Вдоволь поиграв с ним, Чжонхён пристроился над Ки и, придерживая его за ягодицы, медленно вошел в его податливое тело. Жгучее дыхание опалило ухо юноши, он вдвое громче застонал, попытавшись поддаться назад, но встречая сопротивление в виде крепких рук.

— Малыш.

Ощущение сладкой безысходности накатило на него, но его чуть смягчила долгожданная наполненность. Юноша тяжело выдохнул и зарылся носом в ткань другой подушки. Его гибкое тело прошивала насквозь мучительная медлительность, он снова горел и чувственный огонь в нем не находил выхода. Ки все время стукался макушкой о спинку скрипящей кровати и слышал прерывистое дыхание над ухом, то и дело глухо вскрикивал, когда Чжонхён доходил до дна. Ему нравилось. Ему нравилась эта пытка.

Терзаясь от невозможности излиться, закончить наконец то, что по сути своей не должно, наверное, приносить мучения, юноша комкал в кулаке простыню и прижимался, насколько это было возможно, спиной к молодому человеку. Последний же, стиснув одной рукой спинку кровати, намеренно сдерживал темп, входил и выходил из него с медленным мазохистским удовольствием, изредка наблюдая за собственными действиями. Он слизывал теплые бисеринки, выступившие на разгоряченной коже мечущегося юноши, и оставлял на ней поцелуй за поцелуем, выпивая ее неповторимый запах. Его черные глаза творили колдовство древнее, чем мир, в который он явился по воле судьбы.

Тем не менее, едва ли Чжонхён намеревался мучить Ки до полного изнеможения, как сделал бы это в любой другой день, поэтому вскоре вышел из него и перевернул выдохнувшегося, но все еще не удовлетворенного, юношу на спину. С трудом соображая, где находится, Ки открыл покрасневшие глаза. Прохладный воздух тут же приласкал их, успокаивая угнездившееся в них жжение.

— Не плачь, котенок, твои слезы стоят тысячи драгоценных камней этого мира. Не разбрасывайся ими так просто, — Чжонхён слизал соленые капли с его щек. Ки слабо оттолкнул его, силы его почти покинули. Черная тень за спиной молодого человека всколыхнула воспоминания в его опустевшей голове. — Иди сюда, — усевшись у спинки кровати, Чжонхён подтянул юношу к себе и снял с него чары.

Ки послушно сел на его колени, изможденно прислонился лбом к его горячему плечу. Ловкие пальцы ласково прошлись по его позвоночнику, ладони с нажимом погладили поясницу, провели по животу, поднялись к груди, и вот он со свистом бессильно втянул воздух — крик затерялся где-то в судорожно сжавшемся горле. Семя вышло из него с движением его собственной руки и вытянуло за собою лихорадочную боль, зато уверенный росток уже делил место с деятельной золотистой искоркой, живущей в нем.

Чжонхён мягко провел ладонью по влажной щеке, стирая с нее капельки, и Ки слепо потянулся к его губам. Его сердце постепенно входило в свой привычный ритм, с изумленным любопытством изучая нового соседа, дыхание выравнивалось вместе с нежными поцелуями, а глаза силились открыться, но безуспешно.

Перед тем как под тяжестью нового груза уплыть в беспамятство юноша сумел разлепить веки и бросить последний взгляд на человека, в чьих объятиях он полусидел-полулежал. Его не удивила серьезность на красивом, абсолютно безупречном лице, она скорее успокоила его бессознательную тревогу. А затем, будто удовлетворившись увиденным, юноша уступил счастливой черноте забытья.

Чжонхён поднял его безвольную руку к губам и в поцелуе надолго приник к испачканным пальцам. Он просидел с ним на руках до тех пор, пока первый масленый луч не упал на кровать, с шипением растворив клубившуюся по ней тьму. Тогда с упрямой неохотой он уложил спящего Ки на кровать. Рассвет собственнически обогрел шелковистую кожу и прогнал с нее ненавистное серебристое сияние ночи.

Пока молодой человек облачался в свое новое одеяние, возникшее взамен старого, время от времени он бросал требовательные взгляды на обнаженного юношу, словно оттягивая момент расставания. Но тот неизбежно наступал.

