно обнаружить.
— Скуку, — ворвался в его мысли Чжонхён. Ки поглядел на него. — Там живут тоскующие праведники, кусающие локти от зависти к людям, — пояснил он. — Прошу прощения, — Чжонхён приложил ладонь к груди и слегка поклонился, когда юноша задумчиво нахмурился, — праведники не испытывают зависти. И тоску они не ощущают в равной степени. Впрочем, их утверждения можно оспорить, но кто поверит?..
Ки почувствовал головную боль. И заболела отнюдь не голова ухмыляющегося собеседника, а его собственная.
— Хочешь к ним? — Чжонхён сделал пригласительный кивок в сторону окна, намекая на голубые небеса с плывущими по ним пышными облачками, а затем вдруг склонился к Ки, поймав и удерживая его взгляд: — Проверить, как им там живется. Увидеть все своими собственными глазами. Хочешь?.. Бомми?..
Ки задыхался. Он жадно втягивал носом воздух, но того все равно не хватало для восполнения недостатка кислорода в легких. Юношу тошнило от боли, он неотрывно глядел в черные глаза и вместе с тем думал, что склизкий, ворочающийся в его теле болезненный пузырь уже готов выйти наружу. Ки не знал, что это, когда и как оно в нем оказалось, но теперь этот пузырь доставлял ему неудобства. Он настойчиво толкался откуда-то из желудка в глотку, перекрывая воздуху доступ в легкие. Несколько минут и желудок Ки отторгнет эту мерзость, пролезшую в него. Возможно ли дотерпеть? Когда пройдет эта ужасающая боль в голове? Ему нужен воздух…
Глаза начало мучительно жечь. Ки бесконтрольно моргнул, прогоняя состояние прострации, в котором пребывал до этого, и разрывая зрительный контакт.
— Не хочу, — буркнул он, сглатывая. Незаметно для собеседника, он потрогал свой живот. Плоский, никаких пузырей. Вот взбрело в голову.
Чжонхён издал смешок и отодвинулся.
— Ваш заказ, — голос официанта довольно интересно завершил их безумный, почти безмолвный разговор. Расставив тарелки, человек поклонился и оставил двоих в одиночестве, остром, как зубья вилок, лежащих на столе.
— От тебя сегодня восхитительно пахнет какао, Бомми, детка, — сообщил Чжонхён. — Ешь свой обед…
«И проваливай», — тут же додумал Ки, боязливо встречая черный дразнящий взгляд.
—…и после можешь идти по своим делам, — закончил обладатель последнего.
— Что это? — Ки с подозрением поглядел на принесенное. Взял тарелку в руки, поднес ее к носу и понюхал.
— Это мой заказ, — сделав особое ударение на слове «мой», ответил Чжонхён. — Раз ты отказался делать свой… Не будешь есть, Бомми?
— Буду, — тут же поспешил заверить его юноша, внезапно почувствовав, как в желудке неприятно засосало от голода. Тем более, он просто не мог позволить себе отказаться от столь первоклассной еды. Наверняка невероятно вкусной. — И когда только успел, — пробурчал юноша себе под нос. Действительно, работники заведения читают мысли Чжонхёна и мысленно приняли его заказ?
— Нет, они всего лишь знают мои предпочтения. А если дама… прошу прощения, друг… О-о-о, не то, не то, — поспешно исправился Чжонхён, увидев, с какой готовностью осыпать его колкостями открыл рот Ки, — спутник?..
— Попутчик!
— Хорошо, Бомми, детка, попутчик… странный выбор слова, должен сказать… так вот, если «попутчик» теряется с выбором…
— Ясно, — прервал его Ки, — приносят то, что обычно выбираешь ты, — раздраженно закончил он чужую мысль. — У меня просьба, — тихо произнес юноша.
— Да?
— Хватит! — рявкнул он, хватая нож и вилку. — Хватит называть меня «детка»! Я тебе, что, ребенок?! Я тебе девка, к черту, какая-нибудь?! — прорычал он, яростно втыкая вилку в кусок мяса и усердно водя по нему ножом.
— Не поранься, — прокомментировал его действия Чжонхён, отпивая воду из бокала.
— Не дождешься, — огрызнулся юноша, подумав, что он скорее распилит тарелку. А потом столешницу. А затем доберется и до кое-чьей глотки и отомстит за «детку». А также за «Бомми». И за бедлам в голове… Равно как и в теле.
