Экипаж мягко тронулся, отчего Ки чуть качнуло в сторону. В окружающем его тумане все отчетливее проступали очертания вопросов, бесконечной вереницей грозно надвигающихся на него - одиноко стоящего посреди пустыря и беспомощно наблюдающего за происходящим.

Было ли случайностью то, что Чжонхён оказался в Академии в то же время, что и он? Какие у него дела с тем самоуверенным хрычом? И что ему нужно от самого Ки?

Вопросы кружили у юноши в голове, подобно снежинкам в канун прошлого Нового года, который они с Чжинки вопреки обыкновению отмечали вдвоем, без Тэмина. В тот раз традиция отмечать все хоть сколько-нибудь значимые даты впервые была нарушена.

Ныне слишком много всего происходило вокруг Ки. Разрозненные происшествия были связаны между собой тонкой, но прочной невидимой нитью, которую ему не удавалось нащупать.

Тогда, находясь под действием момента, он вдруг решился на немыслимое. Камень, до сих пор висевший у Кибома на груди, практически блокировал его способности, превращая юношу в обычного невежественного простолюдина, заставляя его чувствовать себя калекой. Однако в последнее время, снимая амулет перед сном, первые минут десять Ки воспринимал все даже намного ярче привычного, точно он, соскучившись по своим способностям, на первых порах бросался в омут с головой, стремясь утолить жгучую жажду. В пределах их ночлежки глубокой ночью, когда уже засыпал почти весь город, когда посапывали даже шумные соседские дети за стенкой, Ки мог делать это без опаски погрузиться в десятиминутное безумие. Но средь бела дня на запруженной людьми площади, через которую неспешно прокладывал путь экипаж, такой поступок был чреват проблемами для его психического состояния. Тем не менее, он рискнул сделать это, ведомый упрямым желанием приблизиться хотя бы на шаг к ответам на интересующие его вопросы.

Осторожно развязав несколько узелков на черном протершемся шнурке, он остановился на самом последнем и замер, крепко сжимая между пальцев бахромчатые концы. Глубоко вдыхая и медленно выдыхая воздух, Ки подготавливался к тому, на что сам себя безжалостно обрек. И хотя он готов был в любую минуту бросить идиотскую затею, мысль о слабохарактерности всякий раз останавливала его.

Он не слабак и, разумеется, все выдержит.

Собравшись с духом, Ки едва начал разбивать замкнутый круг, как экипаж остановился, а через какое-то время приоткрылась и дверца. Он подозрительно поглядел на Яна, просунувшего в образовавшуюся щель голову.

— Ты что делаешь? — с той же подозрительностью поинтересовался он у застывшего как истукан юноши, держащего в руках потрепанные кончики шнурка.

— Не твое собачье дело, — огрызнулся Ки, даже не думая менять своего положения.

— Сиди здесь и даже не думай высовывать нос, тебе ясно?

— С какой стати я должен тебе повиноваться?!

— Это тебе пожелание всего наилучшего от Босса.

— В гробу я видел его пожелания.

— Воля твоя, жизнь твоя, будет тебе и гроб, — безразлично пожал плечами мужчина и, не рассчитав силы, с размаха захлопнул дверь.

Кибом скрипнул зубами и сердито запыхтел, тщетно пытаясь успокоиться и вновь поймать правильный настрой. Голова не желала очищаться от сорных мыслей, вызванных небрежно брошенным предупреждением.

Чего они все к нему привязались? Что им от него нужно? Какого черта он вообще делает в этом экипаже?

Немало разозлившись, он резко развязал последний узелок, разрывая глухую защиту амулета, и тот немедля соскользнул с шеи. Словно в замедленной съемке Ки глядел, как непроглядно черный камень, рассекая багровую дымку, падает ему на колени. Он оказался внутри плотной воздушной подушки, не дающей свободно дышать и беспощадно душащей его своей настойчивой мягкостью.

Юноша зашелся в лихорадочном кашле, поскольку в горле нещадно запершило. Ему срочно нужна была вода. Но это желание было отодвинуто на второй план, а позже и вовсе забыто, когда он все-таки осмотрелся вокруг. Ки рефлекторно сглотнул, однако стенки пересохшего горла походили на нетронутый шершавый лист бумаги, и вместо облегчения это действие принесло лишь досадное неудобство и очередное желание хорошенько прокашляться.