Туман испуганно ворчал по углам, зовя своего хозяина в убежище. Чжонхён знал, что нужно спешить, пока мгновение не ускользнуло сквозь пальцы, а слабая человеческая природа, все еще не покинувшая его дух, вопреки воле приковывала его взгляд к юноше. Для него был важен каждый вдох, каждое едва заметное движение глаз. Ки больше не походил на создание луны, на одного из его детей, теперь он сиял теплым притягательным светом, полным солнечной жизни. Перед самым уходом, молодой человек осторожно вынул пресловутое кольцо из соска юноши и оставил на его груди нежный цветок.

«Сам проколол, говоришь», мысленно адресовал он дремлющему Ки смешок. Его мальчика раз за разом обводили вокруг носа, и он собирается разобраться со всей шайкой этих лгунов и воришек. Никто не уйдет из его силков живым.

Юноша распахнул веки ровно тогда, когда последний темный завиток испарился из комнаты. Он рассеянно огляделся, зажмурился от боли в макушке, проигнорировал характерное тепло меж ягодиц и, заметив свиток на подоконнике, тут же его схватил, как утопающий хватается за соломинку в необъятном море недоговоренностей и обмана. Казалось, ему не было никакого дела до своей наготы, больше его интересовал таинственный рулончик бумаги, исходящий столькими знакомыми запахами. И поверх всех ложился отчего-то возбуждающий запах Чжонхёна. Отбросив последнюю мысль за ненадобностью, Ки с присущей ему нетерпеливостью сорвал ленту и развернул дорогую бумагу.

С шершавой поверхности на него глядел… он сам. Ки восхищенно затаил дыхание, смотря на то, как мягко карандашная линия вырисовывала черты его лица, как дерзко умело зачесанная челка ложилась на его лоб. Его глаза, воссозданные по памяти, казались абсолютно живыми, в них виднелся огонек непокорности. Линия губ капризно изгибалась даже в улыбке. Только одна деталь с головой выдавала в авторе рисунка Чжинки.

Старший брат любил наблюдать за тем, как при улыбке на его щеке появлялась незаметная ямочка. Еще в школе, делая наброски, Чжинки всегда пририсовывал вторую ямочку и другой его щеке. Юноше была непонятна эта маниакальная страсть, а сам Чжинки втайне собирал его улыбки в воображаемую шкатулку, поскольку каждая была подобна редкому цветку и, если появлялась на лице Ки, то только в присутствии братьев. Вот и теперь на его чрезвычайно красивом лице красовались две очаровательные ямочки, придающие ему весьма оптимистичный и слегка непокорный вид.

Без сомнения, самодовольно заключил Ки, это одно из лучших творений старшего брата.

Вместе с тем, он никак не мог поверить, что способен так выглядеть. В одно и то же время это был и он, и кто-то иной, обладающий его лицом, несомненно, невероятно красивым, но казавшимся незнакомым.

Он метнулся к своему сюртуку, вечером в усталости брошенному на креслице, и вытащил из кармана карандаш. Держа в одной руке свиток, в другой — огрызок карандаша, Ки с надеждой глядел на оба предмета, словно ожидая, что они отворят какое-нибудь чудо.

Но чуда, безусловно, не последовало, и юноша разочарованно выдохнул, однако тут же взволнованно подпрыгнул. Вновь метнувшись на этот раз к огарку свечи, он довольно неловко повозился со спичкой, поскольку пальцы отчего-то дрожали, после чего фитиль расцвел сиротливым лепестком огня.

Весьма примитивный способ спрятать слова, не предназначенные для других глаз. Молоко, что может быть проще. В этот момент подозрения в его голову даже забраться не посмели. Возбуждение и азарт захватили юношу. В самом уголке свитка, в месте, которому редко уделяется внимание, над уютным огоньком проступило всего одно слово.

И лишь теперь обнаружил непривычное для одинокого утра отсутствие на себе одежды.

========== Часть 52 ==========

Его разбудил шум за дверью и последовавший за ним стук. Обрывки кошмара развеялись под напором реальности, оставив только слезы в уголках глаз. Со стариковским ворчанием Ки поднялся с кровати и открыл хлипкую дверь. Волосы, светлые, как солома, и изумрудно зеленые глаза тотчас же хорошенько втоптали плохое настроение в покрытый мусором пол.