Еда исчезала с его тарелки с такой скоростью, словно Ки находился в спешке и не мог позволить себе терять драгоценное время. Блюдо же сидящего напротив него человека оставалось нетронутым и с каждым почти невидным витком пара медленно остывало.
Наплевав на все правила приличия, Ки спешно запихивал в себя еду, излишне громко чавкал, скреб столовыми приборами по тарелке, старательно извлекая подручными инструментами невыносимый скрежет. Он не чувствовал вкуса еды, зато чувствовал неловкость и оттого вел себя столь неподобающим образом — точно последний простолюдин, впервые попавший в благородное общество. Что, в общем и целом, являлось правдой, но это Ки, на его же собственный взгляд, ничуть не извиняло. Он был осведомлен в общих чертах о правилах вежливости и никогда бы не позволил себе подобного поведения в иной ситуации, с иным собеседником. Однако Чжонхён с поразительной успешностью открывал в нем все новые и новые запасы раздражительности и сумасбродства. Он талантливо нажимал, случайно или с умыслом, на какую-то кнопочку, спрятанную в юноше где-то очень глубоко, и все в нем начинало яростно бурлить и пениться, то ли от злости, то ли от чего-то еще неизведанного.
Вот и теперь Чжонхёну была предоставлена очередная возможность сполна насладиться результатом своей проделки. Молодой человек, и сам не являвшийся выходцем из упомянутого общества, с неослабевающим интересом наблюдал за устроенным специально для него бесплатным зрелищем и время от времени изумленно приподнимал брови. Его еда оставалась нетронутой на фарфоровой тарелке, остывающая и аппетитно пахнущая, но ему не было до нее совершенно никакого дела. Чжонхён сидел в расслабленной позе, чуть откинувшись на спинку стула, и внимательно провожал каждый кусок от самой тарелки юноши вплоть до его рта. Время от времени рассеянно водил средним пальцем левой руки по кипельно белой скатерти, нещадно слепившей глаза в ярком свете солнечных лучей. И над чем-то раздумывал.
Чем большую неловкость испытывал Ки, тем невоспитаннее он себя вел. Тем громче чавкал, яростнее совал в рот ложку и чаще лез рукой в тарелку. Притом, изо всех сил стараясь не обращать внимания на сидящего напротив человека.
Усмешка вновь появилась на губах Чжонхёна.
В какой-то момент Ки вдруг замер на месте, медленно дожевывая то, что в жадной спешке засунул в рот. Тщетно прикладывая усилия к восстановлению своего достоинства в собственных же глазах, он вытер руки белоснежной салфеткой, ненавязчиво и довольно выгодно подчеркнувшей цвет его кожи. Юноша осторожно встал со своего места и под любопытным взглядом развернул изящный стул от стола и человека, сидящего напротив. Плавность его движений шла вразрез с привычной резкостью и тем сильнее интриговала Чжонхёна.
Последний с неослабевающим интересом следил за этими странными манипуляциями и упорно молчал. Впрочем, вскоре досталось и ему самому. Закончив возиться с мебелью, Ки стрельнул в него недовольным взглядом: точно одним метким движением повесил на того ярлык источника всех катастроф мира, на что получил ответную изумленную ухмылку. А затем юноша вновь уселся на отвернутый от стола стул, предварительно схватив со стола свою тарелку с недоеденным блюдом.
— Терпеть не могу, когда кто-то смотрит, как я ем, — бросил он через плечо бесцеремонно разглядывающему его Чжонхёну. Последний не ответил на выпад, продолжая мягко водить средним пальцем по скатерти.
Катая вилкой по тарелке оставшийся кусок мяса и размазывая густой сливочно-грибной соус, Ки угрюмо констатировал внезапное отсутствие и без того сомнительного аппетита. Хуже всего было то, что, судя по всему, его странная возня прошла впустую. Несмотря на цирк, устроенный им раньше, Чжонхён все так же продолжал нервировать его, как если бы юноша сидел к нему лицом. Тяжелый взгляд слегка укоряюще скользил по его худой спине — словно массивная кошачья лапа мягко ее поглаживала и время от времени даже ласково царапала когтями. Он кожей чувствовал, как черный взгляд оценивающе прошелся по его плечам, ненадолго задержался на затылке и поворошил осветленные прядки. Юноша с досадой отметил, что даже уши его не обошло сие навязчивое внимание, и передернул плечами, стараясь сбросить с себя это мерзкое, преотвратное ощущение.