Все внутренности кареты было пропитаны остатками чужих страданий и боли, принесенных сюда из самых разнообразных мест. Они забились во все углы и складки и пугающе пульсировали в них. Они медленно ползли по поверхностям, словно склизкие, тошнотворные улитки. Они сочились из щелей, словно из ран. Даже на него осела пара багряных капель, похожих на извивающихся червей. Это был маленький ад на колесах, вобравший в себя весь человеческий ужас. И теперь бордовый цвет отделки уже не выглядел чужеродным, а скорее наоборот, усердно работал на ошеломляющий эффект, утяжеляя и без того гнетущую атмосферу.

Ки передернуло от контраста, который составляла внешняя оболочка, видимая лишь обычным людям, и истинный вид изнутри, скрытый от их глаз. Он принялся с отвращением отряхиваться, чувствуя, как что-то тянется к нему со спины и пытается незаметно оплести. Совершенно позабыв про то, что после снятия почерневшего амулета он обычно видел окружающее в слегка гиперболизированном свете, юноша дернулся к двери и зайцем выпрыгнул из экипажа, стоявшего в какой-то подворотне в тени невысокого дома. Совершенно не разбирая дороги, он бегом направился к единственному подъезду. Непрестанно отряхиваясь, точно побывав в земляной яме, он взлетел по лестнице, стремясь как можно сильнее увеличить расстояние между ним и тем жутким, что обитало в экипаже.

Не стоило ему снимать камень под влиянием эмоций. В этом действии не было никакого смысла, раз все сопровождающие его люди исчезли, оставив Ки наедине с самим собой. Но все дельные мысли имели досадную привычку приходить в его голову уже после того, как глупость сделана. Пулей вылетая из экипажа, Ки даже не обратил внимания, на месте ли был возница или карета стояла без присмотра. Может статься, что никто и не заметил его исчезновения.

По мере приближения к последнему этажу здания кожу юноши покрывала невидимая ледяная корка, волосы на руках и загривке вставали дыбом. По печальному опыту Ки уже знал, что ждало его впереди, но продолжал подниматься, избавляясь при помощи интенсивных движений от испуга, полученного в экипаже. Все двери, мимо которых он проходил, были наглухо заперты. Все, кроме одной. Она была приглашающе приоткрыта, точно специально для него, и источала пробирающий до костей холод. За ней слышались знакомые голоса, хныканье, зовущие его внутрь, за руки тянущие его в комнату.

Ки тряхнул головой, сбрасывая навязанные ему мысли.

Никто его не зовет, глупости, никому он там не нужен.

Тем не менее, не думая бороться со своим любопытством, он тихо проскользнул в находящуюся за дверью комнату. Голубая пыль разрухи облюбовала все горизонтальные поверхности и уже пустила корни в виде маленьких бледных грибов, гроздьями выглядывающих из пыльных горок. Эту квартиру давно не освещали солнечные улыбки, и жуткими голубоватыми мазками в ней успела расплодиться угрюмость, мелкой дрожью отозвавшаяся в теле юноши.

Иногда Ки не просто не любил, но по-настоящему ненавидел свою способность видеть окружающий мир с иной стороны, недоступной взору обычных людей. Однако в состояние, подобное нынешнему, он впадал нечасто: обрывочно и неконтролируемо, кратковременными вспышками, доводящими его своей непредсказуемой внезапностью до сумасшествия. Еще ни разу он не видел изнутри свое рабочее место или съемную комнату, зато с регулярной частотой — места незнакомые. Разумеется, в тех случаях, когда амулет не висел на его шее, чего в последнее время почти не случалось. Временами ему начинало казаться, что он один единственный такой счастливец во всем мире — получил бесплатную путевку в безумие.

Неуклюже завозившись, непослушными пальцами Ки кое-как завязал шнурок с камнем на шее и облегченно прислонился спиной к стене, едва слышно выдохнув, когда дело было сделано. Сбоку вновь послышалась возня, и глухо зазвучали тихие голоса. Раздался вопль, затем все опять стихло.